Неточные совпадения
Непривычному
человеку покажется, что случилось какое-нибудь бедствие, как будто что-нибудь сломалось, оборвалось и корабль сейчас
пойдет на дно.
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли сильная пробоина, ее затягивают на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы,
идет ко дну:
люди бросаются в шлюпку и на этой скорлупке достигают ближайшего берега, иногда за тысячу миль.
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча, с другими, стал пристально смотреть на скалы. От берега прямо к нам
шла шлюпка; долго кувыркалась она в волнах, наконец пристала к борту. На палубе показался низенький, приземистый
человек в синей куртке, в синих панталонах. Это был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
Про старичка, какого-нибудь Кузьму Петровича, скажут, что у него было душ двадцать, что холера избавила его от большей части из них, что землю он отдает внаем за двести рублей, которые
посылает сыну, а сам «живет в
людях».
Мне казалось, что я с этого утра только и начал путешествовать, что судьба нарочно
послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с морем, море с землей — и все вместе с душой
человека.
Опять
пошла такая же раздача: тому того, этому другого, нашим молодым
людям всего.
Здесь нужны
люди, которые бы
шли на подвиг; или надо обмануть пришельцев, сказать, что клад зарыт в земле, как сделал земледелец перед смертью с своими детьми, чтобы они изрыли ее всю.
Несколько
человек ощупью
пошли по опушке леса, а другие, в том числе и я, предпочли
идти к китайцу пить чай.
Мы шутя делали предположения: не пираты ли это, которые подосланы своею шайкою выведать, какого рода судно
идет, сколько на нем
людей и оружия, чтоб потом решить, напасть на него или нет.
Сингапур — один из всемирных рынков, куда пока еще стекается все, что нужно и не нужно, что полезно и вредно
человеку. Здесь необходимые ткани и хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы — все приехало продать и купить: других потребностей и целей здесь нет. Роскошь
посылает сюда за тонкими ядами и пряностями, а комфорт
шлет платье, белье, кожи, вино, заводит дороги, домы, прорубается в глушь…
Я
пошел проведать Фаддеева. Что за картина! в нижней палубе сидело, в самом деле,
человек сорок: иные покрыты были простыней с головы до ног, а другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился и сидел голый, опершись руками и головой на бочонок, служивший ему столом.
Мы разрешения не требовали, но к нам явилась третья партия японцев,
человек восемь кроме гребцов, и привезла «разрешение»
идти и на второй рейд.
Как навастривали они уши, когда раздавался какой-нибудь шум на палубе: их пугало, когда вдруг
люди побегут по вантам или потянут какую-нибудь снасть и затопают. Они ехали с нами, а лодка их с гребцами
шла у нас на бакштове.
Однажды, при них, заставили матрос маршировать: японцы сели на юте на пятках и с восторгом смотрели, как четыреста
человек стройно перекидывали в руках ружья, точно перья, потом
шли, нога в ногу, под музыку, будто одна одушевленная масса.
Я, если хороша погода,
иду на ют и любуюсь окрестностями, смотрю в трубу на холмы, разглядываю деревни, хижины, движущиеся фигуры
людей, вглядываюсь внутрь хижин, через широкие двери и окна, без рам и стекол, рассматриваю проезжающие лодки с группами японцев; потом сажусь за работу и работаю до обеда.
Нас попросили отдохнуть и выпить чашку чаю в ожидании, пока будет готов обед. Ну,
слава Богу! мы среди живых
людей: здесь едят. Японский обед! С какой жадностью читал я, бывало, описание чужих обедов, то есть чужих народов, вникал во все мелочи, говорил, помните, и вам, как бы желал пообедать у китайцев, у японцев! И вот и эта мечта моя исполнилась. Я pique-assiette [блюдолиз, прихлебатель — фр.] от Лондона до Едо. Что будет, как подадут, как сядут — все это занимало нас.
Дорога
пошла в гору. Жарко. Мы сняли пальто: наши узкие костюмы, из сукна и других плотных материй, просто невозможны в этих климатах. Каков жар должен быть летом! Хорошо еще, что ветер с моря приносит со всех сторон постоянно прохладу! А всего в 26-м градусе широты лежат эти благословенные острова. Как не взять их под покровительство?
