Неточные совпадения
«Я понял бы ваши слезы, если б это
были слезы зависти, — сказал я, — если б вам
было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадает
быть там, где из нас почти никто не бывает, видеть чудеса, о которых
здесь и мечтать трудно, что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом.
Зато тут другие двигатели не дают дремать организму: бури, лишения, опасности, ужас, может
быть, отчаяние, наконец следует смерть, которая везде следует;
здесь только быстрее, нежели где-нибудь.
Торговля видна, а жизни нет: или вы должны заключить, что
здесь торговля
есть жизнь, как оно и
есть в самом деле.
Вы, Николай Аполлонович, с своею инвалидною бородой
были бы
здесь невозможны: вам, как только бы вы вышли на улицу, непременно подадут милостыню.
Здесь, напротив, видно, что это все
есть потому, что оно нужно зачем-то, для какой-то цели.
Курица
была поймана и возвращена на свое место. Вскоре мы вытянулись на рейд, стоим
здесь и ждем погоды.
«Не может
быть, чтоб
здесь были киты!» — сказал я.
Мы остановились
здесь только затем, чтоб взять живых быков и зелени, поэтому и решено
было на якорь не становиться, а держаться на парусах в течение дня; следовательно, остановка предполагалась кратковременная, и мы поспешили воспользоваться ею.
Грязи
здесь, под этим солнцем,
быть не может.
«Стало
быть, колясок и карет
здесь нет, — заключил я, — мало места, и ездить им на гору круто, а по городу негде».
Кажется, ни за что не умрешь в этом целебном, полном неги воздухе, в теплой атмосфере, то
есть не умрешь от болезни, а от старости разве, и то когда заживешь чужой век. Однако
здесь оканчивает жизнь дочь бразильской императрицы, сестра царствующего императора. Но она прибегла к целительности здешнего воздуха уже в последней крайности, как прибегают к первому знаменитому врачу — поздно: с часу на час ожидают ее кончины.
А Южный Крест должен
быть теперь
здесь, вон за левой вантой!» — и он указал коротеньким пальцем на ванту.
Море…
Здесь я в первый раз понял, что значит «синее» море, а до сих пор я знал об этом только от поэтов, в том числе и от вас. Синий цвет там, у нас, на севере, — праздничный наряд моря. Там
есть у него другие цвета, в Балтийском, например, желтый, в других морях зеленый, так называемый аквамаринный. Вот наконец я вижу и синее море, какого вы не видали никогда.
И это же солнце вызовет
здесь жизнь из самого камня, когда тропический ливень хоть на несколько часов
напоит землю.
Мы думали, что бездействие ветра протянется долгие дни, но опасения наши оправдались не
здесь, а гораздо южнее, по ту сторону экватора, где бы всего менее должно
было ожидать штилей.
9-го мы думали
было войти в Falsebay, но ночью проскользнули мимо и очутились миль за пятнадцать по ту сторону мыса. Исполинские скалы, почти совсем черные от ветра, как зубцы громадной крепости, ограждают южный берег Африки.
Здесь вечная борьба титанов — моря, ветров и гор, вечный прибой, почти вечные бури. Особенно хороша скала Hangklip. Вершина ее нагибается круто к средине, а основания выдается в море. Вершины гор состоят из песчаника, а основания из гранита.
Впрочем,
здесь, как в целом мире,
есть провинциальная замашка выдавать свои товары за столичные.
Мы сели у окна за жалюзи, потому что хотя и
было уже (у нас бы надо сказать еще) 15 марта, но день
был жаркий, солнце пекло, как у нас в июле или как
здесь в декабре.
Хотя погода
была жаркая, но уже не летняя
здесь.
Англичанин — барин
здесь, кто бы он ни
был: всегда изысканно одетый, холодно, с пренебрежением отдает он приказания черному. Англичанин сидит в обширной своей конторе, или в магазине, или на бирже, хлопочет на пристани, он строитель, инженер, плантатор, чиновник, он распоряжается, управляет, работает, он же едет в карете, верхом, наслаждается прохладой на балконе своей виллы, прячась под тень виноградника.
Мы пришли на торговую площадь; тут кругом теснее толпились дома,
было больше товаров вывешено на окнах, а на площади сидело много женщин, торгующих виноградом, арбузами и гранатами.
Есть множество книжных лавок, где на окнах, как в Англии, разложены сотни томов, брошюр, газет; я видел типографии, конторы издающихся
здесь двух газет, альманахи, магазин редкостей, то
есть редкостей для европейцев: львиных и тигровых шкур, слоновых клыков, буйволовых рогов, змей, ящериц.
Мы пошли по улицам, зашли в контору нашего банкира, потом в лавки. Кто покупал книги, кто заказывал себе платье, обувь, разные вещи. Книжная торговля
здесь довольно значительна; лавок много; главная из них, Робертсона, помещается на большой улице.
Здесь есть своя самостоятельная литература. Я видел много периодических изданий, альманахов, стихи и прозу, карты и гравюры и купил некоторые изданные
здесь сочинения собственно о Капской колонии. В книжных лавках продаются и все письменные принадлежности.
Между тем
здесь есть много своих фабрик и заводов: шляпных, стеклянных, бумажных и т. п., которые вполне удовлетворяют потребности края.
«Вам скучно по вечерам, — сказал он однажды, —
здесь есть клуб: вам предоставлен свободный вход.
Я думал, что Гершель
здесь делал свои знаменитые наблюдения над луной и двойными звездами, но нам сказали, что его обсерватория
была устроена в местечке Винберг, близ Констанской горы, а эта принадлежит правительству.
Гористая и лесистая местность Рыбной реки и нынешней провинции Альбани способствовала грабежу и манила их селиться в этих местах.
