Неточные совпадения
Гончарова.], поэт, — хочу
в Бразилию,
в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает
в камень все, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, — туда,
в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где
глаза не устанут смотреть, а сердце биться».
Все изящество образа этого, с синими
глазами, блестит
в тончайшей и белейшей рубашке,
в гладко выбритом подбородке и красиво причесанных русых или рыжих бакенбардах.
С первого раза невыгодно действует на воображение все, что потом привычному
глазу кажется удобством: недостаток света, простора, люки, куда люди как будто проваливаются, пригвожденные к стенам комоды и диваны, привязанные к полу столы и стулья, тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами на кранцах, как на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных, койки вместо постелей, отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как
в людях, так и
в убранстве этого плавучего жилища.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно,
глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии
в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла
в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит
в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Мудрено ли, что при таких понятиях я уехал от вас с сухими
глазами, чему немало способствовало еще и то, что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал,
в новые, чудесные миры,
в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти
в Индию, когда
в Китай, и уверяет, что он был везде по три раза.
На эти случаи, кажется, есть особые
глаза и уши, зорче и острее обыкновенных, или как будто человек не только
глазами и ушами, но легкими и порами вбирает
в себя впечатления, напитывается ими, как воздухом.
Воля ваша, как кто ни расположен только забавляться, а, бродя
в чужом городе и народе, не сможет отделаться от этих вопросов и закрыть
глаза на то, чего не видал у себя.
Цвет
глаз и волос до бесконечности разнообразен: есть совершенные брюнетки, то есть с черными как смоль волосами и
глазами, и
в то же время с необыкновенною белизной и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы, и все-таки белое лицо, и, наконец, те нежные лица — фарфоровой белизны, с тонкою прозрачною кожею, с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные и хрупкие создания с лебединою шеей, с неуловимою грацией
в позе и движениях, с горделивою стыдливостью
в прозрачных и чистых, как стекло, и лучистых
глазах.
Однажды
в Портсмуте он прибежал ко мне, сияя от радости и сдерживая смех. «Чему ты радуешься?» — спросил я. «Мотыгин… Мотыгин…» — твердил он, смеясь. (Мотыгин — это друг его, худощавый, рябой матрос.) «Ну, что ж Мотыгин?» — «С берега воротился…» — «Ну?» — «Позови его, ваше высокоблагородие, да спроси, что он делал на берегу?» Но я забыл об этом и вечером встретил Мотыгина с синим пятном около
глаз. «Что с тобой? отчего пятно?» — спросил я. Матросы захохотали; пуще всех радовался Фаддеев.
Этому чиновнику посылают еще сто рублей деньгами к Пасхе, столько-то раздать у себя
в деревне старым слугам, живущим на пенсии, а их много, да мужичкам, которые то ноги отморозили, ездивши по дрова, то обгорели, суша хлеб
в овине, кого
в дугу согнуло от какой-то лихой болести, так что спины не разогнет, у другого темная вода закрыла
глаза.
Барин хватился своей табакерки
в кармане, ищет
глазами вокруг: один старичок побежал за ней, отыскал и принес.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются
в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные
глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Опираясь на него, я вышел «на улицу»
в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под ног и скрылась, а перед
глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами, с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
Перед
глазами,
в трех милях, лежит масса бурых холмов, один выше другого; разнообразные глыбы земли и скал, брошенных
в кучу, лезут друг через друга все выше и выше.
На бульваре, под яворами и олеандрами, стояли неподвижно три человеческие фигуры, гладко обритые, с синими
глазами, с красивыми бакенбардами,
в черном платье, белых жилетах,
в круглых шляпах, с зонтиками, и с пронзительным любопытством смотрели то на наше судно, то на нас.
Пока мы шли к консулу, нас окружила толпа португальцев, очень пестрая и живописная костюмами, с смуглыми лицами, черными
глазами,
в шапочках, колпаках или просто с непокрытой головой, красавцев и уродов, но больше красавцев.
