Неточные совпадения
Гончарова.], поэт, — хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут
же рядом превращает в камень все,
чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, — туда, в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть,
а сердце биться».
Экспедиция в Японию — не иголка: ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съездить и в Италию, без ведома публики, тому, кто раз брался за перо.
А тут предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтоб слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но как и
что рассказывать и описывать? Это одно и то
же,
что спросить, с какою физиономией явиться в общество?
Такой ловкости и цепкости, какою обладает матрос вообще,
а Фаддеев в особенности, встретишь разве в кошке. Через полчаса все было на своем месте, между прочим и книги, которые он расположил на комоде в углу полукружием и перевязал, на случай качки, веревками так,
что нельзя было вынуть ни одной без его
же чудовищной силы и ловкости, и я до Англии пользовался книгами из чужих библиотек.
«Вот какое различие бывает во взглядах на один и тот
же предмет!» — подумал я в ту минуту,
а через месяц, когда, во время починки фрегата в Портсмуте, сдавали порох на сбережение в английское адмиралтейство, ужасно роптал,
что огня не дают и
что покурить нельзя.
До паров еще, пожалуй, можно бы не то
что гордиться,
а забавляться сознанием,
что вот-де дошли
же до того,
что плаваем по морю с попутным ветром.
Туманы бывают если не каждый день, то через день непременно; можно бы, пожалуй, нажить сплин; но они не русские,
а я не англичанин:
что же мне терпеть в чужом пиру похмелье?
«
Что же ты не смеешься? — спросил я, — кажется, не одному Шведову досталось?» Он молчал. «
А Паисову досталось?» Он опять разразился хохотом.
«
Что же это? как можно?» — закричите вы на меня… «
А что ж с ним делать? не послать
же в самом деле в Россию». — «В стакан поставить да на стол». — «Знаю, знаю. На море это не совсем удобно». — «Так зачем и говорить хозяйке,
что пошлете в Россию?»
Что это за житье — никогда не солги!
Но пора кончить это письмо… Как?
что?..
А что ж о Мадере: об управлении города, о местных властях, о числе жителей, о количестве выделываемого вина, о торговле: цифры, факты — где
же все? Вправе ли вы требовать этого от меня? Ведь вы просили писать вам о том,
что я сам увижу,
а не то,
что написано в ведомостях, таблицах, календарях. Здесь все,
что я видел в течение 10-ти или 12-ти часов пребывания на Мадере. Жителей всех я не видел, властей тоже и даже не успел хорошенько посетить ни одного виноградника.
Канарские острова!» — «Как
же вы не видите?» — «
Что ж делать, если здесь облака похожи на берега,
а берега на облака.
Мы не заметили, как северный, гнавший нас до Мадеры ветер слился с пассатом, и когда мы убедились,
что этот ветер не случайность,
а настоящий пассат и
что мы уже его не потеряем, то адмирал решил остановиться на островах Зеленого Мыса, в пятистах верстах от африканского материка, и именно на о. С.-Яго, в Порто-Прайя, чтобы пополнить свежие припасы. Порт очень удобен для якорной стоянки. Здесь застали мы два американские корвета да одну шкуну, отправляющиеся в Японию
же, к эскадре коммодора Перри.
Приезжайте через год, вы, конечно, увидите тот
же песок, те
же пальмы счетом, валяющихся в песке негров и негритянок, те
же шалаши, то
же голубое небо с белым отблеском пламени, которое мертвит и жжет все,
что не прячется где-нибудь в ущелье, в тени утесов, когда нет дождя,
а его не бывает здесь иногда по нескольку лет сряду.
На камине и по углам везде разложены минералы, раковины, чучелы птиц, зверей или змей, вероятно все «с острова Св. Маврикия». В камине лежало множество сухих цветов, из породы иммортелей, как мне сказали. Они лежат, не изменяясь по многу лет: через десять лет так
же сухи, ярки цветом и так
же ничем не пахнут, как и несорванные. Мы спросили инбирного пива и констанского вина, произведения знаменитой Констанской горы. Пиво мальчик вылил все на барона Крюднера,
а констанское вино так сладко,
что из рук вон.
Если прибегнешь за справками к путешественникам, найдешь у каждого ту
же разноголосицу показаний, и все они верны, каждое своему моменту, именно моменту, потому
что здесь все изменяется не по дням,
а по часам.
