Неточные совпадения
И люди тоже, даже незнакомые, в другое
время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я
был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И на лицах других мне страшно
было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть все это, променять на что?
Говорить ли о теории ветров, о направлении и курсах корабля, о широтах и долготах или докладывать, что такая-то страна
была когда-то под водою, а вот это дно
было наруже; этот остров произошел от огня, а тот от сырости; начало этой страны относится к такому
времени, народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать из ученых авторитетов, откуда, что и как?
В офицерских каютах
было только место для постели, для комода, который в то же
время служил и столом, и для стула.
О ней
был длинный разговор за ужином, «а об водке ни полслова!» Не то рассказывал мне один старый моряк о прежних
временах!
Обедали,
пили чай, разговаривали, читали, заучили картину обоих берегов наизусть, и все-таки
времени оставалось много.
Не знаю, получили ли вы мое коротенькое письмо из Дании, где, впрочем, я не
был, а писал его во
время стоянки на якоре в Зунде.
Это описание достойно
времен кошихинских, скажете вы, и
будете правы, как и я
буду прав, сказав, что об Англии и англичанах мне писать нечего, разве вскользь, говоря о себе, когда придется к слову.
А между тем
времени лишь
было столько, чтобы взглянуть на Англию и на англичан.
Я же
был во
время службы с певчими, при звуках великолепного органа.
Узнав, что вещь продана за два шиллинга, он исподтишка шипел на жену все
время, пока я
был в магазине.
Я в разное
время, начиная от пяти до восьми часов, обедал в лучших тавернах, и почти никогда менее двухсот человек за столом не
было.
Цвет глаз и волос до бесконечности разнообразен:
есть совершенные брюнетки, то
есть с черными как смоль волосами и глазами, и в то же
время с необыкновенною белизной и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы, и все-таки белое лицо, и, наконец, те нежные лица — фарфоровой белизны, с тонкою прозрачною кожею, с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные и хрупкие создания с лебединою шеей, с неуловимою грацией в позе и движениях, с горделивою стыдливостью в прозрачных и чистых, как стекло, и лучистых глазах.
В последнее
время я жил близко, в одной огромной каюте английского корабля, пока наш фрегат
был в доке, с четырьмя товарищами.
Может
быть, оно и поэзия, если смотреть с берега, но
быть героем этого представления, которым природа
время от
времени угощает плавателя, право незанимательно.
Нет ни аппетита, ни сна;
ешь, чтоб как-нибудь наполнить праздное
время и пустой желудок.
По крайней мере со мной, а с вами, конечно, и подавно, всегда так
было: когда фальшивые и ненормальные явления и ощущения освобождали душу хоть на
время от своего ига, когда глаза, привыкшие к стройности улиц и зданий, на минуту, случайно, падали на первый болотный луг, на крутой обрыв берега, всматривались в чащу соснового леса с песчаной почвой, — как полюбишь каждую кочку, песчаный косогор и поросшую мелким кустарником рытвину!
Каждый день во всякое
время смотрел я на небо, на солнце, на море — и вот мы уже в 140 ‹южной› широты, а небо все такое же, как у нас, то
есть повыше, на зените, голубое, к горизонту зеленоватое.
И все
было ново нам: мы знакомились с декорациею не наших деревьев, не нашей травы, кустов и жадно хотели запомнить все: группировку их, отдельный рисунок дерева, фигуру листьев, наконец, плоды; как будто смотрели на это в последний раз, хотя нам только это и предстояло видеть на долгое
время.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить
время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Только на юте и можно
было ходить; там по
временам играла музыка.
Недавно только отведена для усмиренных кафров целая область, под именем Британской Кафрарии, о чем сказано
будет ниже, и предоставлено им право селиться и жить там, но под влиянием, то
есть под надзором, английского колониального правительства. Область эта окружена со всех сторон британскими владениями: как и долго ли уживутся беспокойные племена под ферулой европейской цивилизации и оружия, сблизятся ли с своими победителями и просветителями — эти вопросы могут
быть разрешены только
временем.
Голландцы многочисленны, сказано выше: действительно так, хотя они уступили первенствующую роль англичанам, то
есть почти всю внешнюю торговлю, навигацию, самый Капштат, который из Капштата превратился в Кэптоун, но большая часть местечек заселена ими, и фермы почти все принадлежат им, за исключением только тех, которые находятся в некоторых восточных провинциях — Альбани, Каледон, присоединенных к колонии в позднейшие
времена и заселенных английскими, шотландскими и другими выходцами.
