Неточные совпадения
Все
там же,
где были и вчера: у Галлоперского маяка».
Но зато есть щели, куда не всегда протеснится сила закона,
где бессильно и общественное мнение,
где люди находят способ обойтись без этих важных посредников и ведаются сами собой: вот там-то машина общего движения оказывается неприложимою к мелким, индивидуальным размерам и колеса ее вертятся на воздухе.
Саутси — чистый квартал,
где главные церкви и большие домы;
там помещаются и власти.
Теперь это повторяется здесь каждые полчаса, и вот третьи сутки мы лавируем в канале,
где дорога неширока: того и гляди прижмет к французскому берегу, а
там мели да мели.
А
там вдруг слышишь, сочится где-то сквозь стенку струя и падает дождем на что случится, без разбора, — на стол, на диван, на голову кому-нибудь.
Улеглись ли партии? сумел ли он поддержать порядок, который восстановил? тихо ли
там? — вот вопросы, которые шевелились в голове при воспоминании о Франции. «В Париж бы! — говорил я со вздохом, — пожить бы
там, в этом омуте новостей, искусств, мод, политики, ума и глупостей, безобразия и красоты, глубокомыслия и пошлостей, — пожить бы эпикурейцем, насмешливым наблюдателем всех этих проказ!» «А вот Испания с своей цветущей Андалузией, — уныло думал я, глядя в ту сторону,
где дед указал быть испанскому берегу.
— Севилья, caballeros с гитарами и шпагами, женщины, балконы, лимоны и померанцы. Dahin бы, в Гренаду куда-нибудь,
где так умно и изящно путешествовал эпикуреец Боткин, умевший вытянуть до капли всю сладость испанского неба и воздуха, женщин и апельсинов, — пожить бы
там, полежать под олеандрами, тополями, сочетать русскую лень с испанскою и посмотреть, что из этого выйдет».
По горе, между густой зеленью, местами выбегали и опять прятались тропинки, по которым, казалось, могли бы ползать разве муравьи; а кое-где выглядывала угрюмо из травы кучка серых камней, образуя горб,
там рытвина, заросшая кустами.
Мы заглянули в длинный деревянный сарай,
где живут 20 преступники. Он содержится чисто. Окон нет. У стен идут постели рядом, на широких досках, устроенных, как у нас полати в избах, только ниже.
Там мы нашли большое общество сидевших и лежавших арестантов. Я спросил, можно ли, как это у нас водится, дать денег арестантам, но мне отвечали, что это строго запрещено.
«
Где же те?» Вам подают газету:
там напечатано, что сегодня в Англию, в Австралию или в Батавию отправился пароход во столько-то сил, с таким-то грузом и с такими-то пассажирами.
Англичане имеют такой обычай, что лишь зачуют
где торговлю, то и явятся с своими товарами: так они сделали и
там.
Где роскошь,
там нет торговли; это конвульсивные, отчаянные скачки через препятствия, courses aux clochers: перескачет, схватит приз и сломает ноги.
Подумаешь, что деревья
там где-нибудь, подальше, в долинах: а здесь надо вообразить их очень подальше, без надежды дойти иди доехать до них.
Тут же встретила нас и его жена, каначка, седая, смуглая, одетая в синее бумажное платье, с платком на голове, как наши бабы. Особо выстроена была тоже хижина,
где эта чета обедала: по крайней мере, заглянув, я видел
там посуду, стол и разную утварь. Две собаки, с повисшими хвостами и головами, встретили тоже нас.
Сегодня с утра движение и сборы на фрегате: затеяли свезти на берег команду. Офицеры тоже захотели провести
там день, обедать и пить чай. «
Где же это они будут обедать? — думал я, — ведь
там ни стульев, ни столов», и не знал, ехать или нет; но и оставаться почти одному на фрегате тоже невесело.
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени, образуют узор берегов в проливе! Вон
там идет глубоко в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку. Тут маленькая, обстановленная деревьями бухта, сонное затишье,
где всегда темно и прохладно,
где самый сильный ветер чуть-чуть рябит волны;
там беспечно отдыхает вытащенная на берег лодка, уткнувшись одним концом в воду, другим в песок.
Это справедливо во всех тех случаях, которые им известны по опыту;
там же, напротив,
где для них все ново, они медлят, высматривают, выжидают, хитрят.
