Неточные совпадения
Женился бы, послал бы бог тебе деточек, а я бы нянчила их — и
жил бы без горя, без забот, и
прожил бы век свой мирно, тихо, никому бы не позавидовал; а там, может, и не
будет хорошо, может, и помянешь слова мои…
Как же ему
было остаться? Мать желала — это опять другое и очень естественное дело. В сердце ее отжили все чувства, кроме одного — любви к сыну, и оно жарко ухватилось за этот последний предмет. Не
будь его, что же ей делать? Хоть умирать. Уж давно доказано, что женское сердце не
живет без любви.
— Перестань, перестань, Саша, — заговорила она торопливо, — что ты это накликаешь на свою голову! Нет, нет! что бы ни
было, если случится этакой грех, пусть я одна страдаю. Ты молод, только что начинаешь
жить,
будут у тебя и друзья, женишься — молодая жена заменит тебе и мать, и все… Нет! Пусть благословит тебя бог, как я тебя благословляю.
Тот, про которого говорится,
был таков: у него душ двадцать заложенных и перезаложенных;
живет он почти в избе или в каком-то странном здании, похожем с виду на амбар, — ход где-то сзади, через бревна, подле самого плетня; но он лет двадцать постоянно твердит, что с будущей весной приступит к стройке нового дома.
Петр Иванович Адуев, дядя нашего героя, так же как и этот, двадцати лет
был отправлен в Петербург старшим своим братом, отцом Александра, и
жил там безвыездно семнадцать лет. Он не переписывался с родными после смерти брата, и Анна Павловна ничего не знала о нем с тех пор, как он продал свое небольшое имение, бывшее недалеко от ее деревни.
В Петербурге он слыл за человека с деньгами, и, может
быть, не без причины; служил при каком-то важном лице чиновником особых поручений и носил несколько ленточек в петлице фрака;
жил на большой улице, занимал хорошую квартиру, держал троих людей и столько же лошадей.
Надо приучаться тебе с самого начала
жить одному, без няньки; завести свое маленькое хозяйство, то
есть иметь дома свой стол, чай, словом свой угол, — un chez soi, как говорят французы.
—
Жить? то
есть если ты разумеешь под этим
есть,
пить и спать, так не стоило труда ездить так далеко: тебе так не удастся ни
поесть, ни поспать здесь, как там, у себя; а если ты думал что-нибудь другое, так объяснись…
— Дело, кажется, простое, — сказал дядя, — а они бог знает что заберут в голову… «разумно-деятельная толпа»!! Право, лучше бы тебе остаться там.
Прожил бы ты век свой славно:
был бы там умнее всех, прослыл бы сочинителем и красноречивым человеком, верил бы в вечную и неизменную дружбу и любовь, в родство, счастье, женился бы и незаметно дожил бы до старости и в самом деле
был бы по-своему счастлив; а по-здешнему ты счастлив не
будешь: здесь все эти понятия надо перевернуть вверх дном.
— Я смотрю с настоящей — и тебе тоже советую: в дураках не
будешь. С твоими понятиями жизнь хороша там, в провинции, где ее не ведают, — там и не люди
живут, а ангелы: вот Заезжалов — святой человек, тетушка твоя — возвышенная, чувствительная душа, Софья, я думаю, такая же дура, как и тетушка, да еще…
Если б мы
жили среди полей и лесов дремучих — так, а то жени вот этакого молодца, как ты, — много
будет проку! в первый год с ума сойдет, а там и пойдет заглядывать за кулисы или даст в соперницы жене ее же горничную, потому что права-то природы, о которых ты толкуешь, требуют перемены, новостей — славный порядок! а там и жена, заметив мужнины проказы, полюбит вдруг каски, наряды да маскарады и сделает тебе того… а без состояния так еще хуже!
есть, говорит, нечего!
— Как же
есть любовники-супруги, которые вечно любят друг друга и всю жизнь
живут?..
