— Странный, своеобычный человек, — говорила она и надивиться не могла, как это он не
слушается ее и не делает, что она указывает. Разве можно жить иначе? Тит Никоныч в восхищении от нее, сам Нил Андреич отзывается одобрительно, весь город тоже уважает ее, только Маркушка зубы скалит, когда увидит ее, — но он пропащий человек.
— Ведь это верно, бабушка: вы мудрец. Да здесь, я вижу, — непочатый угол мудрости! Бабушка, я отказываюсь перевоспитывать вас и отныне ваш послушный ученик, только прошу об одном — не жените меня. Во всем остальном буду
слушаться вас. Ну, так что же попадья?
— Я вот
слушаюсь вас и верю, когда вижу, что вы дело говорите, — сказал он. — Вас смущала резкость во мне, — я сдерживаюсь. Отыскал я старые манеры и скоро буду, как Тит Никоныч, шаркать ножкой, кланяясь, и улыбаться. Не бранюсь, не ссорюсь, меня не слыхать. Пожалуй, скоро ко всенощной пойду… Чего еще!
Неточные совпадения
— Что же мне делать, cousin: я не понимаю? Вы сейчас сказали, что для того, чтобы понять жизнь, нужно, во-первых, снять портьеру с нее. Положим, она снята, и я не
слушаюсь предков: я знаю, зачем, куда бегут все эти люди, — она указала на улицу, — что их занимает, тревожит: что же нужно, во-вторых?
Maman была строга и серьезна, никогда не шутила, почти не смеялась, ласкала мало, все ее
слушались в доме: няньки, девушки, гувернантки делали все, что она приказывала, и папа тоже.
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а не она к ней, после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный не проехал и не прошел, не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто не сказал о ней дурного слова, чтобы дома все ее
слушались, до того чтоб кучера никогда не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска не напивался пьян, даже когда они могли бы делать это так, чтоб она не узнала.
А он не
слушается и еще осуждает ее!
— Нету денег! — коротко сказала она. — Не дам: если не добром, так неволей
послушаешься бабушки!
— Опять перебила! Знаю, что ты умница, ты — клад, дай Бог тебе здоровья, — и бабушки
слушаешься! — повторила свой любимый припев старушка.
— Вы не
послушаетесь, поэтому нечего и говорить!
— Марфенька все пересказала мне, как вы проповедовали ей свободу любви, советовали не
слушаться бабушки, а теперь сами хуже бабушки! Требуете чужих тайн…
— Была бы несчастнейшее создание — верю, бабушка, — и потому, если Марфенька пересказала вам мой разговор, то она должна была также сказать, что я понял ее и что последний мой совет был — не выходить из вашей воли и
слушаться отца Василья…
— А я
послушаюсь — и без ее согласия не сделаю ни шагу, как без согласия бабушки. И если не будет этого согласия, ваша нога не будет в доме здесь, помните это, monsieur Викентьев, — вот что!
— Николка, будешь ты
слушаться?
Я знаю, как она вас любит и
слушается, и притом она дитя.
— Отдайте мне только Марфу Васильевну, и я буду тише воды, ниже травы, буду
слушаться, даже ничего… не съем без вашего спроса…
— Чего, чего! — повторил он, — во-первых, я люблю вас и требую ответа полного… А потом верьте мне и
слушайтесь! Разве во мне меньше пыла и страсти, нежели в вашем Райском, с его поэзией? Только я не умею говорить о ней поэтически, да и не надо. Страсть не разговорчива… А вы не верите, не
слушаетесь!..
— Я сама не могу, язык не
послушается. Я умру, не договорю…
— Здравствуйте, Алена Ивановна, — начал он как можно развязнее, но голос не
послушался его, прервался и задрожал, — я вам… вещь принес… да вот лучше пойдемте сюда… к свету… — И, бросив ее, он прямо, без приглашения, прошел в комнату. Старуха побежала за ним; язык ее развязался:
Не шевеля почти и поводов, // Конь
слушался его лишь слов. // «Таких коней и взнуздывать напрасно», // Хозяин некогда сказал: // «Ну, право, вздумал я прекрасно!» // И, в поле выехав, узду с Коня он снял.
Неточные совпадения
И точно: час без малого // Последыш говорил! // Язык его не
слушался: // Старик слюною брызгался, // Шипел! И так расстроился, // Что правый глаз задергало, // А левый вдруг расширился // И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, // И накрепко приказывал, // Чтоб пустяков не думала, // Не баловалась вотчина, // А
слушалась господ!
Долгонько
слушались, // Весь город разукрасили, // Как Питер монументами, // Казненными коровами, // Пока не догадалися, // Что спятил он с ума!» // Еще приказ: «У сторожа, // У ундера Софронова, // Собака непочтительна: // Залаяла на барина, // Так ундера прогнать, // А сторожем к помещичьей // Усадьбе назначается // Еремка!..» Покатилися // Опять крестьяне со смеху: // Еремка тот с рождения // Глухонемой дурак!
— // Кого же нам и
слушаться?
Ой, батюшки! ой, матушки!» //
Послушался Агап, // Чу, во́пит!
Вам на роду написано // Блюсти крестьянство глупое, // А нам работать,
слушаться, // Молиться за господ!»