Неточные совпадения
— Молчи, пожалуйста! — с суеверным страхом остановил его Аянов, — еще накличешь что-нибудь! А у меня один геморрой чего-нибудь да стоит! Доктора только и
знают, что вон отсюда
шлют: далась им эта сидячая жизнь — все беды в ней видят! Да воздух еще: чего лучше этого воздуха? — Он с удовольствием нюхнул воздух. — Я теперь выбрал подобрее эскулапа: тот хочет летом кислым молоком лечить меня: у меня ведь закрытый… ты
знаешь? Так ты от скуки ходишь к своей кузине?
— Не выходить из слепоты — не бог
знает какой подвиг!.. Мир
идет к счастью, к успеху, к совершенству…
— И я не удивлюсь, — сказал Райский, — хоть рясы и не надену, а проповедовать могу — и искренно, всюду, где замечу ложь, притворство, злость — словом, отсутствие красоты, нужды нет, что сам бываю безобразен… Натура моя отзывается на все, только разбуди нервы — и
пойдет играть!..
Знаешь что, Аянов: у меня давно засела серьезная мысль — писать роман. И я хочу теперь посвятить все свое время на это.
— Как прощай: а портрет Софьи!.. На днях начну. Я забросил академию и не видался ни с кем. Завтра
пойду к Кирилову: ты его
знаешь?
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или
идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется,
знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
— Для страсти не нужно годов, кузина: она может зародиться в одно мгновение. Но я и не уверяю вас в страсти, — уныло прибавил он, — а что я взволнован теперь — так я не лгу. Не говорю опять, что я умру с отчаяния, что это вопрос моей жизни — нет; вы мне ничего не дали, и нечего вам отнять у меня, кроме надежд, которые я сам возбудил в себе… Это ощущение: оно, конечно, скоро пройдет, я
знаю. Впечатление, за недостатком пищи, не упрочилось — и
слава Богу!
— Да как это ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! — говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь
послала было Егорку верхом на большую дорогу, не увидит ли тебя? А Савелья в город —
узнать. А ты опять — как тогда! Да дайте же завтракать! Что это не дождешься? Помещик приехал в свое родовое имение, а ничего не готово: точно на станции! Что прежде готово, то и подавайте.
— Что? — повторила она, — молод ты, чтоб
знать бабушкины проступки. Уж так и быть, изволь, скажу: тогда откупа
пошли, а я вздумала велеть пиво варить для людей, водку гнали дома, не много, для гостей и для дворни, а все же запрещено было; мостов не чинила… От меня взятки-то гладки, он и озлобился, видишь! Уж коли кто несчастлив, так, значит, поделом. Проси скорее прощения, а то пропадешь,
пойдет все хуже… и…
Она молча слушала и задумчиво
шла подле него, удивляясь его припадку, вспоминая, что он перед тем за час говорил другое, и не
знала, что подумать.
— Бабушка хотела
посылать за вами, но я просил не давать
знать о моем приезде. Когда же вы возвратились? Мне никто ничего не сказал.
— Николай Андреич сейчас придет, — сказала Марфенька, — а я не
знаю, как теперь мне быть с ним. Станет звать в сад, я не
пойду, в поле — тоже не
пойду и бегать не стану. Это я все могу. А если станет смешить меня — я уж не утерплю, бабушка, — засмеюсь, воля ваша! Или запоет, попросит сыграть: что я ему скажу?
Он предоставил жене получать за него жалованье в палате и содержать себя и двоих детей, как она
знает, а сам из палаты прямо
шел куда-нибудь обедать и оставался там до ночи или на ночь, и на другой день, как ни в чем не бывало,
шел в палату и скрипел пером, трезвый, до трех часов. И так проживал свою жизнь по людям.
— А еще — вы следите за мной исподтишка: вы раньше всех встаете и ждете моего пробуждения, когда я отдерну у себя занавеску, открою окно. Потом, только лишь я перехожу к бабушке, вы избираете другой пункт наблюдения и следите, куда я
пойду, какую дорожку выберу в саду, где сяду, какую книгу читаю,
знаете каждое слово, какое кому скажу… Потом встречаетесь со мною…
— Да, да, это правда: был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так
шло все сначала: шептал, шептал, кто его
знает что, старшим детям — только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как так?» Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
Не все, конечно,
знает Вера в игре или борьбе сердечных движений, но, однако же, она, как по всему видно, понимает, что там таится целая область радостей, горя, что ум, самолюбие, стыдливость, нега участвуют в этом вихре и волнуют человека. Инстинкт у ней
шел далеко впереди опыта.
