Неточные совпадения
«Я понял
бы ваши слезы, если б это были слезы зависти, — сказал я, — если б вам было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадает быть там,
где из нас почти никто не бывает, видеть чудеса, о которых здесь и мечтать трудно, что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом.
Голых фактов я сообщать не желал
бы: ключ к ним не всегда подберешь, и потому поневоле придется освещать их светом воображения, иногда, может быть, фальшивым, и идти путем догадок там,
где темно.
Странно, даже досадно было
бы, если б дело обошлось так тихо и мирно, как где-нибудь в Финском заливе.
Улеглись ли партии? сумел ли он поддержать порядок, который восстановил? тихо ли там? — вот вопросы, которые шевелились в голове при воспоминании о Франции. «В Париж
бы! — говорил я со вздохом, — пожить
бы там, в этом омуте новостей, искусств, мод, политики, ума и глупостей, безобразия и красоты, глубокомыслия и пошлостей, — пожить
бы эпикурейцем, насмешливым наблюдателем всех этих проказ!» «А вот Испания с своей цветущей Андалузией, — уныло думал я, глядя в ту сторону,
где дед указал быть испанскому берегу.
— Севилья, caballeros с гитарами и шпагами, женщины, балконы, лимоны и померанцы. Dahin
бы, в Гренаду куда-нибудь,
где так умно и изящно путешествовал эпикуреец Боткин, умевший вытянуть до капли всю сладость испанского неба и воздуха, женщин и апельсинов, — пожить
бы там, полежать под олеандрами, тополями, сочетать русскую лень с испанскою и посмотреть, что из этого выйдет».
Хотелось
бы верно изобразить вам,
где я, что вижу, но о многом говорят чересчур много, а сказать нечего; с другого, напротив, как ни бейся, не снимешь и бледной копии, разве вы дадите взаймы вашего воображения и красок.
По горе, между густой зеленью, местами выбегали и опять прятались тропинки, по которым, казалось, могли
бы ползать разве муравьи; а кое-где выглядывала угрюмо из травы кучка серых камней, образуя горб, там рытвина, заросшая кустами.
Проезжая эти пространства,
где на далекое друг от друга расстояние разбросаны фермы, невольно подумаешь, что пора
бы уже этим фермам и полям сблизиться так, чтобы они касались друг друга, как в самой Англии, чтоб соседние нивы разделялись только канавой, а не степями, чтоб ни один клочок не пропал даром…
— «Это?» Я посмотрел, не пролили ли
где поблизости из ушата воду, и та
бы стремительнее потекла.
В начале июня мы оставили Сингапур. Недели было чересчур много, чтоб познакомиться с этим местом. Если б мы еще остались день, то не знали
бы, что делать от скуки и жара. Нет, Индия не по нас! И англичане бегут из нее, при первом удобном случае, спасаться от климата на мыс Доброй Надежды, в порт Джаксон — словом, дальше от экватора, от этих палящих дней, от беспрохладных ночей, от мест,
где нельзя безнаказанно есть и пить, как едят и пьют англичане.
Где же Нагасаки? Города еще не видать. А! вот и Нагасаки. Отчего ж не Нангасаки? оттого, что настоящее название — Нагасаки, а буква н прибавляется так, для шика, так же как и другие буквы к некоторым словам. «Нагасаки — единственный порт, куда позволено входить одним только голландцам», — сказано в географиях, и куда, надо
бы прибавить давно, прочие ходят без позволения. Следовательно, привилегия ни в коем случае не на стороне голландцев во многих отношениях.
«А что, если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что
бы было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите, какие места! Весь Восточный океан оживился
бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась
бы торговыми путями, через Китай и Корею, с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «
Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Мы не верили глазам, глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево,
где я предполагал продолжение города, ничего не было: пустой берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому
бы очень не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
Обычай сидеть на пятках происходит у них будто
бы, как я читал где-то, оттого, что восточные народы считают неприличным показывать ноги, особенно перед высшими лицами.
