Неточные совпадения
Я
шел по горе; под портиками, между фестонами виноградной зелени, мелькал тот же образ; холодным и строгим взглядом следил он, как толпы смуглых жителей юга добывали, обливаясь потом, драгоценный сок своей почвы, как катили бочки к
берегу и усылали вдаль, получая за это от повелителей право есть хлеб своей земли.
Фрегат, со скрипом и стоном, переваливался с волны на волну;
берег, в виду которого
шли мы, зарылся в туманах.
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли сильная пробоина, ее затягивают на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы,
идет ко дну: люди бросаются в шлюпку и на этой скорлупке достигают ближайшего
берега, иногда за тысячу миль.
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча, с другими, стал пристально смотреть на скалы. От
берега прямо к нам
шла шлюпка; долго кувыркалась она в волнах, наконец пристала к борту. На палубе показался низенький, приземистый человек в синей куртке, в синих панталонах. Это был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
Я все ждал перемены, препятствия; мне казалось, судьба одумается и не
пошлет меня дальше: поэтому нерешительно делал в Англии приготовления к отъезду, не запасал многого, что нужно для дальнего вояжа, и взял кое-что, годное больше для житья на
берегу.
Небо и море серые. А ведь это уж испанское небо! Мы были в 30-х градусах ‹северной› широты. Мы так были заняты, что и не заметили, как миновали Францию, а теперь огибали Испанию и Португалию. Я, от нечего делать, любил уноситься мысленно на
берега, мимо которых мы
шли и которых не видали.
Шлюпки не пристают здесь, а выскакивают с бурунами на
берег, в кучу мелкого щебня. Гребцы, засучив панталоны,
идут в воду и тащат шлюпку до сухого места, а потом вынимают и пассажиров. Мы почти бегом бросились на
берег по площади, к ряду домов и к бульвару, который упирается в море.
Мы
пошли по улицам, расположенным амфитеатром, потому что гора начинается прямо от
берега.
Тут же, у самого
берега, купались наши матросы, иногда выходили на
берег и, погревшись на солнце,
шли опять в воду, но черные дамы не обращали на это ни малейшего внимания: видно, им не в первый раз.
Дорога, первые 12 миль,
идет по
берегу, то у подошвы утесов, то песками, или по ребрам скал, все по шоссе; дорога невеселая, хотя море постоянно в виду, а над головой теснятся утесы, усеянные кустарниками, но все это мрачно, голо.
Сильные и наиболее дикие племена, теснимые цивилизацией и войною, углубились далеко внутрь; другие, послабее и посмирнее, теснимые первыми изнутри и европейцами от
берегов, поддались не цивилизации, а силе обстоятельств и оружия и
идут в услужение к европейцам, разделяя их образ жизни, пищу, обычаи и даже религию, несмотря на то, что в 1834 г. они освобождены от рабства и, кажется, могли бы выбрать сами себе место жительства и промысл.
Надо было переправляться вброд; напрасно Вандик понукал лошадей: они не
шли. «Аппл!» — крикнет он, направляя их в воду, но передние две только коснутся ногами воды и вдруг возьмут направо или налево, к
берегу.
Английское правительство хотело помочь горю и
послало целый груз неохотников — ссыльных; но жители Капштата толпою вышли на пристань и грозили закидать их каменьями, если они выйдут на
берег.
На другой день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе,
идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски и отправились часов в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога
шла по
берегу моря мимо дач и ферм.
А это так же обыкновенно на море, как если б сказать на
берегу: «Дождь
идет, или пасмурно, ясно».
Шагах в пятидесяти оттуда, на вязком
берегу, в густой траве, стояли по колени в тине два буйвола. Они, склонив головы, пристально и робко смотрели на эту толпу, не зная, что им делать. Их тут нечаянно застали: это было видно по их позе и напряженному вниманию, с которым они сторожили минуту, чтоб уйти; а уйти было некуда: направо ли, налево ли, все надо проходить чрез толпу или
идти в речку.