В домах иногда открывались жалюзи; из-за них сверкал чей-то
глаз, и потом решетка снова захлопывалась.
Я входил
в ворота, и
глаза разбегались по прекрасным аллеям тополей, акаций, кипарисов.
По крайней мере со мной, а с вами, конечно, и подавно, всегда так было: когда фальшивые и ненормальные явления и ощущения освобождали душу хоть на время от своего ига, когда
глаза, привыкшие к стройности улиц и зданий, на минуту, случайно, падали на первый болотный луг, на крутой обрыв берега, всматривались
в чащу соснового леса с песчаной почвой, — как полюбишь каждую кочку, песчаный косогор и поросшую мелким кустарником рытвину!
Выйдешь из каюты на полчаса дохнуть ночным воздухом и простоишь
в онемении два-три часа, не отрывая взгляда от неба, разве
глаза невольно сами сомкнутся от усталости.
Для северного
глаза все было поразительно: обожженные утесы и безмолвие пустыни, грозная безжизненность от избытка солнца и недостатка влаги и эти пальмы, вросшие
в песок и безнаказанно подставляющие вечную зелень под 40° жара.
Лысая, с небольшими остатками седых клочков. Зато видели и несколько красавиц
в своем роде. Что за губы, что за
глаза! Тело лоснится, как атлас.
Веко распахнется медленно и широко,
глаз выкатится оттуда весь и выразит разом все, что гнездится
в чувственном теле.
Вы любите вопрошать у самой природы о ее тайнах: вы смотрите на нее
глазами и поэта, и ученого…
в 110 солнце осталось уже над нашей головой и не пошло к югу.
Изумленный
глаз смотрит вокруг, не увидит ли руки, которая, играя, строит воздушные видения. Тихо, нежно и лениво ползут эти тонкие и прозрачные узоры
в золотой атмосфере, как мечты тянутся
в дремлющей душе, слагаясь
в пленительные образы и разлагаясь опять, чтоб слиться
в фантастической игре…
А замки, башни, леса, розовые, палевые, коричневые, сквозят от последних лучей быстро исчезающего солнца, как освещенный храм… Вы недвижны, безмолвны, млеете перед радужными следами солнца: оно жарким прощальным лучом раздражает нервы
глаз, но вы погружены
в тумане поэтической думы; вы не отводите взора; вам не хочется выйти из этого мления, из неги покоя.
Не только честный человек, но и вор, даже любовник, не перелезут через такой забор: миллион едва заметных
глазу игл вонзится
в руку.
Задолго до въезда
в город
глазам нашим открылись три странные массы гор, не похожих ни на одну из виденных нами.
Я сошел
в сени. Малаец Ричард, подняв колокол, с большой стакан величиной, вровень с своим ухом и зажмурив
глаза, звонил изо всей мочи на все этажи и нумера, сзывая путешественников к обеду. Потом вдруг перестал, открыл
глаза, поставил колокол на круглый стол
в сенях и побежал
в столовую.
Вы только намереваетесь сказать ему слово, он открывает
глаза, как будто ожидая услышать что-нибудь чрезвычайно важное; и когда начнете говорить, он поворачивает голову немного
в сторону, а одно ухо к вам; лицо все, особенно лоб, собирается у него
в складки, губы кривятся на сторону,
глаза устремляются к потолку.
Только Ричард, стоя
в сенях, закрыв
глаза, склонив голову на сторону и держа на ее месте колокол, так и заливается звонит — к завтраку.
Я искал
глазами певиц, но они не очень дичились: из одного куста
в другой беспрестанно перелетали стаи колибри, резвых и блестящих.
Да нет, все
в нем не английское: не смотрит он, вытараща
глаза; не сжата у него, как у англичан, и самая мысль, суждение
в какие-то тиски; не цедит он ее неуклюже, сквозь зубы, по слову.
На одной скамье сидела очень старая старуха,
в голландском чепце, без оборки, и макала сальные свечки; другая, пожилая женщина, сидела за прялкой; третья, молодая девушка, с буклями, совершенно белокурая и совершенно белая, цвета топленого молока, с белыми бровями и светло-голубыми, с белизной,
глазами, суетилась по хозяйству.