Макомо старался взбунтовать готтентотских поселенцев против европейцев и
был, в 1833 году, оттеснен с своим племенем за реку в то
время, когда еще хлеб
был на корню и племя оставалось без продовольствия.
Наконец и те, и другие утомились: европейцы — потерей людей,
времени и денег, кафры теряли свои места, их оттесняли от их деревень, которые
были выжигаемы, и потому обе стороны, в сентябре 1835 г., вступили в переговоры и заключили мир, вследствие которого кафры должны
были возвратить весь угнанный ими скот и уступить белым значительный участок земли.
«Надо вдруг всем закричать что
есть мочи, — научил Вандик, — и они на несколько
времени оцепенеют на месте».
Комната
была высокая, с деревянным полом, заставлена ветхими деревянными, совершенно почерневшими от
времени шкапами и разной домашней утварью.
Может
быть, стелленбошская коллегия
будет со
временем африканским Геттингеном или Оксфордом.
Впрочем, из этой великолепной картины, как и из многих других, ничего не выходило. Приготовление бумаги для фотографических снимков требует, как известно, величайшей осторожности и внимания. Надо иметь совершенно темную комнату, долго приготовлять разные составы, давать
время бумаге вылеживаться и соблюдать другие, подобные этим условия. Несмотря на самопожертвование Гошкевича, с которым он трудился, ничего этого соблюсти
было нельзя.
Я перепугался: бал и обед! В этих двух явлениях выражалось все, от чего так хотелось удалиться из Петербурга на
время, пожить иначе, по возможности без повторений, а тут вдруг бал и обед! Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не
был в Капштате и отчаивался уже
быть. Я подговорил его уехать, и дня через два, с тем же Вандиком, который
был еще в Саймонстоуне, мы отправились в Капштат.
Они подчинятся со
временем, когда выучатся наряжаться,
пить вино, увлекутся роскошью.
Возвращение на фрегат
было самое приятное
время в прогулке:
было совершенно прохладно; ночь тиха; кругом, на чистом горизонте, резко отделялись черные силуэты пиков и лесов и ярко блистала зарница — вечное украшение небес в здешних местах. Прямо на голову текли лучи звезд, как серебряные нити. Но вода
была лучше всего: весла с каждым ударом черпали чистейшее серебро, которое каскадом сыпалось и разбегалось искрами далеко вокруг шлюпки.
Там высунулась из воды голова буйвола; там бедный и давно не бритый китаец, под плетеной шляпой, тащит, обливаясь потом, ношу; там несколько их сидят около походной лавочки или в своих магазинах, на пятках, в кружок и уплетают двумя палочками вареный рис, держа чашку у самого рта, и
время от
времени достают из другой чашки, с темною жидкостью, этими же палочками необыкновенно ловко какие-то кусочки и
едят.
Но вот мы вышли в Великий океан. Мы
были в 21˚ северной широты: жарко до духоты. Работать днем не
было возможности. Утомишься от жара и заснешь после обеда, чтоб выиграть поболее
времени ночью. Так сделал я 8-го числа, и спал долго, часа три, как будто предчувствуя беспокойную ночь. Капитан подшучивал надо мной, глядя, как я проснусь, посмотрю сонными глазами вокруг и перелягу на другой диван, ища прохлады. «Вы то на правый, то на левый галс ложитесь!» — говорил он.
Наконец, миль за полтораста, вдруг дунуло, и я на другой день услыхал обыкновенный шум и суматоху. Доставали канат. Все толпились наверху встречать новый берег. Каюта моя, во
время моей болезни, обыкновенно полнехонька
была посетителей: в ней можно
было поместиться троим, а придет человек семь; в это же утро никого: все глазели наверху. Только барон Крюднер забежал на минуту.
Позвали обедать. Один столик
был накрыт особо, потому что не все уместились на полу; а всех
было человек двадцать. Хозяин, то
есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое
время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки
было так жарко, что я измучился и сел на уступленное место — и в то же мгновение вскочил: уж не то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
Бичи пишет, что в его
время было так много черепах здесь, что они покрывали берег, приходя класть яйца в песок.
