Неточные совпадения
Можно ли поверить, что в Петербурге есть множество людей, тамошних уроженцев, которые никогда
не бывали в Кронштадте оттого, что туда надо ехать морем, именно оттого, зачем бы
стоило съездить за тысячу верст, чтобы только испытать этот способ путешествия?
Но
не знать петербургскому жителю, что такое палуба, мачта, реи, трюм, трап, где корма, где нос, главные части и принадлежности корабля, —
не совсем позволительно, когда под боком
стоит флот.
Но, к удивлению и удовольствию моему, на длинном столе
стоял всего один графин хереса, из которого человека два выпили по рюмке, другие и
не заметили его.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором
не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а
стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Взглянешь около себя и увидишь мачты, палубы, пушки, слышишь рев ветра, а невдалеке, в красноречивом безмолвии,
стоят красивые скалы:
не раз содрогнешься за участь путешественников!.. Но я убедился, что читать и слушать рассказы об опасных странствиях гораздо страшнее, нежели испытывать последние. Говорят, и умирающему
не так страшно умирать, как свидетелям смотреть на это.
«Завтра на вахту рано вставать, — говорит он, вздыхая, — подложи еще подушку, повыше, да
постой,
не уходи, я, может быть, что-нибудь вздумаю!» Вот к нему-то я и обратился с просьбою, нельзя ли мне отпускать по кружке пресной воды на умыванье, потому-де, что мыло
не распускается в морской воде, что я
не моряк, к морскому образу жизни
не привык, и, следовательно, на меня, казалось бы, строгость эта распространяться
не должна.
Я
не только
стоять, да и сидеть уже
не мог, если
не во что было упираться руками и ногами.
Он и в жар и в холод всегда застегнут, всегда бодр; только в жар подбородок у него светится, как будто вымазанный маслом; в качку и
не в качку
стоит на ногах твердо, заложив коротенькие руки на спину или немного пониже, а на ходу шагает маленькими шажками.
Спекуляция их
не должна пропадать даром: я протянул к ним руки, они схватили меня, я крепко держался за голые плечи и через минуту
стоял на песчаном берегу.
Смотрите вы на все эти чудеса, миры и огни, и, ослепленные, уничтоженные величием, но богатые и счастливые небывалыми грезами,
стоите, как статуя, и шепчете задумчиво: «Нет, этого
не сказали мне ни карты, ни англичане, ни американцы, ни мои учители; говорило, но бледно и смутно, только одно чуткое поэтическое чувство; оно таинственно манило меня еще ребенком сюда и шептало...
День был удивительно хорош: южное солнце, хотя и осеннее,
не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы
стояли задумчиво в полуденный час и казались вызолоченными от жаркого блеска. Мы прошли мимо большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной большими елями, наклоненными в противоположную от Столовой горы сторону, по причине знаменитых ветров, падающих с этой горы на город и залив.
Взгляд далеко обнимает пространство и ничего
не встречает, кроме белоснежного песку, разноцветной и разнообразной травы да однообразных кустов, потом неизбежных гор, которые группами, беспорядочно
стоят, как люди, на огромной площади, то в кружок, то рядом, то лицом или спинами друг к другу.
Здесь, как в Лондоне и Петербурге, домы
стоят так близко, что
не разберешь, один это или два дома; но город очень чист, смотрит так бодро, весело, живо и промышленно. Особенно любовался я пестрым народонаселением.
Там явились все только наши да еще служащий в Ост-Индии английский военный доктор Whetherhead. На столе
стояло более десяти покрытых серебряных блюд, по обычаю англичан, и чего тут
не было! Я сел на конце; передо мной поставили суп, и мне пришлось хозяйничать.
А между тем, каких усилий
стоит каждый сделанный шаг вперед! Черные племена до сих пор
не поддаются ни силе проповеди, ни удобствам европейской жизни, ни очевидной пользе ремесел, наконец, ни искушениям золота — словом,
не признают выгод и необходимости порядка и благоустроенности.
Еще до сих пор
не определено, до какой степени может усилиться шерстяная промышленность, потому что нельзя еще, по неверному состоянию края, решить, как далеко может быть она распространена внутри колонии. Но, по качествам своим, эта шерсть
стоит наравне с австралийскою, а последняя высоко ценится на лондонском рынке и предпочитается ост-индской. Вскоре возник в этом углу колонии город Грем (Grahamstown) и порт Елизабет, через который преимущественно производится торговля шерстью.
