Неточные совпадения
Я все мечтал — и давно мечтал — об этом вояже, может быть с
той минуты, когда учитель сказал мне,
что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно,
то воротишься к ней с другой стороны: мне захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого; хотелось самому туда, где учитель указывает пальцем быть экватору, полюсам, тропикам.
Странное, однако, чувство одолело меня, когда решено было,
что я еду: тогда только сознание о громадности предприятия заговорило полно и отчетливо. Радужные мечты побледнели надолго; подвиг подавлял воображение, силы ослабевали, нервы падали по мере
того, как наступал час отъезда. Я начал завидовать участи остающихся, радовался, когда являлось препятствие, и сам раздувал затруднения, искал предлогов остаться. Но судьба, по большей части мешающая нашим намерениям, тут как будто задала себе задачу помогать.
То представлялась скала, у подножия которой лежит наше разбитое судно, и утопающие напрасно хватаются усталыми руками за гладкие камни;
то снилось,
что я на пустом острове, выброшенный с обломком корабля, умираю с голода…
Между моряками, зевая апатически, лениво смотрит «в безбрежную даль» океана литератор, помышляя о
том, хороши ли гостиницы в Бразилии, есть ли прачки на Сандвичевых островах, на
чем ездят в Австралии?
Экспедиция в Японию — не иголка: ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съездить и в Италию, без ведома публики,
тому, кто раз брался за перо. А тут предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтоб слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но как и
что рассказывать и описывать? Это одно и
то же,
что спросить, с какою физиономией явиться в общество?
Говорить ли о теории ветров, о направлении и курсах корабля, о широтах и долготах или докладывать,
что такая-то страна была когда-то под водою, а вот это дно было наруже; этот остров произошел от огня, а
тот от сырости; начало этой страны относится к такому времени, народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать из ученых авторитетов, откуда,
что и как?
Все,
что я говорю, очень важно; путешественнику стыдно заниматься будничным делом: он должен посвящать себя преимущественно
тому,
чего уж нет давно, или
тому,
что, может быть, было, а может быть, и нет.
Но эта первая буря мало подействовала на меня: не бывши никогда в море, я думал,
что это так должно быть,
что иначе не бывает,
то есть
что корабль всегда раскачивается на обе стороны, палуба вырывается из-под ног и море как будто опрокидывается на голову.
Я старался составить себе идею о
том,
что это за работа, глядя,
что делают, но ничего не уразумел: делали все
то же,
что вчера,
что, вероятно, будут делать завтра: тянут снасти, поворачивают реи, подбирают паруса.
Робко ходит в первый раз человек на корабле: каюта ему кажется гробом, а между
тем едва ли он безопаснее в многолюдном городе, на шумной улице,
чем на крепком парусном судне, в океане.
Первая часть упрека совершенно основательна,
то есть в недостатке любопытства;
что касается до второй,
то англичане нам не пример.
Некоторые постоянно живут в Индии и приезжают видеться с родными в Лондон, как у нас из Тамбова в Москву. Следует ли от этого упрекать наших женщин,
что они не бывают в Китае, на мысе Доброй Надежды, в Австралии, или англичанок за
то,
что они не бывают на Камчатке, на Кавказе, в глубине азиатских степей?
Многие оправдываются
тем,
что они не имеют между моряками знакомых и оттого затрудняются сделать визит на корабль, не зная, как «моряки примут».
И
то,
что моему слуге стало бы на два утра работы, Фаддеев сделал в три приема — не спрашивайте как.
Я немного приостановился жевать при мысли,
что подо мной уже лежит пятьсот пудов пороху и
что в эту минуту вся «авральная работа» сосредоточена на
том, чтобы подложить еще пудов триста.
«Вот какое различие бывает во взглядах на один и
тот же предмет!» — подумал я в
ту минуту, а через месяц, когда, во время починки фрегата в Портсмуте, сдавали порох на сбережение в английское адмиралтейство, ужасно роптал,
что огня не дают и
что покурить нельзя.