Но как весь привоз товаров в колонию простирался на сумму около 1 1/2 миллиона фунт. ст., и именно: в 1851 году через Капштат, Саймонстоун, порты Елизабет и Восточный Лондон привезено товаров на 1 277 045 фунт. ст., в 1852 г. на 1 675 686 фунт. ст.,
а вывезено через те
же места в 1851 г. на 637 282, в 1852 г. на 651 483 фунт. ст., и таможенный годовой доход составлял в 1849 г. 84 256, в 1850 г. 102 173 и 1851 г. 111 260 фунт. ст., то нельзя и из этого заключить, чтобы англичане чересчур эгоистически заботились о своих выгодах, особенно если принять в соображение,
что большая половина товаров привозится не на английских,
а на иностранных судах.
По дороге от Паарля готтентот-мальчишка, ехавший на вновь вымененной в Паарле лошади, беспрестанно исчезал дорогой в кустах и гонялся за маленькими черепахами. Он поймал две: одну дал в наш карт,
а другую ученой партии, но мы и свою сбыли туда
же, потому
что у нас за ней никто не хотел смотреть,
а она ползала везде, карабкаясь вон из экипажа, и падала.
Кучера, несмотря на водку, решительно объявили,
что день чересчур жарок и дальше ехать кругом всей горы нет возможности.
Что с ними делать: браниться? — не поможет. Заводить процесс за десять шиллингов — выиграешь только десять шиллингов,
а кругом Льва все-таки не поедешь. Мы велели той
же дорогой ехать домой.
Я перепугался: бал и обед! В этих двух явлениях выражалось все, от
чего так хотелось удалиться из Петербурга на время, пожить иначе, по возможности без повторений,
а тут вдруг бал и обед! Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не был в Капштате и отчаивался уже быть. Я подговорил его уехать, и дня через два, с тем
же Вандиком, который был еще в Саймонстоуне, мы отправились в Капштат.
Там были все наши. Но
что это они делают? По поляне текла та
же мутная речка, в которую мы въехали. Здесь она дугообразно разлилась по луговине, прячась в густой траве и кустах. Кругом росли редкие пальмы. Трое или четверо из наших спутников, скинув пальто и жилеты, стояли под пальмами и упражнялись в сбивании палками кокосовых орехов. Усерднее всех старался наш молодой спутник по Капской колонии, П.
А. Зеленый, прочие стояли вокруг и смотрели, в ожидании падения орехов. Крики и хохот раздавались по лесу.
Европейцы ходят… как вы думаете, в
чем? В полотняных шлемах! Эти шлемы совершенно похожи на шлем Дон Кихота. Отчего
же не видать соломенных шляп?
чего бы, кажется, лучше: Манила так близка,
а там превосходная солома. Но потом я опытом убедился,
что солома слишком жидкая защита от здешнего солнца. Шлемы эти делаются двойные с пустотой внутри и маленьким отверстием для воздуха. Другие, особенно шкипера, носят соломенные шляпы, но обвивают поля и тулью ее белой материей, в виде чалмы.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому
что не все уместились на полу;
а всех было человек двадцать. Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было так жарко,
что я измучился и сел на уступленное место — и в то
же мгновение вскочил: уж не то
что жарко,
а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
Но не все имеют право носить по две сабли за поясом: эта честь предоставлена только высшему классу и офицерам; солдаты носят по одной,
а простой класс вовсе не носит; да он
же ходит голый, так ему не за
что было бы и прицепить ее, разве зимой.
Где
же Нагасаки? Города еще не видать.
А! вот и Нагасаки. Отчего ж не Нангасаки? оттого,
что настоящее название — Нагасаки,
а буква н прибавляется так, для шика, так
же как и другие буквы к некоторым словам. «Нагасаки — единственный порт, куда позволено входить одним только голландцам», — сказано в географиях, и куда, надо бы прибавить давно, прочие ходят без позволения. Следовательно, привилегия ни в коем случае не на стороне голландцев во многих отношениях.
«Отчего у вас, — спросили они, вынув бумагу, исписанную японскими буквами, — сказали на фрегате,
что корвет вышел из Камчатки в мае,
а на корвете сказали,
что в июле?» — «Оттого, — вдруг послышался сзади голос командира этого судна, который случился тут
же, — я похерил два месяца, чтоб не было придирок да расспросов, где были в это время и
что делали». Мы все засмеялись,
а Посьет что-то придумал и сказал им в объяснение.