Мы часа два наслаждались волшебным вечером и неохотно, медленно, почти ощупью,
пошли к
берегу. Был отлив, и шлюпки наши очутились на мели. Мы долго
шли по плотине и, не спуская глаз с чудесного
берега, долго плыли по рейду.
Фаддеев
пошел было с корзиной опять на
берег — его не пускают.
Матросы, как мухи, тесной кучкой сидят на вантах, тянут, крутят веревки, колотят деревянными молотками. Все это делается не так, как бы делалось стоя на якоре. Невозможно: после бури
идет сильная зыбь, качка, хотя и не прежняя, все продолжается. До
берега еще добрых 500 миль, то есть 875 верст.
Ко мне пришел Савич сказать, что последняя шлюпка
идет на
берег, чтоб я торопился.
Мы стали прекрасно. Вообразите огромную сцену, в глубине которой, верстах в трех от вас, видны высокие холмы, почти горы, и у подошвы их куча домов с белыми известковыми стенами, черепичными или деревянными кровлями. Это и есть город, лежащий на
берегу полукруглой бухты. От бухты
идет пролив, широкий, почти как Нева, с зелеными, холмистыми
берегами, усеянными хижинами, батареями, деревнями, кедровником и нивами.
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени, образуют узор
берегов в проливе! Вон там
идет глубоко в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку. Тут маленькая, обстановленная деревьями бухта, сонное затишье, где всегда темно и прохладно, где самый сильный ветер чуть-чуть рябит волны; там беспечно отдыхает вытащенная на
берег лодка, уткнувшись одним концом в воду, другим в песок.
Направо
идет высокий холм с отлогим
берегом, который так и манит взойти на него по этим зеленым ступеням террас и гряд, несмотря на запрещение японцев. За ним тянется ряд низеньких, капризно брошенных холмов, из-за которых глядят серьезно и угрюмо довольно высокие горы, отступив немного, как взрослые из-за детей. Далее пролив, теряющийся в море; по светлой поверхности пролива чернеют разбросанные камни. На последнем плане синеет мыс Номо.
Надо было
послать транспорт в Китай, за быками и живностью, а шкуну, с особыми приказаниями, на север, к
берегам Сибири.
Впереди
шла адмиральская гичка: К. Н. Посьет ехал в ней, чтоб установить на
берегу почетный караул.
Не дети ли, когда думали, что им довольно только не хотеть, так их и не тронут, не
пойдут к ним даже и тогда, если они претерпевших кораблекрушение и брошенных на их
берега иностранцев будут сажать в плен, купеческие суда гонять прочь, а военные учтиво просить уйти и не приходить?
Так и есть, как я думал: Шанхай заперт, в него нельзя попасть: инсургенты не пускают. Они дрались с войсками — наши видели. Надо ехать, разве потому только, что совестно быть в полутораста верстах от китайского
берега и не побывать на нем. О войне с Турцией тоже не решено, вместе с этим не решено, останемся ли мы здесь еще месяц, как прежде хотели, или сейчас
пойдем в Японию, несмотря на то, что у нас нет сухарей.
Полюбовавшись на осаду продавцов, мы
пошли по
берегу рва искать дом французского консула и французский магазин.
Но для этого надо поступить по-английски, то есть
пойти, например, в японские порты, выйти без спросу на
берег, и когда станут не пускать, начать драку, потом самим же пожаловаться на оскорбление и начать войну.
Далее направо
берег опять немного выдался к морю и
идет то холмами, то тянется низменной, песчаной отмелью, заливаемой приливом.
Вплоть почти под самым
берегом идет гряда рифов, через которые скачут буруны; местами высунулись из воды камни; во время отлива они видны, а в прилив прячутся.
Мимо леса красного дерева и других, которые толпой жмутся к самому
берегу, как будто хотят столкнуть друг друга в воду,
пошли мы по тропинке к другому большому лесу или саду, манившему издали к себе.
Я не
пошел к ним, а отправился по
берегу моря, по отмели, влез на холм, пробрался в грот, где расположились бивуаком матросы с наших судов, потом посетил в лесу нашу идиллию: матрос Кормчин пас там овец.