Вскрывать себе брюхо — самый употребительный здесь способ умирать поневоле, по крайней мере, так
было в прежние
времена.
«Отчего у вас, — спросили они, вынув бумагу, исписанную японскими буквами, — сказали на фрегате, что корвет вышел из Камчатки в мае, а на корвете сказали, что в июле?» — «Оттого, — вдруг послышался сзади голос командира этого судна, который случился тут же, — я похерил два месяца, чтоб не
было придирок да расспросов, где
были в это
время и что делали». Мы все засмеялись, а Посьет что-то придумал и сказал им в объяснение.
Чтобы согласить эту разноголосицу, Льода вдруг предложил сказать, что корвет из Камчатки, а мы из Петербурга вышли в одно
время. «Лучше
будет, когда скажете, что и пришли в одно
время, в три месяца». Ему показали карту и объяснили, что из Камчатки можно прийти в неделю, в две, а из Петербурга в полгода. Он сконфузился и стал сам смеяться над собой.
Но
время взяло свое, и японцы уже не те, что
были сорок, пятьдесят и более лет назад. С нами они
были очень любезны; спросили об именах, о чинах и должностях каждого из нас и все записали, вынув из-за пазухи складную железную чернильницу, вроде наших старинных свечных щипцов. Там
была тушь и кисть. Они ловко владеют кистью. Я попробовал
было написать одному из оппер-баниосов свое имя кистью рядом с японскою подписью — и осрамился: латинских букв нельзя
было узнать.
Прошло дня два: в это
время дано
было знать японцам, что нам нужно место на берегу и провизия. Провизии они прислали небольшое количество в подарок, а о месте объявили, что не смеют дать его без разрешения из Едо.
Наши, взятые из Китая и на Бонинсима, утки и куры частию состарелись, не столько от
времени, сколько от качки, пушечных выстрелов и других дорожных и морских беспокойств, а частью просто
были съедены.
А, уж конечно, они убедились, особенно в новое
время, что если б пустить иностранцев, так от них многому бы можно научиться: жить получше,
быть посведущее во всем, сильнее, богаче.
Кичибе суетился: то побежит в приемную залу, то на крыльцо, то опять к нам. Между прочим, он пришел спросить, можно ли позвать музыкантов отдохнуть. «Хорошо, можно», — отвечали ему и в то же
время послали офицера предупредить музыкантов, чтоб они больше одной рюмки вина не
пили.
Должно
быть, и японцы в другое
время не сидят точно одурелые или как фигуры воскового кабинета, не делают таких глупых лиц и не валяются по полу, а обходятся между собою проще и искреннее, как и мы не таскаем же между собой везде караул и музыку.
Не думайте, чтобы храм
был в самом деле храм, по нашим понятиям, в архитектурном отношении что-нибудь господствующее не только над окрестностью, но и над домами, — нет, это, по-нашему, изба, побольше других, с несколько возвышенною кровлею, или какая-нибудь посеревшая от
времени большая беседка в старом заглохшем саду. Немудрено, что Кемпфер насчитал такое множество храмов: по высотам их действительно много; но их, без трубы...
Вот тебе раз! вот тебе Едо! У нас как гора с плеч! Идти в Едо без провизии, стало
быть на самое короткое
время, и уйти!
Адмирал просил их передать бумаги полномочным, если они прежде нас
будут в Нагасаки. При этом приложена записочка к губернатору, в которой адмирал извещал его, что он в «непродолжительном
времени воротится в Японию, зайдет в Нагасаки, и если там не
будет ни полномочных, ни ответа на его предложения, то он немедленно пойдет в Едо».
Дом американского консула Каннингама, который в то же
время и представитель здесь знаменитого американского торгового дома Россель и Ко, один из лучших в Шанхае. Постройка такого дома обходится ‹в› 50 тысяч долларов. Кругом его парк, или, вернее, двор с деревьями. Широкая веранда опирается на красивую колоннаду. Летом, должно
быть, прохладно: солнце не ударяет в стекла, защищаемые посредством жалюзи. В подъезде, под навесом балкона, стояла большая пушка, направленная на улицу.
Мы очень разнообразили
время в своем клубе: один писал, другой читал, кто рассказывал, кто молча курил и слушал, но все жались к камину, потому что как ни красиво
было небо, как ни ясны ночи, а зима давала себя чувствовать, особенно в здешних домах.