Неточные совпадения
— Говоря о себе,
не ставьте себя наряду со мной, кузина: я урод, я… я…
не знаю, что я такое, и
никто этого
не знает. Я больной, ненормальный человек, и притом я отжил, испортил, исказил… или нет,
не понял своей жизни. Но вы цельны, определенны, ваша судьба так ясна, и между тем я мучаюсь за вас. Меня терзает, что даром уходит жизнь, как река, текущая в пустыне… А то ли суждено вам природой? Посмотрите на себя…
— Я
не проповедую коммунизма, кузина, будьте покойны. Я только отвечаю на ваш вопрос: «что делать», и хочу доказать, что
никто не имеет права
не знать жизни. Жизнь сама тронет, коснется, пробудит от этого блаженного успения — и иногда очень грубо. Научить «что делать» — я тоже
не могу,
не умею. Другие научат. Мне хотелось бы разбудить вас: вы спите, а
не живете. Что из этого выйдет, я
не знаю — но
не могу оставаться и равнодушным к вашему сну.
— Учи, батюшка, — сказал он, — пока они спят.
Никто не увидит, а завтра будешь
знать лучше их: что они в самом деле обижают тебя, сироту!
— А! — поймал ее Райский, —
не из сострадания ли вы так неприступны!.. Вы боитесь бросить лишний взгляд,
зная, что это
никому не пройдет даром. Новая изящная черта! Самоуверенность вам к лицу. Эта гордость лучше родовой спеси: красота — это сила, и гордость тут имеет смысл.
Я —
не тетушка,
не папа,
не предок ваш,
не муж:
никто из них
не знал жизни: все они на ходулях, все замкнулись в кружок старых, скудных понятий, условного воспитания, так называемого тона, и нищенски пробавляются ими.
— Извините, я приезжий, только сегодня утром приехал и
не знаю никого: я случайно зашел в эту улицу и хотел спросить…
— Я уж сказал тебе, что я делаю свое дело и ничего
знать не хочу,
никого не трогаю и меня
никто не трогает!
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а
не она к ней, после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный
не проехал и
не прошел,
не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда
никто не сказал о ней дурного слова, чтобы дома все ее слушались, до того чтоб кучера никогда
не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска
не напивался пьян, даже когда они могли бы делать это так, чтоб она
не узнала.
— Да, правда: он злой, негодный человек, враг мой был,
не любила я его! Чем же кончилось? Приехал новый губернатор,
узнал все его плутни и прогнал! Он смотался, спился, своя же крепостная девка завладела им — и пикнуть
не смел. Умер —
никто и
не пожалел!
— А ведь в сущности предобрый! — заметил Леонтий про Марка, — когда прихворнешь, ходит как нянька, за лекарством бегает в аптеку… И чего
не знает? Все! Только ничего
не делает, да вот покою
никому не дает: шалунище непроходимый…
— Бабушка хотела посылать за вами, но я просил
не давать
знать о моем приезде. Когда же вы возвратились? Мне
никто ничего
не сказал.
— Зачем я буду рассказывать, люблю я или нет? До этого
никому нет дела. Я
знаю, что я свободна и
никто не вправе требовать отчета от меня…
— Я
никого не боюсь, — сказала она тихо, — и бабушка
знает это и уважает мою свободу. Последуйте и вы ее примеру… Вот мое желание! Только это я и хотела сказать.
— Так изволите видеть: лишь замечу в молодом человеке этакую прыть, — продолжал он, обращаясь к Райскому, — дескать, «я сам умен,
никого и
знать не хочу» — и пожурю, и пожурю,
не прогневайтесь!
— Ничего я ни Марфеньке, ни Верочке
не наматывала; о любви и
не заикалась никогда, — боюсь и пикнуть, а вижу и
знаю, что Марфенька без моего совета и благословения
не полюбила бы
никого.
Она пришла в экстаз,
не знала, где его посадить, велела подать прекрасный завтрак, холодного шампанского, чокалась с ним и сама цедила по капле в рот вино, вздыхала, отдувалась, обмахивалась веером. Потом позвала горничную и хвастливо сказала, что она
никого не принимает; вошел человек в комнату, она повторила то же и велела опустить шторы даже в зале.
