Неточные совпадения
Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел
на зыбкое лоно
морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой
дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один
день, в один час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка?
Только у берегов Дании повеяло
на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить
на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай
на Балтийском
море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Изредка нарушалось однообразие неожиданным развлечением. Вбежит иногда в капитанскую каюту вахтенный и тревожно скажет: «Купец наваливается, ваше высокоблагородие!» Книги, обед — все бросается, бегут наверх; я туда же. В самом
деле, купеческое судно, называемое в
море коротко купец, для отличия от военного, сбитое течением или от неуменья править, так и ломит, или
на нос, или
на корму, того и гляди стукнется, повредит как-нибудь утлегарь, поломает реи — и не перечтешь, сколько наделает вреда себе и другим.
Да, несколько часов пробыть
на море скучно, а несколько недель — ничего, потому что несколько недель уже есть капитал, который можно употребить в
дело, тогда как из нескольких часов ничего не сделаешь.
До вечера: как не до вечера! Только
на третий
день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «
На море непременно не бывает», — сказал он. «
На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно
на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее
море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно
на самом
дне?»
На ропот мой как тут явился и дед.
На берегу замечаются только одни
дни, а в
море, в качке, спишь не когда хочешь, а когда можешь.
Португальцы поставили носилки
на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом
деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы были
на одном из уступов горы,
на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое
море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан;
на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
«Что же это? как можно?» — закричите вы
на меня… «А что ж с ним делать? не послать же в самом
деле в Россию». — «В стакан поставить да
на стол». — «Знаю, знаю.
На море это не совсем удобно». — «Так зачем и говорить хозяйке, что пошлете в Россию?» Что это за житье — никогда не солги!
Каждый
день во всякое время смотрел я
на небо,
на солнце,
на море — и вот мы уже в 140 ‹южной› широты, а небо все такое же, как у нас, то есть повыше,
на зените, голубое, к горизонту зеленоватое.
Покойно, правда, было плавать в этом безмятежном царстве тепла и безмолвия: оставленная
на столе книга, чернильница, стакан не трогались; вы ложились без опасения умереть под тяжестью комода или полки книг; но сорок с лишком
дней в
море! Берег сделался господствующею нашею мыслью, и мы немало обрадовались, вышедши, 16-го февраля утром, из Южного тропика.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок
дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели
на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг
на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
На другой
день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски и отправились часов в одиннадцать утра.
День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла по берегу
моря мимо дач и ферм.
Я
на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани
на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва дают себе труд съесть горсть рису и переменить место в целый
день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду,
на легких проа отважно рыщут по
морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.
От островов Бонинсима до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно в августе: это лучшее время года в тех местах. Небо и
море спорят друг с другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять
дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы другим трем и одно из них вело
на буксире. Таща его
на двух канатах, мы могли видеться с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное
на большой доске складными буквами.
Вдруг, когда он стал объяснять, почему скоро нельзя получить ответа из Едо, приводя, между причинами, расстояние, адмирал сделал ему самый простой и естественный вопрос: «А если мы сами пойдем в Едо
морем на своих судах:
дело значительно ускорится?
7-го октября был ровно год, как мы вышли из Кронштадта. Этот
день прошел скромно. Я живо вспомнил, как, год назад, я в первый раз вступил
на море и зажил новою жизнью, как из покойной комнаты и постели перешел в койку и
на колеблющуюся под ногами палубу, как неблагосклонно встретило нас
море, засвистал ветер, заходили волны; вспомнил снег и дождь, зубную боль — и прощанье с друзьями…
Англичан и других, кто посильнее
на море, пираты не трогают, следовательно, тем до них
дела нет.
На другой
день, 24-го числа, в Рождественский сочельник, погода была великолепная: трудно забыть такой
день. Небо и
море — это одна голубая масса; воздух теплый, без движения. Как хорош Нагасакский залив! И самые Нагасаки, облитые солнечным светом, походили
на что-то путное. Между бурыми холмами кое-где ярко зеленели молодые всходы нового посева риса, пшеницы или овощей. Поглядишь к
морю — это бесконечная лазоревая пелена.
Например, в Китае иностранцам позволено углубляться внутрь страны
на такое расстояние, чтобы в один
день можно было
на лошади вернуться домой; а американский консул в Шанхае выстроил себе дачу где-то в горах, миль за восемьдесят от
моря.
Тогда же приехал к нам с Амура бывший генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев и, пробыв у нас
дня два
на фрегате, уехал в Николаевск, куда должна была идти и шкуна «Восток» для доставления его со свитою в Аян
на Охотском
море.
На этой шкуне я и отправился с фрегата, и с радостью, что возвращаюсь домой, и не без грусти, что должен расстаться с этим кругом отличных людей и товарищей.
По своему береговому, не совсем еще в морском
деле окрепшему понятию, я все думал, что стоять
на месте все-таки лучше, нежели ходить по
морю.
Вследствие колебания морского
дна у берегов Японии в бухту Симодо влился громадный вал, который коснулся берега и отхлынул, но не успел уйти из бухты, как навстречу ему, с
моря, хлынул другой вал, громаднее. Они столкнулись, и не вместившаяся в бухте вода пришла в круговоротное движение и начала полоскать всю бухту, хлынув
на берега, вплоть до тех высот, куда спасались люди из Симодо.
По изустным рассказам свидетелей, поразительнее всего казалось переменное возвышение и понижение берега: он то приходил вровень с фрегатом, то вдруг возвышался саженей
на шесть вверх. Нельзя было решить, стоя
на палубе, поднимается ли вода, или опускается самое
дно моря? Вращением воды кидало фрегат из стороны в сторону, прижимая
на какую-нибудь сажень к скалистой стене острова, около которого он стоял, и грозя раздробить, как орех, и отбрасывая опять
на середину бухты.