Люди Соединенных Штатов совершенно правы, с своей стороны.
Возделанные поля, чистота хижин, сады, груды плодов и овощей, глубокий мир между
людьми — все свидетельствовало, что жизнь доведена трудом до крайней степени материального благосостояния; что самые заботы, страсти, интересы не выходят из круга немногих житейских потребностей; что область ума и духа цепенеет еще в сладком, младенческом сне, как в первобытных языческих пастушеских царствах; что жизнь эта дошла до того рубежа, где начинается царство духа, и не
пошла далее…
«На берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка
идет». Нас несколько
человек село в катер, все в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения на них; на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Возвращаясь в город, мы, между деревень, наткнулись на казармы и на плац. Большие желтые здания, в которых поместится до тысячи
человек,
шли по обеим сторонам дороги. Полковник сидел в креслах на открытом воздухе, на большой, расчищенной луговине, у гауптвахты; молодые офицеры учили солдат. Ученье делают здесь с десяти часов до двенадцати утра и с пяти до восьми вечера.
Когда мы садились в катер, вдруг пришли сказать нам, что гости уж едут, что часть общества опередила нас. А мы еще не отвалили! Как засуетились наши молодые
люди! Только что мы выгребли из Пассига, велели поставить паруса и понеслись. Под берегом было довольно тихо, и катер
шел покойно, но мы видели вдали, как кувыркалась в волнах крытая барка с гостями.
Так мы
шли версты две, и я отчаялся уже дойти, как вдруг увидели наших
людей.
Они написали на бумаге по-китайски: «Что за
люди? какого государства, города, селения? куда
идут?» На катере никто не знал по-китайски и написали им по-русски имя фрегата, год, месяц и число.
Наш рейс по проливу на шкуне «Восток», между Азией и Сахалином, был всего третий со времени открытия пролива. Эта же шкуна уже ходила из Амура в Аян и теперь
шла во второй раз. По этому случаю, лишь только мы миновали пролив, торжественно, не в урочный час, была положена доска, заменявшая стол, на свое место; в каюту вместо одиннадцати пришло семнадцать
человек, учредили завтрак и выпили несколько бокалов шампанского.
Вина в самом деле пока в этой стороне нет — непьющие этому рады: все, поневоле, ведут себя хорошо, не разоряются. И мы рады, что наше вино вышло (разбилось на горе, говорят
люди), только Петр Александрович жалобно по вечерам просит рюмку вина, жалуясь, что зябнет. Но без вина решительно лучше, нежели с ним: и
люди наши трезвы, пьют себе чай, и,
слава Богу, никто не болен, даже чуть ли не здоровее.
Товарищи мои и вьюки все уехали вперед; я оставил только своего
человека, и где чуть сносно — еду, где худо —
иду.
Я
послал с ним
человека, а сам уселся на берегу на медвежьих шкурах.
Частные
люди помогают этому, поощряя хлебопашество и скотоводство: одни жертвуют хлеб для посева, другие
посылают баранов, которых до сих пор не знали за Леной, третьи подают пример собственными трудами.
Потом (это уж такой обычай)
идут все спускать лошадей на Лену: «На руках спустим», — говорят они, и каждую лошадь берут
человека четыре, начинают вести с горы и ведут, пока лошади и сами смирно
идут, а когда начинается самое крутое место, они все рассыпаются, и лошади мчатся до тех пор, пока захотят остановиться.
Тогда же приехал к нам с Амура бывший генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев и, пробыв у нас дня два на фрегате, уехал в Николаевск, куда должна была
идти и шкуна «Восток» для доставления его со свитою в Аян на Охотском море. На этой шкуне я и отправился с фрегата, и с радостью, что возвращаюсь домой, и не без грусти, что должен расстаться с этим кругом отличных
людей и товарищей.
«
Пошел все наверх!» — скомандует боцман, и четыреста
человек бросятся как угорелые, точно спасать кого-нибудь или сами спасаться от гибели, затопают по палубе, полезут на ванты: не знающий дела или нервозный
человек вздрогнет, подумает, что случилась какая-нибудь беда.