— А вот этого я и
не хочу, — отвечала она, — очень мне весело, что вы придете при нем — я хочу видеть вас одного: хоть на час будьте мой — весь мой… чтоб
никому ничего
не досталось! И я хочу быть — вся ваша… вся! — страстно шепнула она, кладя голову ему на грудь. — Я ждала этого, видела вас во сне, бредила вами,
не знала, как заманить. Случай помог мне — вы мой, мой, мой! — говорила она, охватывая его руками за шею и целуя воздух.
Пока Марина ходила спрашивать, что делать с ужином, Егорка,
узнав, что
никто ужинать
не будет, открыл крышку соусника, понюхал и пальцами вытащил какую-то «штучку» — «попробовать», как объяснил он заставшему его Якову, которого также пригласил отведать.
— Да, лучше оставим, — сказала и она решительно, — а я слепо
никому и ничему
не хочу верить,
не хочу! Вы уклоняетесь от объяснений, тогда как я только вижу во сне и наяву, чтоб между нами
не было никакого тумана, недоразумений, чтоб мы
узнали друг друга и верили… А я
не знаю вас и…
не могу верить!
Она вообще казалась довольной, что идет по городу, заметив, что эта прогулка была необходима и для того, что ее давно
не видит
никто и бог
знает что думают, точно будто она умерла.
Но едва ли она
знает ту жизнь, где игра страстей усложняет людские отношения в такую мелкую ткань и окрашивается в такие цвета, какие и
не снятся
никому в мирных деревенских затишьях. Она — девушка.
— Я пришла… я
знаю… вижю… вы хотите давно сказать… — шептала Полина Карповна таинственно, — но
не решаетесь… Du courage! [Смелей! (фр.)] здесь
никто не видит и
не слышит… Espèrez tout… [Можете на все надеяться… (фр.)]
— Я упала, бедный Иван Иваныч, с этой высоты, и
никто уж
не поднимет меня… Хотите
знать, куда я упала? Пойдемте, вам сейчас будет легче…
— Дай мне пить! — шептала Вера,
не слушая ее лепета, —
не говори, посиди так,
не пускай
никого…
Узнай, что бабушка?
«Вот она, „новая жизнь“!» — думала она, потупляя глаза перед взглядом Василисы и Якова и сворачивая быстро в сторону от Егорки и от горничных. А
никто в доме, кроме Райского,
не знал ничего. Но ей казалось, как всем кажется в ее положении, что она читала свою тайну у всех на лице.
От Крицкой
узнали о продолжительной прогулке Райского с Верой накануне семейного праздника. После этого Вера объявлена была больною, заболела и сама Татьяна Марковна, дом был назаперти,
никого не принимали. Райский ходил как угорелый, бегая от всех; доктора неопределенно говорили о болезни…
Неточные совпадения
Ни помощник градоначальника, ни неустрашимый штаб-офицер —
никто ничего
не знал об интригах Козыря, так что, когда приехал в Глупов подлинный градоначальник, Двоекуров, и началась разборка"оного нелепого и смеха достойного глуповского смятения", то за Семеном Козырем
не только
не было найдено ни малейшей вины, но, напротив того, оказалось, что это"подлинно достойнейший и благопоспешительнейший к подавлению революции гражданин".
Никто, однако ж, на клич
не спешил; одни
не выходили вперед, потому что были изнежены и
знали, что порубление пальца сопряжено с болью; другие
не выходили по недоразумению:
не разобрав вопроса, думали, что начальник опрашивает, всем ли довольны, и, опасаясь, чтоб их
не сочли за бунтовщиков, по обычаю, во весь рот зевали:"Рады стараться, ваше-е-е-ество-о!"
— Как
не думала? Если б я была мужчина, я бы
не могла любить
никого, после того как
узнала вас. Я только
не понимаю, как он мог в угоду матери забыть вас и сделать вас несчастною; у него
не было сердца.
Никто, кроме самых близких людей к Алексею Александровичу,
не знал, что этот с виду самый холодный и рассудительный человек имел одну, противоречившую общему складу его характера, слабость.
Она
знала, что теперь, с отъездом Долли,
никто уже
не растревожит в ее душе те чувства, которые поднялись в ней при этом свидании.