— Но что ж за жизнь! — начал Александр, — не забыться, а все думать, думать… нет, я чувствую, что это не так! Я хочу
жить без вашего холодного анализа, не думая о том, ожидает ли меня впереди беда, опасность, или нет — все равно!.. Зачем я
буду думать заранее и отравлять…
Уж я сказал тебе, что с твоими идеями хорошо сидеть в деревне, с бабой да полдюжиной ребят, а здесь надо дело делать; для этого беспрестанно надо думать и помнить, что делал вчера, что делаешь сегодня, чтобы знать, что нужно делать завтра, то
есть жить с беспрерывной поверкой себя и своих занятий.
Справедливость требует сказать, что она иногда на вздохи и стихи отвечала зевотой. И не мудрено: сердце ее
было занято, но ум оставался празден. Александр не позаботился дать ему пищи. Год, назначенный Наденькою для испытания, проходил. Она
жила с матерью опять на той же даче. Александр заговаривал о ее обещании, просил позволения поговорить с матерью. Наденька отложила
было до переезда в город, но Александр настаивал.
— Сейчас, maman! — отвечала она и, задумчиво склонив голову немного на сторону, робко начала перебирать клавиши. Пальцы у ней дрожали. Она, видимо, страдала от угрызений совести и от сомнения, брошенного в нее словом: «Берегитесь!» Когда приехал граф, она
была молчалива, скучна; в манерах ее
было что-то принужденное. Она под предлогом головной боли рано ушла в свою комнату. И ей в этот вечер казалось горько
жить на свете.
Лизавета Александровна чувствовала его умственное превосходство над всем окружающим и терзалась этим. «Если б он не
был так умен, — думала она, — я
была бы спасена…» Он поклоняется положительным целям — это ясно, и требует, чтоб и жена
жила не мечтательною жизнию.
— Ну, хорошо; возьмем несветские. Я уж доказывал тебе, не знаю только, доказал ли, что к своей этой… как ее? Сашеньке, что ли? ты
был несправедлив. Ты полтора года
был у них в доме как свой:
жил там с утра до вечера, да еще
был любим этой презренной девчонкой, как ты ее называешь. Кажется, это не презрения заслуживает…
— Хорошо. Стало
быть, тебе известно, что она
живет, дышит только тобою, что всякая твоя радость и горе — радость и горе для нее. Она теперь время считает не месяцами, не неделями, а вестями о тебе и от тебя… Скажи-ка, давно ли ты писал к ней?
Что я такое?
прожил век свой тихо, безвестно, исполнил только свое дело и
был еще горд и счастлив этим.
Когда умру, то
есть ничего не
буду чувствовать и знать, струны вещие баянов не станут говорить обо мне, отдаленные века, потомство, мир не наполнятся моим именем, не узнают, что
жил на свете статский советник Петр Иваныч Адуев, и я не
буду утешаться этим в гробе, если я и гроб уцелеем как-нибудь до потомства.
— Экой какой! Ну, слушай: Сурков мне раза два проговорился, что ему скоро понадобятся деньги. Я сейчас догадался, что это значит, только с какой стороны ветер дует — не мог угадать. Я допытываться, зачем деньги? Он мялся, мялся, наконец сказал, что хочет отделать себе квартиру на Литейной. Я припоминать, что бы такое
было на Литейной, — и вспомнил, что Тафаева
живет там же и прямехонько против того места, которое он выбрал. Уж и задаток дал. Беда грозит неминучая, если… не поможешь ты. Теперь догадался?
Однажды приехал какой-то гость из ее стороны, где
жили ее родные. Гость
был пожилой, некрасивый человек, говорил все об урожае да о своем сенатском деле, так что Александр, соскучившись слушать его, ушел в соседнюю комнату. Ревновать
было не к чему. Наконец гость стал прощаться.
Ему казалось, что там, где больше освещено, собралась веселая толпа; там, может
быть, происходил живой размен мыслей, огненных, летучих ощущений: там
живут шумно и радостно.