«
А что, если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, —
что бы было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите, какие места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай и Корею, с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где
же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Правительство знает это, но, по крайней памяти, боится,
что христианская вера вредна для их законов и властей. Пусть бы оно решило теперь,
что это вздор и
что необходимо опять сдружиться с чужестранцами. Да как? Кто начнет и предложит? Члены верховного совета? — Сиогун велит им распороть себе брюхо. Сиогун? — Верховный совет предложит ему уступить место другому. Микадо не предложит,
а если бы и вздумал, так сиогун не сошьет ему нового халата и даст два дня сряду обедать на одной и той
же посуде.
В отдыхальне, как мы прозвали комнату, в которую нас повели и через которую мы проходили, уже не было никого: сидящие фигуры убрались вон. Там стояли привезенные с нами кресло и четыре стула. Мы тотчас
же и расположились на них.
А кому недостало, те присутствовали тут
же, стоя. Нечего и говорить,
что я пришел в отдыхальню без башмаков: они остались в приемной зале, куда я должен был сходить за ними. Наконец я положил их в шляпу, и дело там и осталось.
Но это все неважное: где
же важное?
А вот: 9-го октября, после обеда, сказали,
что едут гокейнсы. И это не важность: мы привыкли. Вахтенный офицер посылает сказать обыкновенно К. Н. Посьету. Гокейнсов повели в капитанскую каюту. Я был там. «
А! Ойе-Саброски! Кичибе!» — встретил я их, весело подавая руки; но они молча, едва отвечая на поклон, брали руку.
Что это значит? Они, такие ласковые и учтивые, особенно Саброски: он шутник и хохотун,
а тут… Да
что это у всех такая торжественная мина; никто не улыбается?
Что же Джердин? нанял китайцев, взял да и срыл гору, построил огромное торговое заведение, магазины,
а еще выше над всем этим — великолепную виллу, сделал скаты, аллеи, насадил всего,
что растет под тропиками, — и живет, как бы жил в Англии, где-нибудь на острове Вайте.
Беда им, да и только! «Вы представьте, — сказал Эйноске, — наше положение: нам велели узнать,
а мы воротимся с тем
же, с
чем уехали».
Ведь говорят
же,
что Столовая гора похожа на стол,
а Львиная на льва: так почему ж и эти камни не назвать так?
Но это только при получении от банкиров,
а в обращении он в сущности стоит все то
же, то есть вам на него не дадут товара больше того,
что давали прежде.
Мы быстро двигались вперед мимо знакомых уже прекрасных бухт, холмов, скал, лесков. Я занялся тем
же,
чем и в первый раз, то есть мысленно уставлял все эти пригорки и рощи храмами, дачами, беседками и статуями,
а воды залива — пароходами и чащей мачт; берега населял европейцами: мне уж виделись дорожки парка, скачущие амазонки;
а ближе к городу снились фактории, русская, американская, английская…
«Ну, это значит быть без обеда», — думал я, поглядывая на две гладкие, белые, совсем тупые спицы, которыми нельзя взять ни твердого, ни мягкого кушанья. Как
же и
чем есть? На соседа моего Унковского, видно, нашло такое
же раздумье,
а может быть, заговорил и голод, только он взял обе палочки и грустно разглядывал их. Полномочные рассмеялись и наконец решили приняться за обед. В это время вошли опять слуги, и каждый нес на подносе серебряную ложку и вилку для нас.
Слуга подходил ко всем и протягивал руку: я думал,
что он хочет отбирать пустые чашки, отдал ему три,
а он чрез минуту принес мне их опять с теми
же кушаньями.
Что мне делать? Я подумал, да и принялся опять за похлебку, стал было приниматься вторично за вареную рыбу, но собеседники мои перестали действовать, и я унялся. Хозяевам очень нравилось,
что мы едим; старик ласково поглядывал на каждого из нас и от души смеялся усилиям моего соседа есть палочками.
С музыкой, в таком
же порядке, как приехали, при ясной и теплой погоде, воротились мы на фрегат. Дорогой к пристани мы заглядывали за занавески и видели узенькую улицу, тощие деревья и прятавшихся женщин. «И хорошо делают,
что прячутся, чернозубые!» — говорили некоторые. «Кисел виноград…» — скажете вы.
А женщины действительно чернозубые: только до замужства хранят они естественную белизну зубов,
а по вступлении в брак чернят их каким-то составом.
