Неточные совпадения
В Англии и ее колониях письмо есть заветный предмет, который проходит чрез тысячи рук, по железным и другим дорогам, по океанам, из полушария в полушарие, и находит неминуемо того, к
кому послано, если только он жив, и так
же неминуемо возвращается, откуда послано, если он умер или сам воротился туда
же.
Экспедиция в Японию — не иголка: ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съездить и в Италию, без ведома публики, тому,
кто раз брался за перо. А тут предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтоб слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но как и что рассказывать и описывать? Это одно и то
же, что спросить, с какою физиономией явиться в общество?
«Как
же так, — говорил он всякому,
кому и дела не было до маяка, между прочим и мне, — по расчету уж с полчаса мы должны видеть его.
Но смеяться на море безнаказанно нельзя: кто-нибудь тут
же пойдет по каюте, его повлечет наклонно по полу; он не успеет наклониться — и, смотришь, приобрел шишку на голове; другого плечом ударило о косяк двери, и он начинает бранить бог знает
кого.
«Боже мой!
кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где
же это синее море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился и дед.
«Вот ведь это
кто все рассказывает о голубом небе да о тепле!» — сказал Лосев. «Где
же тепло? Подавайте голубое небо и тепло!..» — приставал я. Но дед маленькими своими шажками проворно пошел к карте и начал мерять по ней циркулем градусы да чертить карандашом. «Слышите ли?» — сказал я ему.
Хороша зима! А
кто ж это порхает по кустам, поет? Не наши ли летние гостьи? А там какие это цветы выглядывают из-за забора? Бывают
же такие зимы на свете!
Англичанин — барин здесь,
кто бы он ни был: всегда изысканно одетый, холодно, с пренебрежением отдает он приказания черному. Англичанин сидит в обширной своей конторе, или в магазине, или на бирже, хлопочет на пристани, он строитель, инженер, плантатор, чиновник, он распоряжается, управляет, работает, он
же едет в карете, верхом, наслаждается прохладой на балконе своей виллы, прячась под тень виноградника.
Гляжу и не могу разглядеть,
кто еще сидит с ними: обезьяна не обезьяна, но такое
же маленькое существо, с таким
же маленьким, смуглым лицом, как у обезьяны, одетое в большое пальто и широкую шляпу.
Но богини нет: около нас ходит будто сам индийский идол — эмблема обилия и плодородия, Вампоа. Неужели это он отдыхает под кисеей в нише, на него веет прохладу веер, его закрывают ревнивые жалюзи и золоченые резные ширмы от жара? Будто? А зачем
же в доме три или четыре спальни? Чьи, вон это, крошечные туфли прячутся под постель? Чьи это мелочи, корзиночки?
Кто тут садится около круглого стола, на котором разбросаны шелк, нитки и другие следы рукоделья?
Едва адмирал ступил на берег, музыка заиграла, караул и офицеры отдали честь. А где
же встреча,
кто ж примет: одни переводчики? Нет, это шутки! Велено спросить, узнать и вытребовать.
Правительство знает это, но, по крайней памяти, боится, что христианская вера вредна для их законов и властей. Пусть бы оно решило теперь, что это вздор и что необходимо опять сдружиться с чужестранцами. Да как?
Кто начнет и предложит? Члены верховного совета? — Сиогун велит им распороть себе брюхо. Сиогун? — Верховный совет предложит ему уступить место другому. Микадо не предложит, а если бы и вздумал, так сиогун не сошьет ему нового халата и даст два дня сряду обедать на одной и той
же посуде.
В отдыхальне, как мы прозвали комнату, в которую нас повели и через которую мы проходили, уже не было никого: сидящие фигуры убрались вон. Там стояли привезенные с нами кресло и четыре стула. Мы тотчас
же и расположились на них. А
кому недостало, те присутствовали тут
же, стоя. Нечего и говорить, что я пришел в отдыхальню без башмаков: они остались в приемной зале, куда я должен был сходить за ними. Наконец я положил их в шляпу, и дело там и осталось.
