Неточные совпадения
— Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то, как
не вас? Много ли
у нас таких, как вы? Вы цены себе
не знаете. Хлопот полон рот: тут и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да все как-то
не сходимся… а как, думаю,
не поехать?.. что она там, думаю, одна-то, без меня
станет делать? человек
не молодой: чай, голову растеряет.
— Комната превеселенькая, — начал Петр Иваныч, — окнами немного в стену приходится, да ведь ты
не станешь все
у окна сидеть; если дома, так займешься чем-нибудь, а в окна зевать некогда.
Он сердито молчит при подобных сравнениях, а иногда рискнет сказать, что такую-то материю или такое-то вино можно
у них достать и лучше и дешевле, а что на заморские редкости, этих больших раков и раковин, да красных рыбок, там и смотреть
не станут, и что вольно, дескать, вам покупать
у иностранцев разные материи да безделушки; они обдирают вас, а вы и рады быть олухами!
«Так это-то называется груша
у вас? — скажет он, — да
у нас это и люди
не станут есть!..»
А там,
у нас, входи смело; если отобедали, так опять для гостя
станут обедать; самовар утром и вечером
не сходит со стола, а колокольчиков и в магазинах нет.
— Советовать — боюсь. Я
не ручаюсь за твою деревенскую натуру: выйдет вздор —
станешь пенять на меня; а мнение свое сказать, изволь —
не отказываюсь, ты слушай или
не слушай, как хочешь. Да нет! я
не надеюсь на удачу.
У вас там свой взгляд на жизнь: как переработаешь его? Вы помешались на любви, на дружбе, да на прелестях жизни, на счастье; думают, что жизнь только в этом и состоит: ах да ох! Плачут, хнычут да любезничают, а дела
не делают… как я отучу тебя от всего этого? — мудрено!
Ни слова больше, Александр; уходи… и слушать
не стану; завтра обедай
у меня, кое-кто будет.
Как они принялись работать, как
стали привскакивать на своих местах! куда девалась усталость? откуда взялась сила? Весла так и затрепетали по воде. Лодка — что скользнет, то саженей трех как
не бывало. Махнули раз десяток — корма уже описала дугу, лодка грациозно подъехала и наклонилась
у самого берега. Александр и Наденька издали улыбались и
не сводили друг с друга глаз. Адуев ступил одной ногой в воду вместо берега. Наденька засмеялась.
А дядя был все тот же: он ни о чем
не расспрашивал племянника,
не замечал или
не хотел заметить его проделок. Видя, что положение Александра
не изменяется, что он ведет прежний образ жизни,
не просит
у него денег, он
стал с ним ласков по-прежнему и слегка упрекал, что редко бывает
у него.
Не выдержал бедный Александр: приехал на третий день. Наденька была
у решетки сада, когда он подъезжал. Он уж было обрадовался, но только что он
стал приближаться к берегу, она, как будто
не видя его, повернулась и, сделав несколько косвенных шагов по дорожке, точно гуляет без цели, пошла домой.
— Она похвасталась, — начал он потом, — какая
у ней школа!
у ней школы быть
не могло: молода! это она так только… от досады! но теперь она заметила этот магический круг:
станет тоже хитрить… о, я знаю женскую натуру! Но посмотрим…
Но в дружбе другое дело. Лизавета Александровна видела, что друг Александра был виноват в его глазах и прав в глазах толпы. Прошу растолковать это Александру! Она
не решилась на этот подвиг сама и прибегла к мужу, полагая
не без основания, что
у него за доводами против дружбы дело
не станет.
— Отличиться хочется? — продолжал он, — тебе есть чем отличиться. Редактор хвалит тебя, говорит, что
статьи твои о сельском хозяйстве обработаны прекрасно, в них есть мысль — все показывает, говорит, ученого производителя, а
не ремесленника. Я порадовался: «Ба! думаю, Адуевы все
не без головы!» — видишь: и
у меня есть самолюбие! Ты можешь отличиться и в службе и приобресть известность писателя…
Тут он
стал допытываться
у самого себя: мог ли бы он быть администратором, каким-нибудь командиром эскадрона? мог ли бы довольствоваться семейною жизнью? и увидел, что ни то, ни другое, ни третье
не удовлетворило бы его.
