Неточные совпадения
Казалось, все страхи,
как мечты, улеглись: вперед манил простор и ряд неиспытанных наслаждений. Грудь дышала свободно, навстречу веяло уже югом, манили голубые небеса и воды. Но вдруг за этою перспективой возникало опять грозное привидение и росло по мере того,
как я вдавался в путь. Это привидение была мысль:
какая обязанность лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит за плавателями?
«Да вон,
кажется…» — говорил
я, указывая вдаль. «Ах, в самом деле — вон, вон, да, да! Виден, виден! — торжественно говорил он и капитану, и старшему офицеру, и вахтенному и бегал то к карте в каюту, то опять наверх. — Виден, вот, вот он, весь виден!» — твердил он, радуясь,
как будто увидел родного отца. И пошел мерять и высчитывать узлы.
Мне казалось, что любопытство у них не рождается от досуга,
как, например, у нас; оно не есть тоже живая черта характера,
как у французов, не выражает жажды знания, а просто — холодное сознание, что то или другое полезно, а потому и должно быть осмотрено.
Говорят, англичанки еще отличаются величиной своих ног: не знаю, правда ли?
Мне кажется, тут есть отчасти и предубеждение, и именно оттого, что никакие другие женщины не выставляют так своих ног напоказ,
как англичанки: переходя через улицу, в грязь, они так высоко поднимают юбки, что… дают полную возможность рассматривать ноги.
Вот
я думал бежать от русской зимы и прожить два лета, а приходится,
кажется, испытать четыре осени: русскую, которую уже пережил, английскую переживаю, в тропики придем в тамошнюю осень. А бестолочь
какая: празднуешь два Рождества, русское и английское, два Новые года, два Крещенья. В английское Рождество была крайняя нужда в работе — своих рук недоставало: англичане и слышать не хотят о работе в праздник. В наше Рождество англичане пришли, да совестно было заставлять работать своих.
Где же Тенериф?» — спрашиваю
я, пронзая взглядом золотой туман и видя только бледно-синий очерк «облака»,
как казалось мне.
Здесь делают также карты, то есть дорожные капские экипажи, в
каких и мы ехали.
Я видел щегольски отделанные, не уступающие городским каретам. Вандик купил себе новый карт,
кажется, за сорок фунтов. Тот, в котором мы ехали, еле-еле держался. Он сам не раз изъявлял опасение, чтоб он не развалился где-нибудь на косогоре. Однако ж он в новом нас не повез.
Европейцы ходят…
как вы думаете, в чем? В полотняных шлемах! Эти шлемы совершенно похожи на шлем Дон Кихота. Отчего же не видать соломенных шляп? чего бы,
кажется, лучше: Манила так близка, а там превосходная солома. Но потом
я опытом убедился, что солома слишком жидкая защита от здешнего солнца. Шлемы эти делаются двойные с пустотой внутри и маленьким отверстием для воздуха. Другие, особенно шкипера, носят соломенные шляпы, но обвивают поля и тулью ее белой материей, в виде чалмы.
Побольше остров называется Пиль, а порт,
как я сказал, Ллойд. Острова Бонин-Cима стали известны с 1829 года. Из путешественников здесь были: Бичи, из наших капитан Литке и,
кажется, недавно Вонлярлярский, кроме того, многие неизвестные свету англичане и американцы. Теперь сюда беспрестанно заходят китоловные суда разных наций, всего более американские. Бонин-Cима по-китайски или по-японски значит Безлюдные острова.
Я начитался о многолюдстве японских городов и теперь понять не мог, где же помещается тут до шестидесяти тысяч жителей,
как говорит,
кажется, Тунберг?
Есть у них, правда, поклонение небесным духам, но это поклонение не только не вменяется в долг народной массе, но составляет,
как я уже,
кажется, заметил однажды, привилегию и обязанность только богдыхана.
В другой чашке была похлебка с рыбой, вроде нашей селянки.
Я открыл, не помню, пятую или шестую чашку: в ней кусочек рыбы плавал в чистом совершенно и светлом бульоне,
как горячая вода.
Я думал, что это уха, и проглотил ложки четыре, но
мне показалось невкусно. Это действительно была горячая вода — и больше ничего.
—
Мне нравятся простота и трудолюбие, — сказал
я. — Есть же уголок в мире, который не нуждается ни в
каком соседе, ни в
какой помощи!
Кажется, если б этим детям природы предоставлено было просить чего-нибудь, то они,
как Диоген, попросили бы не загораживать им солнца. Они умеренны, воздержны…
—
Меня, — кротко и скромно отвечал Беттельгейм (но под этой скромностью таилось,
кажется, не смирение). — Потом, — продолжал он, — уж постоянно стали заходить сюда корабли христианских наций, и именно от английского правительства разрешено раз в год посылать одно военное судно, с китайской станции, на Лю-чу наблюдать,
как поступают с нами, и вот жители кланяются теперь в пояс. Они невежественны, грязны, грубы…
Устал
я. До свидания; авось завтра увижу и узнаю, что такое Манила. Мы сделали от Лю-чу тысячу шестьсот верст от 9-го до 16-го февраля… Манила! добрались и до нее, а
как кажется это недосягаемо из Петербурга! точно так же,
как отсюда теперь
кажется недосягаем Петербург — ни больше ни меньше. До свидания. Расскажу вам, что увижу в Маниле.