Я думал, судя по прежним слухам,
что слово «чай» у моряков есть только аллегория, под которою надо разуметь пунш, и ожидал,
что когда офицеры соберутся к столу,
то начнется авральная работа за пуншем, загорится живой разговор, а с ним и носы, потом кончится дело объяснениями в дружбе, даже объятиями, — словом, исполнится вся программа оргии.
До паров еще, пожалуй, можно бы не
то что гордиться, а забавляться сознанием,
что вот-де дошли же до
того,
что плаваем по морю с попутным ветром.
Начинается крик, шум, угрозы, с одной стороны по-русски, с другой — энергические ответы и оправдания по-голландски, или по-английски, по-немецки. Друг друга в суматохе не слышат, не понимают, а кончится все-таки
тем,
что расцепятся, — и все смолкнет: корабль нем и недвижим опять; только часовой задумчиво ходит с ружьем взад и вперед.
Я в это время читал замечательную книгу, от которой нельзя оторваться, несмотря на
то,
что читал уже не совсем новое.
Ведь это все равно
что отрезать вожжи у горячей лошади, а между
тем поставят фальшивые мачты из запасного дерева — и идут.
Он, по общему выбору, распоряжался хозяйством кают-компании, и вот тут-то встречалось множество поводов обязать
того, другого, вспомнить,
что один любит такое-то блюдо, а другой не любит и т. п.
Чем нехорош суп?» — «Нет, я ничего, право…» — начинает
тот.
«Вам
что за дело?» — «Может быть, что-нибудь насчет стола, находите,
что это нехорошо, дорого, так снимите с меня эту обязанность: я ценю ваше доверие, но если я мог возбудить подозрения, недостойные вас и меня,
то я готов отказаться…» Он даже встанет, положит салфетку, но общий хохот опять усадит его на место.
Между двух холмов лепилась куча домов, которые
то скрывались,
то появлялись из-за бахромы набегавших на берег бурунов: к вершинам холмов прилипло облако тумана. «
Что это такое?» — спросил я лоцмана. «Dover», — каркнул он. Я оглянулся налево: там рисовался неясно сизый, неровный и крутой берег Франции. Ночью мы бросили якорь на Спитгедском рейде, между островом Вайтом и крепостными стенами Портсмута.
Здесь прилагаю два письма к вам, которые я не послал из Англии, в надежде,
что со временем успею дополнить их наблюдениями над
тем,
что видел и слышал в Англии, и привести все в систематический порядок, чтобы представить вам удовлетворительный результат двухмесячного пребывания нашего в Англии.
Удовольствуйтесь беглыми заметками, не о стране, не о силах и богатстве ее; не о жителях, не о их нравах, а о
том только,
что мелькнуло у меня в глазах.
Теперь еще у меня пока нет ни ключа, ни догадок, ни даже воображения: все это подавлено рядом опытов, более или менее трудных, новых, иногда не совсем занимательных, вероятно, потому,
что для многих из них нужен запас свежести взгляда и большей впечатлительности: в известные лета жизнь начинает отказывать человеку во многих приманках, на
том основании, на каком скупая мать отказывает в деньгах выделенному сыну.
Чаще всего называют дружбу бескорыстным чувством; но настоящее понятие о ней до
того затерялось в людском обществе,
что такое определение сделалось общим местом, под которым собственно не знают,
что надо разуметь.
Мудрено ли,
что при таких понятиях я уехал от вас с сухими глазами,
чему немало способствовало еще и
то,
что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал, в новые, чудесные миры, в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти в Индию, когда в Китай, и уверяет,
что он был везде по три раза.
Туманы бывают если не каждый день,
то через день непременно; можно бы, пожалуй, нажить сплин; но они не русские, а я не англичанин:
что же мне терпеть в чужом пиру похмелье?