Лиза ждала его целый день с трепетом удовольствия, а потом сердце
у ней сжалось; она оробела, сама
не зная отчего,
стала грустна и почти
не желала прихода Александра. Когда же урочный час настал, а Александра
не было, нетерпение ее превратилось в томительную тоску. С последним лучом солнца исчезла всякая надежда; она заплакала.
Они гремели, будто упреками ревности, кипели бешенством страсти; ухо
не успевало ловить их — и вдруг прервались, как точно
у инструмента
не стало более ни сил, ни голоса.
Она просила с таким чувством, так убедительно, что
у Александра
не стало духу отказаться, и он пошел за ней, склонив голову. Петр Иваныч был
у себя в кабинете.
— Э! ma tante! охота вам смеяться надо мной! Вы забыли русскую пословицу: лежачего
не бьют.
У меня таланта нет, решительно нет.
У меня есть чувство, была горячая голова; мечты я принял за творчество и творил. Недавно еще я нашел кое-что из старых грехов, прочел — и самому смешно
стало. Дядюшка прав, что принудил меня сжечь все, что было. Ах, если б я мог воротить прошедшее!
Не так я распорядился им.
Александр прошел по всем комнатам, потом по саду, останавливаясь
у каждого куста,
у каждой скамьи. Ему сопутствовала мать. Она, вглядываясь в его бледное лицо, вздыхала, но плакать боялась; ее напугал Антон Иваныч. Она расспрашивала сына о житье-бытье, но никак
не могла добиться причины, отчего он
стал худ, бледен и куда девались волосы. Она предлагала ему и покушать и выпить, но он, отказавшись от всего, сказал, что устал с дороги и хочет уснуть.
— Да что, сударь,
не на что смотреть!
Не узнаешь, что и ешь: немцы накладут в кушанье бог знает чего: и в рот-то взять
не захочется. И перец-то
у них
не такой; подливают в соус чего-то из заморских склянок… Раз угостил меня повар Петра Иваныча барским кушаньем, так три дня тошнило. Смотрю, оливка в кушанье: думал, как и здесь оливка; раскусил — глядь: а там рыбка маленькая; противно
стало, выплюнул; взял другую — и там то же; да во всех… ах вы, чтоб вас, проклятые!..
«Нет, — думала она, — без бога, видно, ни на шаг». Она предложила Александру поехать с ней к обедне в ближайшее село, но он проспал два раза, а будить она его
не решалась. Наконец она позвала его вечером ко всенощной. «Пожалуй», — сказал Александр, и они поехали. Мать вошла в церковь и
стала у самого клироса, Александр остался
у дверей.
Так прошло года полтора. Все бы хорошо, но Александр к концу этого срока
стал опять задумываться. Желаний
у него
не было никаких, а какие и были, так их немудрено было удовлетворить: они
не выходили из пределов семейной жизни. Ничто его
не тревожило: ни забота, ни сомнение, а он скучал! Ему мало-помалу надоел тесный домашний круг; угождения матери
стали докучны, а Антон Иваныч опротивел; надоел и труд, и природа
не пленяла его.
Неточные совпадения
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я
не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия —
не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные //
У нас труду
не учатся. //
У нас чиновник плохонький, // И тот полов
не выметет, //
Не станет печь топить… // Скажу я вам,
не хвастая, // Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса //
Не отличу ячменного. // А мне поют: «Трудись!»
— Филипп на Благовещенье // Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята
у солнышка, //
У снегу белизна, //
У маку губы алые, // Бровь черная
у соболя, //
У соболя сибирского, //
У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… //
Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.
Стали у барина ножки хиреть, // Ездил лечиться, да ноги
не ожили…
«
Не все между мужчинами // Отыскивать счастливого, // Пощупаем-ка баб!» — // Решили наши странники // И
стали баб опрашивать. // В селе Наготине // Сказали, как отрезали: // «
У нас такой
не водится, // А есть в селе Клину: // Корова холмогорская, //
Не баба! доброумнее // И глаже — бабы нет. // Спросите вы Корчагину // Матрену Тимофеевну, // Она же: губернаторша…»
Оно и правда: можно бы! // Морочить полоумного // Нехитрая
статья. // Да быть шутом гороховым, // Признаться,
не хотелося. // И так я на веку, //
У притолоки стоючи, // Помялся перед барином // Досыта! «Коли мир // (Сказал я, миру кланяясь) // Дозволит покуражиться // Уволенному барину // В останные часы, // Молчу и я — покорствую, // А только что от должности // Увольте вы меня!»