Здесь возникли первые неприязненные стычки с дикими, вовлекшие потом белых и черных в нескончаемую доселе вражду. Всякий, кто читал прежние известия о голландской колонии, конечно помнит, что они
были наполнены бесчисленными эпизодами о схватках поселенцев с двумя неприятелями: кафрами и дикими зверями, которые нападали с одной целью: похищать скот.
Не сживаюсь я с этими противоположностями: все мне кажется, что теперь весна, а
здесь готовятся к зиме, то
есть к дождям и ветрам, говорят, что фрукты отошли, кроме винограда, все.
Все
было зелено
здесь: одноэтажные каменные голландские домики, с черепичными кровлями, едва
были видны из-за дубов и сосен; около каждого
был палисадник с олеандровыми и розовыми кустами, с толпой георгин и других цветов.
Здесь, верно, дичи много и «скотства» должно
быть немало!» — заключил он, пародируя фразу нашего спутника Вейриха.
Здесь делают также карты, то
есть дорожные капские экипажи, в каких и мы ехали. Я видел щегольски отделанные, не уступающие городским каретам. Вандик купил себе новый карт, кажется, за сорок фунтов. Тот, в котором мы ехали, еле-еле держался. Он сам не раз изъявлял опасение, чтоб он не развалился где-нибудь на косогоре. Однако ж он в новом нас не повез.
Здесь есть компания омнибусов. Омнибус ходит сюда два раза из Кэптоуна.
Наши еще разговаривали с Беном, когда мы пришли. Зеленый, по обыкновению, залег спать с восьми часов и проснулся только
поесть винограду за ужином. Мы поужинали и легли.
Здесь было немного комнат, и те маленькие. В каждой
было по две постели, каждая для двоих.
Хотя горы
были еще невысоки, но чем более мы поднимались на них, тем заметно становилось свежее. Легко и отрадно
было дышать этим тонким, прохладным воздухом. Там и солнце ярко сияло, но не пекло. Наконец мы остановились на одной площадке. «
Здесь высота над морем около 2000 футов», — сказал Бен и пригласил выйти из экипажей.
Здесь была полная коллекция всех племен, населяющих колонию.
«Напрасно мы не закусили
здесь! — говорил барон, — ведь с нами
есть мясо, куры…» Но мы уже ехали дальше.
Вдобавок к этому дорога
здесь была сделана пока только для одного экипажа; охранительных каменьев по сторонам не
было, и лошади шли по самой окраине.
«
Есть ли
здесь животные?» — спросил я Вандика.
«Волки —
здесь?
быть не может!
Сколько грандиозна
была та часть ущелья, которую мы миновали, столько же улыбалась природа
здесь.
Я хотел
было заснуть, но вдруг мне пришло в голову сомнение: ведь мы в Африке;
здесь вон и деревья, и скот, и люди, даже лягушки не такие, как у нас; может
быть, чего доброго, и мыши не такие: может
быть, они…
Здесь Бен показал себя и живым собеседником: он
пел своим фальцетто шотландские и английские песни на весь Устер, так что я видел сквозь жалюзи множество глаз, смотревших с улицы на наш пир.
Здесь пока, до начала горы, растительность
была скудная, и дачи, с опаленною кругом травою и тощими кустами, смотрели жалко. Они с закрытыми своими жалюзи, как будто с закрытыми глазами, жмурились от солнца. Кругом немногие деревья и цветники, неудачная претензия на сад, делали эту наготу еще разительнее. Только одни исполинские кусты алоэ, вдвое выше человеческого роста, не боялись солнца и далеко раскидывали свои сочные и колючие листья.
Получив желаемое, я ушел к себе, и только сел за стол писать, как вдруг слышу голос отца Аввакума, который, чистейшим русским языком, кричит: «Нет ли
здесь воды, нет ли
здесь воды?» Сначала я не обратил внимания на этот крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста, в городе русских никого не
было, я стал вслушиваться внимательнее.
Там
были все наши. Но что это они делают? По поляне текла та же мутная речка, в которую мы въехали.
Здесь она дугообразно разлилась по луговине, прячась в густой траве и кустах. Кругом росли редкие пальмы. Трое или четверо из наших спутников, скинув пальто и жилеты, стояли под пальмами и упражнялись в сбивании палками кокосовых орехов. Усерднее всех старался наш молодой спутник по Капской колонии, П. А. Зеленый, прочие стояли вокруг и смотрели, в ожидании падения орехов. Крики и хохот раздавались по лесу.
Мы пошли в лавку: да,
здесь есть лавка, разумеется китайская.
Это волшебное представление, роскошное, обаятельное пиршество, над которым, кажется, все искусства истощили свои средства, а
здесь и признаков искусства не
было.
Природа — нежная артистка
здесь. Много любви потратила она на этот, может
быть самый роскошный, уголок мира. Местами даже казалось слишком убрано, слишком сладко. Мало поэтического беспорядка, нет небрежности в творчестве, не видать минут забвения, усталости в творческой руке, нет отступлений, в которых часто больше красоты, нежели в целом плане создания.
«Ах! да ведь мы некоторым образом в Индии:
здесь должны
быть слоны; надо посмотреть, поездить на них».
Какую роль играет этот орех
здесь, в тропических широтах! Его
едят и люди, и животные; сок его
пьют; из ядра делают масло, составляющее одну из главных статей торговли в Китае, на Сандвичевых островах и в многих других местах; из древесины строят домы, листьями кроют их, из чашек ореха делают посуду.
Верхушку ананаса срезывают
здесь более, нежели на вершок, и бросают, не потому, чтоб она
была невкусна, а потому, что остальное вкуснее; потом режут спиралью, срезывая лишнее, шелуху и щели; сок течет по ножу, и кусок ананаса тает во рту.