И нынче еще упорный
в ненависти к англичанам голландский фермер, опустив поля шляпы на
глаза,
в серой куртке, трясется верст сорок на кляче верхом, вместо того чтоб сесть
в омнибус, который, за три шилинга, часа
в четыре, привезет его на место.
Солнечные лучи так ярко играли
в этих стальных полосах, что больно было
глазам.
Не успели мы расположиться
в гостиной, как вдруг явились, вместо одной, две и даже две с половиною девицы: прежняя, потом сестра ее, такая же зрелая дева, и еще сестра, лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него появились кисейные спенсеры, с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей была синева около
глаз, а у второй на носу и на лбу по прыщику; у обеих вид невинности на лице.
Девицы сидели, потупя
глаза, а мы мучительно выработывали
в голове английские фразы полюбезнее.
Напрасно вы будете искать
глазами черного народонаселения как граждан
в городах.
На дне их текли ручьи, росла густая зелень,
в которой утопал
глаз.
Бушмены, казалось, поняли, о чем их спрашивают; они постояли молча, потупив
глаза в землю.
Не решив этого вопроса, я засыпал, но беготня и писк разбудили меня опять; открою
глаза и вижу, что к окну приблизится с улицы какая-то тень, взглянет и медленно отодвинется, и вдруг опять сон осилит меня, опять разбудят мыши, опять явится и исчезнет тень
в окне…
По дороге везде работали черные арестанты с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться
в тень. Солдаты, не спуская с них
глаз, держали заряженные ружья на втором взводе.
В одном месте мы застали людей, которые ходили по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
— «Стыд не дым,
глаза не выест, — сказал я, — а от дыма вашего можно
в обморок упасть».
В этом воздухе природа, как будто явно и открыто для человека, совершает процесс творчества; здесь можно непосвященному
глазу следить, как образуются, растут и зреют ее чудеса; подслушивать, как растет трава.
Жар несносный; движения никакого, ни
в воздухе, ни на море. Море — как зеркало, как ртуть: ни малейшей ряби. Вид пролива и обоих берегов поразителен под лучами утреннего солнца. Какие мягкие, нежащие
глаз цвета небес и воды! Как ослепительно ярко блещет солнце и разнообразно играет лучами
в воде!
В ином месте пучина кипит золотом, там как будто горит масса раскаленных угольев: нельзя смотреть; а подальше, кругом до горизонта, распростерлась лазурная гладь.
Глаз глубоко проникает
в прозрачные воды.
Где я, о, где я, друзья мои? Куда бросила меня судьба от наших берез и елей, от снегов и льдов, от злой зимы и бесхарактерного лета? Я под экватором, под отвесными лучами солнца, на меже Индии и Китая,
в царстве вечного, беспощадно-знойного лета.
Глаз, привыкший к необозримым полям ржи, видит плантации сахара и риса; вечнозеленая сосна сменилась неизменно зеленым бананом, кокосом; клюква и морошка уступили место ананасам и мангу.
Все кажется, что среди тишины зреет
в природе дума, огненные
глаза сверкают сверху так выразительно и умно, внезапный, тихий всплеск воды как будто промолвился ответом на чей-то вопрос; все кажется, что среди тишины и живой, теплой мглы раздастся какой-нибудь таинственный и торжественный голос.
Китайцы светлее индийцев, которые все темно-шоколадного цвета, тогда как те просто смуглы; у них тело почти как у нас, только
глаза и волосы совершенно черные. Они тоже ходят полуголые. У многих старческие физиономии, бритые головы, кроме затылка, от которого тянется длинная коса, болтаясь
в ногах. Морщины и отсутствие усов и бороды делают их чрезвычайно похожими на старух. Ничего мужественного, бодрого. Лица точно вылиты одно
в другое.
Самый род товаров, развешенных и разложенных
в лавках, тоже, большею частию, заставляет отворачивать
глаза и нос.