Неточные совпадения
Вот к этому я не могу прибрать ключа; не
знаю, что будет дальше: может быть, он найдется сам
собою.
Этого я не видал: я не проникал в семейства и
знаю только понаслышке и по весьма немногим признакам, между прочим по тому, что англичанин, когда хочет познакомиться с вами покороче, оказать особенное внимание, зовет вас к
себе, в свое святилище, обедать: больше уж он сделать не в состоянии.
Он
узнал сейчас корабль, спросил, нет ли между плавателями старых знакомых, и пригласил нас несколько человек к
себе на обед.
Я просил других дать
себе знать, когда придем в эти градусы.
Некоторые из негров бранились между
собой — и это вы
знаете: попробуйте остановиться в Москве или Петербурге, где продают сайки и калачи, и поторгуйте у одного: как все это закричит и завоюет!
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про
себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий
знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Кое-что в нем окрепло и выработалось: он любит и отлично
знает свое дело, серьезно понимает и исполняет обязанности, строг к самому
себе и в приличиях — это возмужалость.
«Так, но
знаете ли, что оно подтверждает? что вчера отвратительно пахло серой…» — «Что вы: ахти!» — встрепенувшись, заговорил он и, чтоб скрыть смущение, взял всю яичницу к
себе в тарелку.
Надо
знать, что незадолго пред тем голландцы выхлопотали
себе у другого султана, соперника первого, торговое поселение в тех же местах, именно в проливе Рио.
Знаете ли вы, что такое грот-мачта и что ведет за
собой ее падение?
Представьте
себе, что какая-нибудь башня, у подножия которой вы живете, грозит рухнуть; положим даже, вы
знаете, в которую сторону она упадет, вы, конечно, уйдете за версту; а здесь, на корабле!..
Совестно ли ему было, что он не был допущен в каюту, или просто он признавал в
себе другое какое-нибудь достоинство, кроме чести быть японским чиновником, и понимал, что окружает его, — не
знаю, но он стоял на палубе гордо, в красивой, небрежной позе.
Правительство
знает это, но, по крайней памяти, боится, что христианская вера вредна для их законов и властей. Пусть бы оно решило теперь, что это вздор и что необходимо опять сдружиться с чужестранцами. Да как? Кто начнет и предложит? Члены верховного совета? — Сиогун велит им распороть
себе брюхо. Сиогун? — Верховный совет предложит ему уступить место другому. Микадо не предложит, а если бы и вздумал, так сиогун не сошьет ему нового халата и даст два дня сряду обедать на одной и той же посуде.
Я видел наконец японских дам: те же юбки, как и у мужчин, закрывающие горло кофты, только не бритая голова, и у тех, которые попорядочнее, сзади булавка поддерживает косу. Все они смуглянки, и куда нехороши
собой! Говорят, они нескромно ведут
себя — не
знаю, не видал и не хочу чернить репутации японских женщин. Их нынче много ездит около фрегата: все некрасивые, чернозубые; большею частью смотрят смело и смеются; а те из них, которые получше
собой и понаряднее одеты, прикрываются веером.
— «И мое положение представьте
себе, — отвечал Посьет, — адмирал мне не говорит ни слова больше о своих намерениях, и я не
знаю, что сказать вам».
Те заперлись
себе в крепости, получают съестные припасы через стены из города — и
знать ничего не хотят.
После обеда нас повели в особые галереи играть на бильярде. Хозяин и некоторые гости,
узнав, что мы собираемся играть русскую, пятишаровую партию, пришли было посмотреть, что это такое, но как мы с Посьетом в течение получаса не сделали ни одного шара, то они постояли да и ушли, составив
себе, вероятно, не совсем выгодное понятие о русской партии.
На последнее полномочные сказали, что дадут
знать о салюте за день до своего приезда. Но адмирал решил, не дожидаясь ответа о том, примут ли они салют
себе, салютовать своему флагу, как только наши катера отвалят от фрегата. То-то будет переполох у них! Все остальное будет по-прежнему, то есть суда расцветятся флагами, люди станут по реям и — так далее.