«Надо
узнать, от кого письмо, во что бы то ни стало, — решил он, — а то меня лихорадка бьет. Только лишь
узнаю, так успокоюсь и уеду!» — сказал он и
пошел к ней тотчас после чаю.
— Бог их
знает, — отвечала та, — гуляют где-нибудь, ведь они не говорят, куда
идут.
— Не
знаю, братец. Я видела давеча из окна, что она в деревню
пошла.
— Ей-богу, не
знаю: если это игра, так она похожа на ту, когда человек ставит последний грош на карту, а другой рукой щупает пистолет в кармане. Дай руку, тронь сердце, пульс и скажи, как называется эта игра? Хочешь прекратить пытку: скажи всю правду — и страсти нет, я покоен, буду сам смеяться с тобой и уезжаю завтра же. Я
шел, чтоб сказать тебе это…
—
Идите домой! Бог
знает что люди говорят о нас…
Обе мы
знали, к чему дело
идет, и если б не хотели этого — так не допустили бы их слушать соловья.
Вера долго ходила взволнованная по саду и мало-помалу успокоилась. В беседке она увидела Марфеньку и Викентьева и быстро
пошла к ним. Она еще не сказала ни слова Марфеньке после новости, которую
узнала утром.
Если она — он сейчас
узнает ее тайну… У него забилось сердце. Он
шел в осоке тихо, осторожно, боясь кашлянуть…
— Послушайте, Вера, я не Райский, — продолжал он, встав со скамьи. — Вы женщина, и еще не женщина, а почка, вас еще надо развернуть, обратить в женщину. Тогда вы
узнаете много тайн, которых и не снится девичьим головам и которых растолковать нельзя: они доступны только опыту… Я зову вас на опыт, указываю, где жизнь и в чем жизнь, а вы остановились на пороге и уперлись. Обещали так много, а
идете вперед так туго — и еще учить хотите. А главное — не верите!
— Не сердитесь, — сказала она грудным голосом, от сердца, искренно, — я соглашаюсь с вами в том, что кажется мне верно и честно, и если нейду решительно на эту вашу жизнь и на опыты, так это потому, что хочу сама
знать и видеть, куда
иду.
Но, несмотря на этот смех, таинственная фигура Веры манила его все в глубину фантастической дали. Вера
шла будто от него в тумане покрывала; он стремился за ней, касался покрывала, хотел открыть ее тайны и
узнать, что за Изида перед ним.
Ему вдруг пришло в голову —
послать ловкого Егорку последить, кто берет письма у рыбака,
узнать, кто такая Секлетея Бурдалахова. Он уже позвонил, но когда явился Егор — он помолчал, взглянул на Егора, покраснел за свое намерение и махнул ему рукой, чтобы он
шел вон.
— Что? разве вам не сказали? Ушла коза-то! Я обрадовался, когда услыхал,
шел поздравить его, гляжу — а на нем лица нет! Глаза помутились, никого не
узнаёт. Чуть горячка не сделалась, теперь, кажется, проходит. Чем бы плакать от радости, урод убивается горем! Я лекаря было привел, он прогнал, а сам ходит, как шальной… Теперь он спит, не мешайте. Я уйду домой, а вы останьтесь, чтоб он чего не натворил над собой в припадке тупоумной меланхолии. Никого не слушает — я уж хотел побить его…
Райский воротился домой, отдал отчет бабушке о Леонтье, сказавши, что опасности нет, но что никакое утешение теперь не поможет. Оба они решили
послать на ночь Якова смотреть за Козловым, причем бабушка отправила целый ужин, чаю, рому, вина — и бог
знает чего еще.
Она вообще казалась довольной, что
идет по городу, заметив, что эта прогулка была необходима и для того, что ее давно не видит никто и бог
знает что думают, точно будто она умерла.
Он
пошел к Вере, но ее не было дома. Марина сказала, что барышня ко всенощной
пошла, но только не
знала, в какую церковь, в слободе или в деревенский приход на гору.
— Бог его
знает — бродит где-нибудь; в гости, в город ушел, должно быть; и никогда не скажет куда — такая вольница! Не
знаешь, куда лошадь
послать за ним!