Что же Джердин? нанял китайцев, взял да и срыл гору, построил огромное торговое заведение, магазины, а еще выше над всем этим — великолепную виллу, сделал скаты, аллеи, насадил всего, что растет под тропиками, — и живет, как
бы жил в Англии, где-нибудь на острове Вайте.
Не знаю, что
бы вы сказали, глядя,
где и как мы улеглись.
Ров и стена,
где торгуют разносчики, обращены к городу; и если б одно ядро попало в европейский квартал, тогда и осажденные и осаждающие не разделались
бы с консулами.
Мы шли, шли в темноте, а проклятые улицы не кончались: все заборы да сады. Ликейцы, как тени, неслышно скользили во мраке. Нас провожал тот же самый, который принес нам цветы.
Где было грязно или острые кораллы мешали свободно ступать, он вел меня под руку, обводил мимо луж, которые, видно, знал наизусть. К несчастью, мы не туда попали, и, если б не провожатый, мы проблуждали
бы целую ночь. Наконец добрались до речки, до вельбота, и вздохнули свободно, когда выехали в открытое море.
Мы обращались и к китайцам, и к индийцам с вопросом по-английски и по-французски: «
Где отель?» Встречные тупо глядели на нас или отвечали вопросом же: «Signor?» Мы стали ухитряться, как
бы, не зная ни слова по-испански, сочинить испанскую фразу.
Машины привезены из Америки: мы видали на фабриках эти стальные станки, колеса; знаете, как они отделаны, выполированы, как красивы, — и тут тоже: взял
бы да и поставил где-нибудь в зале, как украшение.
«Надо
бы; да тогда тише пойдем, не поспеем прежде гостей, — сказал Бутаков, — вот уж они
где, за французским пароходом: эк их валяет!»
Вчера, 17-го, какая встреча: обедаем; говорят, шкуна какая-то видна. Велено поднять флаг и выпалить из пушки. Она подняла наш флаг. Браво! Шкуна «Восток» идет к нам с вестями из Европы, с письмами… Все ожило. Через час мы читали газеты, знали все, что случилось в Европе по март. Пошли толки, рассуждения, ожидания. Нашим судам велено идти к русским берегам. Что-то будет? Скорей
бы добраться: всего двести пятьдесят миль осталось до места,
где предположено ждать дальнейших приказаний.
Мы везде,
где нам предложат капусты, моркови, молока, все берем с величайшим удовольствием и щедро платим за все, лишь
бы поддерживалась охота в переселенцах жить в этих новых местах, лишь
бы не оставляла их надежда на сбыт своих произведений.
Оно довольно красиво: телега подпрыгивает, якут едет рысью там,
где наш ямщик задумался
бы проехать шагом.
Да мне кажется, если б я очутился в таком уголке,
где не заметил
бы ни малейшей вражды, никаких сплетней, а видел
бы только любовь да дружбу, невозмутимый мир, всеобщее друг к другу доверие и воздержание, я
бы перепугался, куда это я заехал: все думал
бы, что это недаром, что тут что-нибудь да есть другое…
А здесь — в этом молодом крае,
где все меры и действия правительства клонятся к тому, чтобы с огромным русским семейством слить горсть иноплеменных детей, диких младенцев человечества, для которых пока правильный, систематический труд — мучительная, лишняя новизна, которые требуют осторожного и постепенного воспитания, — здесь вино погубило
бы эту горсть, как оно погубило диких в Америке.
Еще слово о якутах. Г-н Геденштром (в книге своей «Отрывки о Сибири», С.-Петербург, 1830), между прочим, говорит, что «Якутская область — одна из тех немногих стран,
где просвещение или расширение понятий человеческих (sic) (стр. 94) более вредно, чем полезно. Житель сей пустыни (продолжает автор), сравнивая себя с другими мирожителями, понял
бы свое бедственное состояние и не нашел
бы средств к его улучшению…» Вот как думали еще некоторые двадцать пять лет назад!