Неточные совпадения
Она на
его старания смотрела ласково,
с улыбкой. Ни в одной
черте никогда не было никакой тревоги, желания, порыва.
Сцены, характеры, портреты родных, знакомых, друзей, женщин переделывались у
него в типы, и
он исписал целую тетрадь, носил
с собой записную книжку, и часто в толпе, на вечере, за обедом вынимал клочок бумаги, карандаш,
чертил несколько слов, прятал, вынимал опять и записывал, задумываясь, забываясь, останавливаясь на полуслове, удаляясь внезапно из толпы в уединение.
Он даже быстро схватил новый натянутый холст, поставил на мольберт и начал мелом крупно
чертить молящуюся фигуру.
Он вытянул у ней руку и задорно,
с яростью, выделывал пальцы; сотрет, опять
начертит, опять сотрет — все не выходит!
Все время, пока Борис занят был
с Марфенькой, бабушка задумчиво глядела на
него, опять припоминала в
нем черты матери, но заметила и перемены: убегающую молодость, признаки зрелости, ранние морщины и странный, непонятный ей взгляд, «мудреное» выражение. Прежде, бывало, она так и читала у
него на лице, а теперь там было написано много такого, чего она разобрать не могла.
Его поражала линия ее затылка и шеи. Голова ее казалась
ему похожей на головы римских женщин на классических барельефах, на камеях:
с строгим, чистым профилем,
с такими же каменными волосами, немигающим взглядом и застывшим в
чертах лица сдержанным смехом.
Он говорил
с жаром, и
черты лица у самого у
него сделались, как у тех героев, о которых
он говорил.
Я
с ними рассматриваю рисунки древних зданий, домов, утвари, — сам
черчу, объясняю, как, бывало, тебе: что сам знаю, всем делюсь.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман:
черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья
с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному
ему слышимые звуки и шел играть и петь
их, и упивался, прислушиваясь к созданным
им мотивам, бросал
их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у
него нет.
Он молчал и все сидел
с закрытыми глазами. А она продолжала говорить обо всем, что приходило в голову, глядела по сторонам,
чертила носком ботинки по песку.
От скуки
он пробовал
чертить разные деревенские сцены карандашом, набросал в альбом почти все пейзажи Волги, какие видел из дома и
с обрыва, писал заметки в свои тетради, записал даже Опенкина и, положив перо, спросил себя: «Зачем я записал
его?
Иван Иванович Тушин был молодец собой. Высокий, плечистый, хорошо сложенный мужчина, лет тридцати осьми,
с темными густыми волосами,
с крупными
чертами лица,
с большими серыми глазами, простым и скромным, даже немного застенчивым взглядом и
с густой темной бородой. У
него были большие загорелые руки, пропорциональные росту,
с широкими ногтями.
Между рощей и проезжей дорогой стояла в стороне, на лугу, уединенная деревянная часовня, почерневшая и полуразвалившаяся,
с образом Спасителя, византийской живописи, в бронзовой оправе. Икона почернела от времени, краски местами облупились; едва можно было рассмотреть
черты Христа: только веки были полуоткрыты, и из-под
них задумчиво глядели глаза на молящегося, да видны были сложенные в благословение персты.
Леонтья Райский видал редко и в дом к
нему избегал ходить. Там, страстными взглядами и
с затаенным смехом в неподвижных
чертах, встречала
его внутренне торжествующая Ульяна Андреевна. А
его угрызало воспоминание о том, как
он великодушно исполнил свой «долг».
Он хмурился и спешил вон.
— Ну тебя к
черту! —
с досадой сказал Райский, отталкивая Савелья, который торопливо подошел к
нему. — Давно ли ты стал дом стеречь?
Он свои художнические требования переносил в жизнь, мешая
их с общечеловеческими, и писал последнюю
с натуры, и тут же, невольно и бессознательно, приводил в исполнение древнее мудрое правило, «познавал самого себя»,
с ужасом вглядывался и вслушивался в дикие порывы животной, слепой натуры, сам писал ей казнь и
чертил новые законы, разрушал в себе «ветхого человека» и создавал нового.
Когда Вера, согретая в ее объятиях, тихо заснула, бабушка осторожно встала и, взяв ручную лампу, загородила рукой свет от глаз Веры и несколько минут освещала ее лицо, глядя
с умилением на эту бледную, чистую красоту лба, закрытых глаз и на все, точно рукой великого мастера изваянные, чистые и тонкие
черты белого мрамора,
с глубоким, лежащим в
них миром и покоем.
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил
он себя, тогда как
он,
с первой же встречи
с Марфенькой, передал полотну ее
черты, под влиянием первых впечатлений, и
черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал
он. А портрета Веры нет; ужели
он уедет без
него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у
него нет, она
его не убегает… Имея портрет, легче писать и роман: перед глазами будет она, как живая…
Тушин не уехал к себе после свадьбы.
Он остался у приятеля в городе. На другой же день
он явился к Татьяне Марковне
с архитектором. И всякий день
они рассматривали планы, потом осматривали оба дома, сад, все службы, совещались,
чертили, высчитывали, соображая радикальные переделки на будущую весну.
Он перечитал, потом вздохнул и, положив локти на стол, подпер руками щеки и смотрел на себя в зеркало.
Он с грустью видел, что сильно похудел, что прежних живых красок, подвижности в
чертах не было. Следы молодости и свежести стерлись до конца. Не даром
ему обошлись эти полгода. Вон и седые волосы сильно серебрятся.
Он приподнял рукой густые пряди черных волос и тоже не без грусти видел, что
они редеют, что
их темный колорит мешается
с белым.
«Долго ходил я, как юродивый, между вами,
с диогеновским фонарем, — писал
он дальше, — отыскивая в вас
черты нетленной красоты для своего идеала, для своей статуи!
Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что
он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь…
черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это
с их стороны хорошая
черта, что
они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Черты лица
его грубы и жестки, как у всякого, начавшего тяжелую службу
с низших чинов.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за
ним, но, оборотившись, говорит
с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как
черт знает что такое. (Уходит; за
ним Бобчинский.)
Спустили
с возу дедушку. // Солдат был хрупок на ноги, // Высок и тощ до крайности; // На
нем сюртук
с медалями // Висел, как на шесте. // Нельзя сказать, чтоб доброе // Лицо имел, особенно // Когда сводило старого — //
Черт чертом! Рот ощерится. // Глаза — что угольки!