Ну, что ж: дай бог! у этой хоть что-нибудь
есть;
проживете вдвоем.
— Вот люди! — заметил Петр Иваныч, — вот сердце:
живи им — хорошо
будет. Да не ты ли боялся, чтоб она не прислала за тобой? не ты ли просил помочь? а теперь встревожился, что она, расставаясь с тобой, не умирает с тоски.
— А по-моему, та жизнь, которою вы
живете, не жизнь: стало
быть, и я прав.
А как счастлив бывал он в этой комнате некогда! он
был не один: около него присутствовал тогда прекрасный призрак и осенял его днем за заботливым трудом, ночью бодрствовал над его изголовьем. Там
жили с ним тогда мечты, будущее
было одето туманом, но не тяжелым, предвещающим ненастье, а утренним, скрывающим светлую зарю. За тем туманом таилось что-то, вероятно — счастье… А теперь? не только его комната, для него опустел целый мир, и в нем самом холод, тоска…
Вглядываясь в жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом видел, что ни там, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: все уже
было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный, безотрадный вид! Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет: все химера — а
живи!
Появление старика с дочерью стало повторяться чаще и чаще. И Адуев удостоил их внимания. Он иногда тоже перемолвит слова два со стариком, а с дочерью все ничего. Ей сначала
было досадно, потом обидно, наконец стало грустно. А поговори с ней Адуев или даже обрати на нее обыкновенное внимание — она бы забыла о нем; а теперь совсем другое. Сердце людское только, кажется, и
живет противоречиями: не
будь их, и его как будто нет в груди.
Не лучше ли
жить без всяких надежд и волнений, не ожидать ничего, не искать радостей и, стало
быть, не оплакивать потерь?..
— В ваших словах, дядюшка, может
быть,
есть и правда, — сказал Александр, — но она не утешает меня. Я по вашей теории знаю все, смотрю на вещи вашими глазами; я воспитанник вашей школы, а между тем мне скучно
жить, тяжело, невыносимо… Отчего же это?
— А может
быть, и ничего нет. Подозрительных симптомов решительно никаких! Это так… вы засиделись слишком долго здесь в этом болотистом климате. Ступайте на юг: освежитесь, наберитесь новых впечатлений и посмотрите, что
будет. Лето
проживите в Киссингене, возьмите курс вод, а осень в Италии, зиму в Париже: уверяю вас, что накопления слизей, раздражительности… как не бывало!
— Продолжительное путешествие, — говорил Петр Иваныч, — тоже может
быть для тебя утомительно; не хочешь ли ты
пожить в Москве у тетки, пока я
буду за границею?
— Ты и так
живешь взаперти, — сказал он, помолчав, — а когда к нам перестанут собираться приятели по пятницам, ты
будешь совершенно в пустыне. Впрочем, изволь; ты желаешь этого —
будет исполнено. Что ж ты станешь делать?
Он забывал, что она не служила, не играла в карты, что у ней не
было завода, что отличный стол и лучшее вино почти не имеют цены в глазах женщины, а между тем он заставлял ее
жить этою жизнью.
Ему что-то говорило, что если б он мог пасть к ее ногам, с любовью заключить ее в объятия и голосом страсти сказать ей, что
жил только для нее, что цель всех трудов, суеты, карьеры, стяжания —
была она, что его методический образ поведения с ней внушен
был ему только пламенным, настойчивым, ревнивым желанием укрепить за собой ее сердце…
— Боже, боже, что я наделала! Я
была брошена как камень на твоем пути; я мешаю тебе… Что за странная моя судьба! — прибавила она почти с отчаянием. — Если человеку не хочется, не нужно
жить… неужели бог не сжалится, не возьмет меня? Мешать тебе…
— Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите… Да вот я приведу ваши же слова, — продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по любви, — говорил Александр, — любовь пройдет, и
будешь жить привычкой; женишься не по любви — и придешь к тому же результату: привыкнешь к жене. Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся… Не правда ли, дядюшка? ведь вы так учили…