Довольно и
того,
что я, по милости их, два раза ходил смотреть Темзу и оба раза видел только непроницаемый пар.
Вообще большая ошибка — стараться собирать впечатления; соберешь
чего не надо, а
что надо,
то ускользнет.
Мы целое утро осматривали ниневийские древности, этрусские, египетские и другие залы, потом змей, рыб, насекомых — почти все
то,
что есть и в Петербурге, в Вене, в Мадрите.
Чем смотреть на сфинксы и обелиски, мне лучше нравится простоять целый час на перекрестке и смотреть, как встретятся два англичанина, сначала попробуют оторвать друг у друга руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-то иноходь, и эту важность до комизма на лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или, по крайней мере, холодности к другому, но благоговения к толпе,
то есть к обществу.
Воля ваша, как кто ни расположен только забавляться, а, бродя в чужом городе и народе, не сможет отделаться от этих вопросов и закрыть глаза на
то,
чего не видал у себя.
Самый Британский музеум, о котором я так неблагосклонно отозвался за
то,
что он поглотил меня на целое утро в своих громадных сумрачных залах, когда мне хотелось на свет Божий, смотреть все живое, — он разве не есть огромная сокровищница, в которой не только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет с идеей обогатить память свою не одним фактом?
Сверх
того, всякому посетителю в этой прогулке предоставлено полное право наслаждаться сознанием,
что он «царь творения» — и все это за шиллинг.
Кроме торжественных обедов во дворце или у лорда-мэра и других, на сто, двести и более человек,
то есть на весь мир, в обыкновенные дни подают на стол две-три перемены, куда входит почти все,
что едят люди повсюду.
Что касается до национальных английских кушаньев, например пудинга,
то я где ни спрашивал, нигде не было готового: надо было заказывать.
Не видать, чтоб они наслаждались
тем,
что пришли смотреть; они осматривают, как будто принимают движимое имущество по описи: взглянут, там ли повешено, такой ли величины, как напечатано или сказано им, и идут дальше.
Между
тем общее впечатление, какое производит наружный вид Лондона, с циркуляциею народонаселения, странно: там до двух миллионов жителей, центр всемирной торговли, а
чего бы вы думали не заметно? — жизни,
то есть ее бурного брожения.
Они принимают в соображение,
что если одним скучно сидеть молча,
то другие, напротив, любят это.
Про природу Англии я ничего не говорю: какая там природа! ее нет, она возделана до
того,
что все растет и живет по программе.
С деревьями, с травой сделано
то же,
что с лошадьми и с быками.
Механик, инженер не побоится упрека в незнании политической экономии: он никогда не прочел ни одной книги по этой части; не заговаривайте с ним и о естественных науках, ни о
чем, кроме инженерной части, — он покажется так жалко ограничен… а между
тем под этою ограниченностью кроется иногда огромный талант и всегда сильный ум, но ум, весь ушедший в механику.
Кажется, честность, справедливость, сострадание добываются как каменный уголь, так
что в статистических таблицах можно, рядом с итогом стальных вещей, бумажных тканей, показывать,
что вот таким-то законом для
той провинции или колонии добыто столько-то правосудия или для такого дела подбавлено в общественную массу материала для выработки тишины, смягчения нравов и т. п.
От этого могу сказать только — и
то для
того, чтоб избежать предполагаемого упрека, —
что они прекрасны, стройны, с удивительным цветом лица, несмотря на
то что едят много мяса, пряностей и пьют крепкие вина.
Этого я не видал: я не проникал в семейства и знаю только понаслышке и по весьма немногим признакам, между прочим по
тому,
что англичанин, когда хочет познакомиться с вами покороче, оказать особенное внимание, зовет вас к себе, в свое святилище, обедать: больше уж он сделать не в состоянии.
Вот тут я вспомнил все проведенные с вами двадцать четвертые декабря; живо себе воображал,
что у вас в зале и светло, и тепло и
что я бы теперь сидел там с
тем, с другим, с
той, другой…