И козел, и козы, заметив нас, оставались в нерешимости. Козел
стоял как окаменелый, вполуоборот; закинув немного рога на спину и навострив уши, глядел на нас. «Как бы поближе подъехать и
не испугать их?» — сказали мы.
Мы застали уже накрытый стол, и хозяйки,
стоя вокруг, приглашали нас сесть; мы
не заставили долго просить себя.
Надо отдать справедливость Вандику: он в искусстве владеть вожжами
стоит если
не выше, то так же высоко, как его соименник в искусстве владеть кистью.
Зеленый только было запел: «
Не бил барабан…», пока мы взбирались на холм, но
не успел кончить первой строфы, как мы вдруг остановились, лишь только въехали на вершину, и очутились перед широким крыльцом большого одноэтажного дома, перед которым уже
стоял кабриолет Ферстфельда.
Он, протянув руку,
стоял,
не шевелясь, на пороге, но смотрел так кротко и ласково, что у него улыбались все черты лица.
Когда вы будете на мысе Доброй Надежды, я вам советую
не хлопотать ни о лошадях, ни об экипаже, если вздумаете посмотреть колонию: просто отправляйтесь с маленьким чемоданчиком в Long-street в Капштате, в контору омнибусов; там справитесь, куда и когда отходят они, и за четвертую часть того, что нам
стоило, можете объехать вдвое больше.
Справа у нас глиняная стена отвесно
стояла над головой, слева внизу зияли овраги, но эти пропасти еще
не были грозны: они как будто улыбались нам.
Я обогнул утес, и на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и на дворе ходили часовые, с заряженными ружьями, и
не спускали глаз с арестантов, которые, с скованными ногами, сидели и
стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
Темнота адская; мы
не видели, куда ехали: перед глазами
стояла как будто стена.
Ужин, благодаря двойным стараниям Бена и барона, был если
не отличный, то обильный. Ростбиф, бифштекс, ветчина, куры, утки, баранина, с приправой горчиц, перцев, сой, пикулей и других отрав, которые страшно употребить и наружно, в виде пластырей, и которые англичане принимают внутрь, совсем загромоздили стол, так что виноград, фиги и миндаль
стояли на особом столе. Было весело. Бен много рассказывал, барон много ел, мы много слушали, Зеленый после десерта много дремал.
В самом деле, в тюрьмах, когда нас окружали черные, пахло
не совсем хорошо, так что барон, более всех нас заслуживший от Зеленого упрек в «нежном воспитании», смотрел на них,
стоя поодаль.
Я
стоял в воде на четверть выше ступни и
не знал, куда деться, что делать.
Дальнейшее тридцатиоднодневное плавание по Индийскому океану было довольно однообразно. Начало мая
не лучше, как у нас: небо постоянно облачно; редко проглядывало солнце. Ни тепло, ни холодно. Некоторые, однако ж, оделись в суконные платья — и умно сделали. Я упрямился, ходил в летнем, зато у меня
не раз схватывало зубы и висок. Ожидали зюйд-вестовых ветров и громадного волнения, которому было где разгуляться в огромном бассейне, чистом от самого полюса; но ветры
стояли нордовые и все-таки благоприятные.
Шагах в пятидесяти оттуда, на вязком берегу, в густой траве,
стояли по колени в тине два буйвола. Они, склонив головы, пристально и робко смотрели на эту толпу,
не зная, что им делать. Их тут нечаянно застали: это было видно по их позе и напряженному вниманию, с которым они сторожили минуту, чтоб уйти; а уйти было некуда: направо ли, налево ли, все надо проходить чрез толпу или идти в речку.
Начиная с Зондского пролива, мы все наслаждались такими ночами. Небо как книга здесь, которую
не устанешь читать: она здесь открытее и яснее, как будто само небо ближе к земле. Мы с бароном Крюднером подолгу
стояли на вахтенной скамье, любуясь по ночам звездами, ярко игравшей зарницей и особенно метеорами, которые, блестя бенгальскими огнями, нередко бороздили небо во всех направлениях.
Не было возможности дойти до вершины холма, где
стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Ночной воздух
стоит, как церемонный гость, у дверей и нейдет в каюту,
не сладит с спершимся там воздухом.
Я дня два
не съезжал на берег. Больной,
стоял я, облокотясь на сетки, и любовался на небо, на окрестные острова, на леса, на разбросанные по берегам хижины, на рейд, с движущеюся картиной джонок, лодок, вглядывался в индийские, китайские физиономии, прислушивался к говору.