— Я
пойду в сад, — сказала Полина Карповна, — может быть, monsieur Boris недалеко. Он будет очень рад видеться со мной… Я заметила, что он хотел мне кое-что сказать… — таинственно прибавила она. — Он, верно, не
знал, что я здесь…
Нужно было
узнать, не вернулась ли Вера во время его отлучки. Он велел разбудить и позвать к себе Марину и
послал ее посмотреть, дома ли барышня, или «уж вышла гулять».
— Сегодня, вы видите, гости, нельзя. Завтра она все
узнает… Прощайте, Иван Иваныч, я ужасно страдаю —
пойду и лягу.
А сама
шла все за ним, увлекаемая жаждой
знать, что кроется за этой странной и отважной фигурой.
— Поздно
послала она к бабушке, — шептала она, — Бог спасет ee! Береги ее, утешай, как
знаешь! Бабушки нет больше!
С такою же силой скорби
шли в заточение с нашими титанами, колебавшими небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие свой сан, титул, но унесшие с собой силу женской души и великой красоты, которой до сих пор не
знали за собой они сами, не
знали за ними и другие и которую они, как золото в огне, закаляли в огне и дыме грубой работы, служа своим мужьям — князьям и неся и их, и свою «беду».
Она
идет, твердо шагая загорелыми ногами, дальше, дальше, не
зная, где остановится или упадет, потеряв силу. Она верит, что рядом
идет с ней другая сила и несет ее «беду», которую не снесла бы одна!
— Да, надо бы, Вера больна… Я не
знаю,
послать ли за Петром Петровичем!..
«А когда после? — спрашивала она себя, медленно возвращаясь наверх. — Найду ли я силы написать ему сегодня до вечера? И что напишу? Все то же: „Не могу, ничего не хочу, не осталось в сердце ничего…“ А завтра он будет ждать там, в беседке. Обманутое ожидание раздражит его, он повторит вызов выстрелами, наконец, столкнется с людьми, с бабушкой!..
Пойти самой, сказать ему, что он поступает „нечестно и нелогично“… Про великодушие нечего ему говорить: волки не
знают его!..»
Все это неслось у ней в голове, и она то хваталась опять за перо и бросала, то думала
пойти сама, отыскать его, сказать ему все это, отвернуться и уйти — и она бралась за мантилью, за косынку, как, бывало, когда торопилась к обрыву. И теперь, как тогда, руки напрасно искали мантилью, косынку. Все выпадало из рук, и она, обессиленная, садилась на диван и не
знала, что делать.
Вера,
узнав, что Райский не выходил со двора,
пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему о новых письмах,
узнать, как он примет это, и, смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с Марком.
— Оскорбления! — повторил он. — Да, мне тяжело бы было, если б вы
послали меня с масличной ветвью к нему, помочь ему выбраться из обрыва сюда… Эта голубиная роль мне была бы точно не к лицу — но я
пошел бы мирить вас, если б
знал, что вы будете счастливы…
—
Знаю, что не
послали бы, и дурно сделали бы. А теперь мне не надо и выходить из роли медведя. Видеть его — чтобы передать ему эти две строки, которых вы не могли написать: ведь это — счастье, Вера Васильевна!
— Не думаю; она бы предвидела это и не
послала бы. Вы, как я вижу, вовсе не
знаете ее. Впрочем, я передал вам все — и вы, конечно, уважите ее желания… Я не настаиваю более на ответе…
— Настоящая беда,
слава Богу, скрыта. Я вчера через Тита Никоныча
узнала кое-что. Сплетня попадает не в того…
— Нашел на ком спрашивать! На нее нечего пенять, она смешна, и ей не поверили. А тот старый сплетник
узнал, что Вера уходила, в рожденье Марфеньки, с Тушиным в аллею, долго говорила там, а накануне пропадала до ночи и после слегла, — и переделал рассказ Полины Карповны по-своему. «Не с Райским, говорит, она гуляла ночью и накануне, а с Тушиным!..» От него и
пошло по городу! Да еще там пьяная баба про меня наплела… Тычков все разведал…
Ты сейчас придумал, что нужно сделать: да, сказать прежде всего Ивану Ивановичу, а потом увидим, надо ли тебе
идти к Крицкой, чтобы
узнать от нее об этих слухах и дать им другой толк или… сказать правду! — прибавила она со вздохом.
— Я это
знала, оттого и
пошла в сад… О, я
знала, qu’il у a du louche! [что здесь что-то кроется! (фр.)] Что же он?