Не знаю, отчего Гвальтьери, приводя эти противоположности, тут
же кстати не упомянул,
что за обедом у них запивают кушанья, как сказано выше, горячей водой,
а у нас холодной.
Но день за днем проходил,
а отговорка все была одна и та
же, то есть
что помещение для нас еще не готово.
Он был очень умен,
а этого не уважать мудрено, несмотря на то
что ум свой он обнаруживал искусной диалектикой против нас
же самих.
А китоловам то и на руку, особенно дрова важны для них: известно,
что они, поймав кита, на океане
же топят и жир из него.
Глядя на эти коралловые заборы, вы подумаете,
что за ними прячутся такие
же крепкие каменные домы, — ничего не бывало: там скромно стоят игрушечные домики, крытые черепицей, или бедные хижины, вроде хлевов, крытые рисовой соломой, о трех стенках из тонкого дерева, заплетенного бамбуком; четвертой стены нет: одна сторона дома открыта; она задвигается, в случае нужды, рамой, заклеенной бумагой, за неимением стекол; это у зажиточных домов,
а у хижин вовсе не задвигается.
Глаза разбегались у нас, и мы не знали, на
что смотреть: на пешеходов ли, спешивших, с маленькими лошадками и клажей на них, из столицы и в столицу; на дальнюю ли гору, которая мягкой зеленой покатостью манила войти на нее и посидеть под кедрами; солнце ярко выставляло ее напоказ,
а тут
же рядом пряталась в прохладной тени долина с огороженными высоким забором хижинами, почти совсем закрытыми ветвями.
Адмирал хотел отдать визит напакианскому губернатору, но он у себя принять не мог,
а дал знать,
что примет, если угодно, в правительственном доме. Он отговаривался тем,
что у них частные сношения с иностранцами запрещены. Этим
же объясняется, почему не хотел принять нас и нагасакский губернатор иначе как в казенном доме.
Устал я. До свидания; авось завтра увижу и узнаю,
что такое Манила. Мы сделали от Лю-чу тысячу шестьсот верст от 9-го до 16-го февраля… Манила! добрались и до нее,
а как кажется это недосягаемо из Петербурга! точно так
же, как отсюда теперь кажется недосягаем Петербург — ни больше ни меньше. До свидания. Расскажу вам,
что увижу в Маниле.
«Верно что-нибудь хорошее,
что он нас в конюшню привел!» — «
А все
же вышло что-нибудь да по-испански: недаром
же он привел сюда», — прибавил кто-то в утешение.
Надо
же изучать нравы, обычаи…» — «
А что это у вас вставлено в рамы вместо стекол?» — спросил я хозяина.
Однако нам объявили,
что мы скоро снимаемся с якоря, дня через четыре. «Да как
же это? да
что ж это так скоро?..» — говорил я, не зная, зачем бы я оставался долее в Луконии. Мы почти все видели; ехать дальше внутрь — надо употребить по крайней мере неделю, да и здешнее начальство неохотно пускает туда.
А все жаль было покидать Манилу!
Прежде всего они спросили, «какие мы варвары, северные или южные?»
А мы им написали, чтоб они привезли нам кур, зелени, рыбы,
а у нас взяли бы деньги за это, или
же ром, полотно и тому подобные предметы. Старик взял эту записку, надулся, как петух, и, с комическою важностью, с амфазом, нараспев, начал декламировать написанное. Это отчасти напоминало мерное пение наших нищих о Лазаре. Потом, прочитав, старик написал по-китайски в ответ,
что «почтенных кур у них нет».
А неправда: наши видели кур.
Другой переводчик, Эйноске, был в Едо и возился там «с людьми Соединенных Штатов». Мы узнали,
что эти «люди» ведут переговоры мирно;
что их точно так
же провожают в прогулках лодки и не пускают на берег и т. п. Еще узнали,
что у них один пароход приткнулся к мели и начал было погружаться на рейде; люди уже бросились на японские лодки, но пробитое отверстие успели заткнуть. Американцы в Едо не были,
а только в его заливе, который мелководен, и на судах к столице верст за тридцать подойти нельзя.
Здесь
же нам сказали,
что в корейской столице есть что-то вроде японского подворья, на котором живет до трехсот человек японцев; они торгуют своими товарами.
А японцы каковы? На вопрос наш, торгуют ли они с корейцами, отвечали,
что торгуют случайно, когда будто бы тех занесет бурей к их берегам.