Но это все неважное:
где же важное? А вот: 9-го октября, после обеда, сказали, что едут гокейнсы. И это не важность: мы привыкли. Вахтенный офицер посылает сказать обыкновенно К. Н. Посьету. Гокейнсов повели в капитанскую каюту. Я был
там. «А! Ойе-Саброски! Кичибе!» — встретил я их, весело подавая руки; но они молча, едва отвечая на поклон, брали руку. Что это значит? Они, такие ласковые и учтивые, особенно Саброски: он шутник и хохотун, а тут… Да что это у всех такая торжественная мина; никто не улыбается?
Вот и Saddle Islands,
где мы должны остановиться с судами, чтоб нейти в Шанхай и
там не наткнуться или на мель, или на англичан, если у нас с ними война.
Меня звали, но я не был готов, да пусть прежде узнают, что за место этот Шанхай,
где там быть и что делать? пускают ли еще в китайский город?
«
Там где-то, в той стороне», — отвечал он, показав пальцем в воздушное пространство.
Мы между тем переходили от чашки к чашке, изредка перекидываясь друг с другом словом. «Попробуйте, — говорил мне вполголоса Посьет, — как хорош винегрет из раков в синей чашке. Раки посыпаны тертой рыбой или икрой;
там зелень, еще что-то». — «Я ее всю съел, — отвечал я, — а вы пробовали сырую рыбу?» — «Нет,
где она?» — «Да вот нарезана длинными тесьмами…» — «Ах! неужели это сырая рыба? а я почти половину съел!» — говорил он с гримасой.
Там росла скудная трава, из-за которой, как лысина сквозь редкие волосы, проглядывали кораллы, посеревшие от непогод, кое-где кусты да глинистые отмели.
Я не пошел к ним, а отправился по берегу моря, по отмели, влез на холм, пробрался в грот,
где расположились бивуаком матросы с наших судов, потом посетил в лесу нашу идиллию: матрос Кормчин пас
там овец.
«Куда ж пристать?» — «Вот одна пристань, а другая
там, дальше где-то, у моста».
Кое-где отворяли решетчатые железные ворота в домах; слышался стук колес;
там, на балконе, собралось целое семейство наслаждаться чуть-чуть повеявшей прохладой.
Мы въехали в город с другой стороны;
там уж кое-где зажигали фонари: начинались сумерки. Китайские лавки сияли цветными огнями. В полумраке двигалась по тротуарам толпа гуляющих; по мостовой мчались коляски. Мы опять через мост поехали к крепости, но на мосту была такая теснота от экипажей, такая толкотня между пешеходами, что я ждал минут пять в линии колясок, пока можно было проехать. Наконец мы высвободились из толпы и мимо крепостной стены приехали на гласис и вмешались в ряды экипажей.
Вчера и сегодня, 20-го и 21-го, мы шли верстах в двух от Корейского полуострова; в 36˚ ‹северной› широты. На юте делали опись ему, а смотреть нечего: все пустынные берега, кое-где покрытые скудной травой и деревьями. Видны изредка деревни:
там такие же хижины и так же жмутся в тесную кучу, как на Гамильтоне. Кое-где по берегу бродят жители. На море много лодок, должно быть рыбацкие.
Со всех сторон глядят на нас мысы,
там и сям видны маленькие побочные заливы, скалы и кое-где брошенные в одиночку голые камни.
Зачем?» — «Станок (станция) близко: не видно,
где пристать;
там услышат, огонь зажгут».
«Тут!» — сказали они. «Что тут?» — «Пешкьюем надо». — «
Где же Лена?» — спрашиваю я. Якуты, как и смотритель, указали назад, на пески и луга. Я посмотрел на берег:
там ровно ничего. Кустов дивно, правда, между ними бродит стадо коров да два-три барана, которых я давно не видал. За Лену их недавно послано несколько для разведения между русскими поселенцами и якутами. Еще на берегу же стоял пастушеский шалаш из ветвей.
Что вы удивляетесь? — прибавил он, — ведь я не первый:
там, верно, кто-нибудь бывал: в Сибири нет места,
где бы не были русские».
— И что? — допытывался я уже на другой день на рейде, ибо
там, за рифами, опять ни к кому приступу не было: так все озабочены. Да почему-то и неловко было спрашивать, как бывает неловко заговаривать,
где есть трудный больной в доме, о том, выздоровеет он или умрет?
По окончании всех приготовлений адмирал, в конце ноября, вдруг решился на отважный шаг: идти в центр Японии, коснуться самого чувствительного ее нерва, именно в город Оосаки, близ Миако,
где жил микадо, глава всей Японии, сын неба, или, как неправильно прежде называли его в Европе, «духовный император».
Там, думал не без основания адмирал, японцы струсят неожиданного появления иноземцев в этом закрытом и священном месте и скорее согласятся на предложенные им условия.