Стол был заставлен блюдами. «
Кому есть всю эту массу мяс, птиц, рыб?» — вот вопрос, который представится каждому неангличанину и неамериканцу. Но надо знать, что в Англии и в Соединенных Штатах для слуг особенного стола не готовится; они едят то
же самое, что и господа, оттого нечего удивляться, что чуть не целые быки и бараны подаются на стол.
Да где
же это я в самом деле?
кто кругом меня, с этими бритыми лбами, смуглыми, как у мумий, щеками, с поникшими головами и полуопущенными веками, в длинных, широких одеждах, неподвижные, едва шевелящие губами, из-за которых, с подавленными вздохами, вырываются неуловимые для нашего уха, глухие звуки?
— Как
же! Чтоб наблюдать, куда вы пойдете, что будете делать, замечать,
кто к вам подойдет, станет разговаривать, чтоб потом расправиться с тем по-своему…
Посмотришь ли на индивидуума этой породы спереди, только и увидишь синюю, толстую, суконную куртку, такие
же панталоны, шляпу и под ней вместо лица круг красного мяса, с каймой рыжих, жестких волос, да огромные, жесткие, почти неразжимающиеся кулаки: горе,
кому этакой кулак окажет знак вражды или дружбы!
Отель был единственное сборное место в Маниле для путешественников, купцов, шкиперов. Беспрестанно по комнатам проходят испанцы, американцы, французские офицеры, об одном эполете, и наши. Французы, по обыкновению, кланяются всем и каждому; англичане, по такому
же обыкновению, стараются ни на
кого не смотреть; наши делают и то и другое, смотря по надобности, и в этом случае они лучше всех.
Один из администраторов, толстый испанец, столько
же похожий на испанца, сколько на немца, на итальянца, на шведа, на
кого хотите, встал с своего места, подняв очки на лоб, долго говорил с чиновником, не спуская с меня глаз, потом поклонился и сел опять за бумаги.
Хотел ли он подарка себе или
кому другому — не похоже, кажется; но он говорил о злоупотреблениях да тут
же кстати и о строгости. Между прочим, смысл одной фразы был тот, что официально, обыкновенным путем, через начальство, трудно сделать что-нибудь, что надо «просто прийти», так все и получишь за ту
же самую цену. «Je vous parle franchement, vous comprenez?» — заключил он.
Кто-то искал счастья по всему миру и нашел
же его, воротясь, у своего изголовья.
Но если
кто пожелает непременно иметь хорошие сигары не в большом количестве, тот, без всяких фактур и заказов, обращается к кому-нибудь из служащих на фабрике или приходит прямо и просто, как говорил мой провожатый, заказывает, сколько ему нужно, и получает за ту
же цену мимо администрации, мимо магазина, куда деньги за эти сигары, конечно, уже не поступают.
Сначала взяли было один, а потом постепенно и все четыре рифа. Медленно, туго шли мы, или, лучше сказать, толклись на одном месте. Долго шли одним галсом, и 8-го числа воротились опять на то
же место, где были 7-го. Килевая качка несносная, для меня, впрочем, она лучше боковой, не толкает из угла в угол, но
кого укачивает, тем невыносимо.
И когда совсем готовый, населенный и просвещенный край, некогда темный, неизвестный, предстанет перед изумленным человечеством, требуя себе имени и прав, пусть тогда допрашивается история о тех,
кто воздвиг это здание, и так
же не допытается, как не допыталась,
кто поставил пирамиды в пустыне.
«Где
же это я?
кто тут живет?» — спросил я своего ямщика.
«Где
же вы бывали?» — спрашивал я одного из них. «В разных местах, — сказал он, — и к северу, и к югу, за тысячу верст, за полторы, за три». — «
Кто ж живет в тех местах, например к северу?» — «Не живет никто, а кочуют якуты, тунгусы, чукчи. Ездят по этим дорогам верхом, большею частью на одних и тех
же лошадях или на оленях. По колымскому и другим пустынным трактам есть, пожалуй, и станции, но какие расстояния между ними: верст по четыреста, небольшие — всего по двести верст!»
Работа такая
же допотопная, как и сама кость, с допотопными надписями на гребне: «В знак любве» или «
Кого люблю, того дарю».