Наступает, за знойным днем, душно-сладкая, долгая ночь с мерцаньем в небесах, с огненным потоком под ногами, с трепетом неги в воздухе. Боже мой! Даром пропадают здесь эти ночи: ни серенад, ни вздохов, ни шепота любви, ни
пенья соловьев! Только фрегат напряженно движется и изредка простонет да хлопнет обессиленный парус или под кормой плеснет волна — и опять все торжественно и прекрасно-тихо!
Оттепель — полное томительной неги
пение соловья, задумчивый свист иволги, пробуждение всех звуков, которыми наполняется божий мир, как будто ищет и рвется природа вся в звуках излиться после долгого насильственного молчания; оттепель же — карканье вороны, наравне с соловьем радующейся теплу.
Он много раз был до безумия влюблен то в какую-нибудь примадонну, то в танцовщицу, то в двусмысленную красавицу, уединившуюся у минеральных вод, то в какую-нибудь краснощекую и белокурую немку с притязанием на мечтательность, готовую всегда любить по Шиллеру и поклясться при
пении соловья в вечной любви здесь и там, — то в огненную француженку, верную наслажденью и разгулу без лицеприятия… но такого влияния Бельтов не испытывал.
Я писал декорации, переписывал роли, суфлировал, гримировал, и на меня было возложено также устройство разных эффектов вроде грома,
пения соловья и т. п.
Неточные совпадения
Ты, сказывают, петь великий мастерище: // Хотел бы очень я // Сам посудить, твоё услышав
пенье, // Велико ль подлинно твоё уменье?» // Тут
Соловей являть свое искусство стал: // Защёлкал, засвистал // На тысячу ладов, тянул, переливался;
Ты дивишься, // Что в поздний час одна в лесу блуждаю? // Пригожий Лель, меня взманило
пенье // Певца весны; гремящий
соловей, // С куста на куст перелетая, манит // Раскрытое для увлечений сердце // И дальше в лес опасный завлекает // Прекрасную Елену.
Мама, // Слыхала я и жаворонков
пенье, // Дрожащее над нивами, лебяжий // Печальный клич над тихими водами, // И громкие раскаты
соловьев, // Певцов твоих любимых; песни Леля // Милее мне. И дни и ночи слушать // Готова я его пастушьи песни. // И слушаешь, и таешь…
У Никитских ворот, в доме Боргеста, был трактир, где одна из зал была увешана закрытыми бумагой клетками с
соловьями, и по вечерам и рано утром сюда сходились со всей Москвы любители слушать соловьиное
пение. Во многих трактирах были клетки с певчими птицами, как, например, у А. Павловского на Трубе и в Охотничьем трактире на Неглинной. В этом трактире собирались по воскресеньям, приходя с Трубной площади, где продавали собак и птиц, известные московские охотники.
Веселое
пение птичек неслось со всех сторон, но все голоса покрывались свистами, раскатами и щелканьем
соловьев.