Ночь была лунная.
Я смотрел на Пассиг, который тек в нескольких саженях от балкона, на темные силуэты монастырей, на чуть-чуть качающиеся суда, слушал звуки долетавшей какой-то музыки,
кажется арфы, только не фортепьян, и женский голос. Глядя на все окружающее, не умеешь представить себе,
как хмурится это небо,
как бледнеют и пропадают эти краски,
как природа расстается с своим праздничным убором.
Я закурил, и та хороша, хотя в самом деле не так,
как первая: или это так
показалось, потому что альфорадор подсказал.
Я выше,
кажется, сказал,
какие суммы получаются от боя петухов.
У ворот
мне встретился какой-то молодой чиновник,
какие есть,
кажется, во всех присутственных местах целого мира: без дела, скучающий, не знающий, куда деваться, — словом, лишний.
Гостей угощали чаем, мороженым и фруктами, которые были,
кажется, не без соли,
как заметил
я, потому что один из гостей доверчиво запустил зубы в мангу, но вдруг остановился и стал рассматривать плод, потом поглядывал на нас.
Вот
какие мысли приходили
мне в голову, когда, вспоминая читанное и слышанное о Китае,
я вглядывался в житье-бытье этих народов! Может быть, синологи, особенно синофилы, возразят многое на это, но
я не выдаю сказанного за непременную истину.
Мне так
казалось…
Как хорошо
показалось мне вино, которого
я в другое время не пью!
Когда
я сел сегодня в нее,
каким диваном
показалась она
мне после верховой езды!
Я только было похвалил юрты за отсутствие насекомых,
как на прошлой же станции столько увидел тараканов, сколько никогда не видал ни в
какой русской избе.
Я не решился войти. Здесь то же самое, а
я ночую! Но,
кажется, тут не одни тараканы: ужели это от них
я ворочаюсь с боку на бок?
При этом письме
я приложу для вашего любопытства образец этих трудов: молитву Господню на якутском, тунгусском и колошенском языках, которая сообщена
мне здесь. Что значат трудности английского выговора в сравнении с этими звуками, в произношении которых участвуют не только горло, язык, зубы, щеки, но и брови, и складки лба, и даже,
кажется, волосы! А
какая грамматика! то падеж впереди имени, то притяжательное местоимение слито с именем и т. п. И все это преодолено!
Ну, так вот
я в дороге.
Как же, спросите вы, после тропиков
показались мне морозы? А ничего. Сижу в своей открытой повозке,
как в комнате; а прежде боялся, думал, что в 30˚ не проедешь тридцати верст; теперь узнал, что проедешь лучше при 30˚ и скорее, потому что ямщики мчат что есть мочи; у них зябнут руки и ноги, зяб бы и нос, но они надевают на шею боа.
Мне странно
показалось, что ленские мужички обращают внимание на такую мелочь, спускают с гор на одном коне: это не в нашем характере. Ну
как бы не махнуть на тройке! Верно, начальство притесняет, велит остерегаться! Впрочем,
я рад за шею ближнего, и в том числе за свою.
Но адмирал приехал за каким-то другим делом, а более,
кажется, взглянуть,
как мы стоим на мели, или просто захотел прокатиться и еще раз пожелать нам счастливого пути — теперь
я уже забыл. Тут мы окончательно расстались до Петербурга.
Но под утро, сквозь сон,
я услышал звук боцманских свистков, почувствовал,
как моя койка закачалась подо
мной и
как нас потащил могучий «городовой», пароход из Копенгагена. Тогда,
кажется, явился и лоцман.
Я не унывал нисколько, отчасти потому, что
мне казалось невероятным, чтобы цепи — канаты двух, наконец, трех и даже четырех якорей не выдержали, а главное — берег близко. Он, а не рифы, был для
меня «каменной стеной», на которую
я бесконечно и возлагал все упование. Это совершенно усыпляло всякий страх и даже подозрение опасности, когда она была очевидна. И
я смотрел на всю эту «опасную» двухдневную минуту
как на дело, до
меня нисколько не касающееся.
Кажется,
я смело могу поручиться за всех моих товарищей плавания, что ни у кого из них не было с этою прекрасною личностью ни одной неприятной, даже досадной, минуты… А если бывали, то вот
какого комического свойства. Например, помню, однажды, гуляя со
мной на шканцах, он вдруг… плюнул на палубу. Ужас!