Лодки, с семействами,
стоят рядами на одном месте или разъезжают по рейду, занимаясь рыбной ловлей, торгуют,
не то так перевозят людей с судов на берег и обратно. Все они с навесом, вроде кают. Везде увидишь семейные сцены: обедают, занимаются рукодельем, или мать кормит грудью ребенка.
Решились
не допустить мачту упасть и в помощь ослабевшим вантам «заложили сейтали» (веревки с блоками). Работа кипела, несмотря на то, что уж наступила ночь. Успокоились
не прежде, как кончив ее. На другой день стали вытягивать самые ванты. К счастию, погода стихла и дала исполнить это, по возможности, хорошо. Сегодня мачта почти
стоит твердо; но на всякий случай заносят пару лишних вант, чтоб новый крепкий ветер
не застал врасплох.
Матросы, как мухи, тесной кучкой сидят на вантах, тянут, крутят веревки, колотят деревянными молотками. Все это делается
не так, как бы делалось
стоя на якоре. Невозможно: после бури идет сильная зыбь, качка, хотя и
не прежняя, все продолжается. До берега еще добрых 500 миль, то есть 875 верст.
Льода и Садагора
стояли согнувшись, так что лиц их вовсе было
не видать и только шпаги торчали вверх.
Вон, посмотрите, они
стоят в куче на палубе, около шпиля, а
не то заберутся на вахтенную скамью.
Стоят на ногах они неуклюже, опустившись корпусом на коленки, и большею частью смотрят сонно, вяло: видно, что их ничто
не волнует, что нет в этой массе людей постоянной идеи и цели, какая должна быть в мыслящей толпе, что они едят, спят и больше ничего
не делают, что привыкли к этой жизни и любят ее.
Совестно ли ему было, что он
не был допущен в каюту, или просто он признавал в себе другое какое-нибудь достоинство, кроме чести быть японским чиновником, и понимал, что окружает его, —
не знаю, но он
стоял на палубе гордо, в красивой, небрежной позе.
Тогда как у китайцев, например, чего
не натерпишься,
стоя в толпе!
Еще дела
не начались, а на Лючу, в прихожей у порога, и в Китае также,
стоит нетерпеливо, как у долго
не отпирающихся дверей, толпа миссионеров: они ждут
не дождутся, когда настанет пора восстановить дерзко поверженный крест…
Наконец входим в залу, светлее и больше других; справа
стоял, в нише, золоченый большой лук: знак ли это губернаторского сана или так, украшение — я добиться
не мог.
В отдыхальне, как мы прозвали комнату, в которую нас повели и через которую мы проходили, уже
не было никого: сидящие фигуры убрались вон. Там
стояли привезенные с нами кресло и четыре стула. Мы тотчас же и расположились на них. А кому недостало, те присутствовали тут же,
стоя. Нечего и говорить, что я пришел в отдыхальню без башмаков: они остались в приемной зале, куда я должен был сходить за ними. Наконец я положил их в шляпу, и дело там и осталось.
Стоять перед старшим или перед гостем, по их обычаю, неучтиво: они, встречая гостя, сейчас опускаются на пол, а сидя на полу, как же можно иначе поклониться почтительно, как
не до земли?
В комнате
стоял большой, прекрасно сервированный стол, уставленный блюдами, бутылками всех форм, с мадерой, бордо, и чего-чего там
не было!
Мы с любопытством смотрели на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то с нами вместе. «Берег очень близко,
не пора ли поворачивать?» — с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли на другую сторону, но шкуна
не поворачивала; ветер ударил сильно — она все
стоит: мы были на мели. «Отдай шкоты!» — закричали офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь на бок, выпрямилась, но с мели уже
не сходила.
Впрочем, всем другим нациям простительно
не уметь наслаждаться хорошим чаем: надо знать, что значит чашка чаю, когда войдешь в трескучий, тридцатиградусный мороз в теплую комнату и сядешь около самовара, чтоб оценить достоинство чая. С каким наслаждением пили мы чай, который привез нам в Нагасаки капитан Фуругельм! Ящик
стоит 16 испанских талеров; в нем около 70 русских фунтов; и какой чай! У нас он продается
не менее 5 руб. сер. за фунт.
Дом американского консула Каннингама, который в то же время и представитель здесь знаменитого американского торгового дома Россель и Ко, один из лучших в Шанхае. Постройка такого дома обходится ‹в› 50 тысяч долларов. Кругом его парк, или, вернее, двор с деревьями. Широкая веранда опирается на красивую колоннаду. Летом, должно быть, прохладно: солнце
не ударяет в стекла, защищаемые посредством жалюзи. В подъезде, под навесом балкона,
стояла большая пушка, направленная на улицу.