Мы
шли по 9-ти узлов, обогнали какое-то странное, не то китайское, не то индийское, судно и часу в десятом бросили якорь на Манильском рейде, верстах в пяти от
берега.
«На
берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка
идет». Нас несколько человек село в катер, все в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения на них; на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Все
идет отсюда вон, больше в Америку, на мыс Доброй Надежды, по китайским
берегам, и оттого не достанешь куска белого сахару.
Когда мы садились в катер, вдруг пришли сказать нам, что гости уж едут, что часть общества опередила нас. А мы еще не отвалили! Как засуетились наши молодые люди! Только что мы выгребли из Пассига, велели поставить паруса и понеслись. Под
берегом было довольно тихо, и катер
шел покойно, но мы видели вдали, как кувыркалась в волнах крытая барка с гостями.
Суда наши держались с нами, но адмирал разослал их: транспорт «Князь Меншиков» — в Шанхай, за справками, шкуну — к острову Батану отыскать якорное место и заготовить провизию, корвет — еще куда-то. Сами
идем на островок Гамильтон, у корейского
берега, и там дождемся транспорта.
Я все ленился ехать на
берег; я беспрестанно слышал, как один
шел по пояс в воде, другой пробирался по каменьям, третий не мог продраться сквозь лианы.
«Смотрите, бурунов совсем нет, ветер с
берега, — говорил он, — вам не придется по воде
идти, ног не замочите, и зубы не заболят».
Посидевши минут пять в тени, мы
пошли дальше, по
берегу, к другой речке, очень живописной.
Надо было
идти по
берегу, усыпанному крупными и мелкими каменьями, периодически покрываемыми приливом.
Буруны стеной, точно войско,
шли на
берег и разбивались у наших ног.
Толпа корейцев окружила их и не пускала
идти от
берега далее.
Завтра снимаемся с якоря и
идем на неделю в Нагасаки, а потом, мимо корейского
берега, к Сахалину и далее, в наши владения. Теперь рано туда: там еще льды. Здесь даже, на южном корейском
берегу, под 34-м градусом ‹северной› широты, так холодно, как у нас в это время в Петербурге, тогда как в этой же широте на западе, на Мадере например, в январе прошлого года было жарко. На то восток.
12-го апреля, кучами возят провизию. Сегодня пригласили Ойе-Саброски и переводчиков обедать, но они вместо двух часов приехали в пять. Я не видал их; говорят, ели много. Ойе ел мясо в первый раз в жизни и в первый же раз, видя горчицу, вдруг, прежде нежели могли предупредить его, съел ее целую ложку: у него покраснел лоб и выступили слезы. Губернатору
послали четырнадцать аршин сукна, медный самовар и бочонок солонины, вместо его подарка. Послезавтра хотят сниматься с якоря,
идти к
берегам Сибири.
Сегодня опять японцы взяли контр-презенты и уехали. Мы в эту минуту снимаемся с якоря. Шкуна
идет делать опись ближайшим к Японии островам, потом в Шанхай, а мы к
берегам Сибири; но прежде, кажется, хотят зайти к корейским
берегам. Транспорт
идет с нами. В Едо послано письмо с приглашением полномочным прибыть в Аниву для дальнейших переговоров.
Вчера и сегодня, 20-го и 21-го, мы
шли верстах в двух от Корейского полуострова; в 36˚ ‹северной› широты. На юте делали опись ему, а смотреть нечего: все пустынные
берега, кое-где покрытые скудной травой и деревьями. Видны изредка деревни: там такие же хижины и так же жмутся в тесную кучу, как на Гамильтоне. Кое-где по
берегу бродят жители. На море много лодок, должно быть рыбацкие.
Ночью признано неудобным
идти далее у неизвестных
берегов, и мы остановились до рассвета.
Берег с 37°
пошел гористый; вдали видны громады пиков, один другого выше, с такими сморщенными лбами, что смотреть грустно.