Кто учил этих детей природы строить? невольно спросишь
себя: здесь никто не был; каких-нибудь сорок лет назад
узнали о их существовании и в первый раз заглянули к ним люди, умеющие строить такие мосты; сами они нигде не были.
На другой день мы отправились на берег с визитами, сначала к американским офицерам, которые заняли для
себя и для матросов — не
знаю как, посредством ли покупки или просто «покровительства», — препорядочный домик и большой огород с сладким картофелем, таро, горохом и табаком.
Адмирал хотел отдать визит напакианскому губернатору, но он у
себя принять не мог, а дал
знать, что примет, если угодно, в правительственном доме. Он отговаривался тем, что у них частные сношения с иностранцами запрещены. Этим же объясняется, почему не хотел принять нас и нагасакский губернатор иначе как в казенном доме.
А провожатый мой все шептал мне, отворотясь в сторону, что надо прийти «прямо и просто», а куда — все не говорил, прибавил только свое: «Je vous parle franchement, vous comprenez?» — «Да не надо ли подарить кого-нибудь?» — сказал я ему наконец, выведенный из терпения. «Non, non, — сильно заговорил он, — но вы
знаете сами, злоупотребления, строгости… но это ничего; вы можете все достать… вас принимал у
себя губернатор — оно так, я видел вас там; но все-таки надо прийти… просто: vous comprenez?» — «Я приду сюда вечером, — сказал я решительно, устав слушать эту болтовню, — и надеюсь найти сигары всех сортов…» — «Кроме первого сорта гаванской свертки», — прибавил чиновник и сказал что-то тагалу по-испански…
Но прежде надо зайти на Батан, дать
знать шкуне, чтоб она не ждала фрегата там, а шла бы далее, к северу. Мы все лавировали к Батану; ветер воет во всю мочь, так что я у
себя не мог спать: затворишься — душно, отворишь вполовину дверь — шумит как в лесу.
Потом все европейские консулы, и американский тоже, дали
знать Таутаю, чтоб он снял свой лагерь и перенес на другую сторону. Теперь около осажденного города и европейского квартала все чисто. Но европейцы уже не считают
себя в безопасности: они ходят не иначе как кучами и вооруженные. Купцы в своих конторах сидят за бюро, а подле лежит заряженный револьвер. Бог
знает, чем это все кончится.
Я ушел с бароном Крюднером вперед и не
знаю, что им отвечали. Корейцы окружили нас тотчас, лишь только мы остановились. Они тоже, как жители Гамильтона, рассматривали с большим любопытством наше платье, трогали за руки, за голову, за ноги и живо бормотали между
собою.
Здешние народы, с которыми успели поговорить, не
знаю, на каком языке, наши матросы, умеющие объясняться по-своему со всеми народами мира, называют
себя орочаны, мангу, кекель.
Нам подали шлюпки, и мы, с людьми и вещами, свезены были на прибрежный песок и там оставлены, как совершенные Робинзоны. Что толку, что Сибирь не остров, что там есть города и цивилизация? да до них две, три или пять тысяч верст! Мы поглядывали то на шкуну, то на строения и не
знали, куда преклонить голову. Между тем к нам подошел какой-то штаб-офицер, спросил имена, сказал свое и пригласил нас к
себе ужинать, а завтра обедать. Это был начальник порта.
Чиновник был послан, сколько я мог
узнать, чтоб сблизить их. «Как же вы сделали?» — спросил я его. «Лаской и подарками, — сказал он, — я с трудом зазвал их старшин на русскую сторону, к
себе в юрту, угостил чаем, уверил, что им опасаться нечего, и после того многие семейства перекочевали на русскую сторону».
В этой неизвестности о войне пришли мы и в Манилу и застали там на рейде военный французский пароход. Ни мы, ни французы не
знали, как нам держать
себя друг с другом, и визитами мы не менялись, как это всегда делается в обыкновенное время. Пробыв там недели три, мы ушли, но перед уходом
узнали, что там ожидали английскую эскадру.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не
знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести
себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь
знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про
себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне
узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Я
узнал это от самых достоверных людей, хотя он представляет
себя частным лицом.
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он
знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не
знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь
себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам
себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)