Неточные совпадения
«Где же любовь?
О, любви, любви жажду! —
говорил он, — и скоро ли придет она? когда настанут эти дивные минуты, эти сладостные
страдания, трепет блаженства, слезы…» — и проч.
Ему как-то нравилось играть роль страдальца. Он был тих, важен, туманен, как человек, выдержавший, по его словам, удар судьбы, —
говорил о высоких
страданиях,
о святых, возвышенных чувствах, смятых и втоптанных в грязь — «и кем? — прибавлял он, — девчонкой, кокеткой и презренным развратником, мишурным львом. Неужели судьба послала меня в мир для того, чтоб все, что было во мне высокого, принести в жертву ничтожеству?»
Скоро Александр перестал
говорить и
о высоких
страданиях и
о непонятой и неоцененной любви. Он перешел к более общей теме. Он жаловался на скуку жизни, пустоту души, на томительную тоску.
Ему странно казалось, как это все не ходят сонные, как он, не плачут и, вместо того чтоб болтать
о погоде, не
говорят о тоске и взаимных
страданиях, а если и
говорят, так
о тоске в ногах или в другом месте,
о ревматизме или геморрое.
В сущности, только находясь в полном обладании разумного сознания, мы можем и
говорить о страданиях, потому что только с этого состояния и начинается жизнь и те состояния ее, которые мы называем страданиями.
Неточные совпадения
Ужинали миролюбиво, восхищаясь вкусом сига и огромной индейки, сравнивали гастрономические богатства Милютиных лавок с богатствами Охотного ряда, и все, кроме Ореховой, согласились, что в Москве едят лучше, разнообразней. Краснов, сидя против Ногайцева, начал было
говорить о том, что непрерывный рост разума людей расширяет их вкус к земным благам и тем самым увеличивает количество
страданий, отнюдь не способствуя углублению смысла бытия.
Суслов подробно, с не крикливой, но упрекающей горячностью рассказывал
о страданиях революционной интеллигенции в тюрьмах, ссылке, на каторге, знал он все это прекрасно;
говорил он
о необходимости борьбы, самопожертвования и всегда
говорил склонив голову к правому плечу, как будто за плечом его стоял кто-то невидимый и не спеша подсказывал ему суровые слова.
Нехлюдов видел, что людоедство начинается не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах и заключается только в тайге; что его зятю, например, да и всем тем судейским и чиновникам, начиная от пристава до министра, не было никакого дела до справедливости или блага народа,
о которых они
говорили, а что всем нужны были только те рубли, которые им платили за то, чтобы они делали всё то, из чего выходит это развращение и
страдание.
Они
говорили о несправедливости власти,
о страданиях несчастных,
о бедности народа, но, в сущности, глаза их, смотревшие друг на друга под шумок разговора, не переставая спрашивали: «можешь любить меня?», и отвечали: «могу», и половое чувство, принимая самые неожиданные и радужные формы, влекло их друг к другу.
Александр Привалов, потерявший голову в этой бесконечной оргии, совсем изменился и, как
говорили о нем, — задурил. Вконец притупившиеся нервы и расслабленные развратом чувства не могли уже возбуждаться вином и удовольствиями: нужны были человеческие
страдания, стоны, вопли, человеческая кровь.