Неточные совпадения
Он
посмотрел на меня неподвижными
глазами, точно слепой, и толкнул в грудь, крикнув...
В углу на сундуке, в бельевой корзинке, проснулся Коля и
смотрел оттуда; синие полоски
глаз едва видны из-под век. Он стал еще более серым, вялым, тающим; он не узнал меня, отвернулся молча и закрыл
глаза.
Я, конечно, знал, что большие парни и даже мужики влюбляются, знал и грубый смысл этого. Мне стало неприятно, жалко Кострому, неловко
смотреть на его угловатое тело, в черные сердитые
глаза.
Тотчас же мимо наших ворот начиналось «гулянье»: уточками шли одна за другой девицы и бабы, поглядывая на Евсеенка прикрыто, из-под ресниц, и открыто, жадными
глазами, а он стоит, оттопырив нижнюю губу, и тоже
смотрит на всех выбирающим взглядом темных
глаз.
В песке много кусочков слюды, она тускло блестела в лунном свете, и это напомнило мне, как однажды я, лежа на плотах на Оке,
смотрел в воду, — вдруг, почти к самому лицу моему всплыл подлещик, повернулся боком и стал похож на человечью щеку, потом взглянул на меня круглым птичьим
глазом, нырнул и пошел в глубину, колеблясь, как падающий лист клена.
Вот высунулась из окна волосатая башка лодочника Ферманова, угрюмого пьяницы; он
смотрит на солнце крошечными щелками заплывших
глаз и хрюкает, точно кабан. Выбежал на двор дед, обеими руками приглаживая рыженькие волосенки, — спешит в баню обливаться холодной водой. Болтливая кухарка домохозяина, остроносая, густо обрызганная веснушками, похожа на кукушку, сам хозяин — на старого, ожиревшего голубя, и все люди напоминают птиц, животных, зверей.
Бабушка уже сердится, — стоит против меня и строго
смотрит прямо в
глаза мне...
В другом окне я подсмотрел, как большой бородатый человек, посадив на колени себе женщину в красной кофте, качал ее, как дитя, и, видимо, что-то пел, широко открывая рот, выкатив
глаза. Она вся дрожала от смеха, запрокидывалась на спину, болтая ногами, он выпрямлял ее и снова пел, и снова она смеялась. Я
смотрел на них долго и ушел, когда понял, что они запаслись весельем на всю ночь.
Я пошел; высокий, бородатый буфетчик, в черной шелковой шапочке без козырька,
посмотрел на меня сквозь очки мутными
глазами и тихо сказал...
В белом тумане — он быстро редел — метались, сшибая друг друга с ног, простоволосые бабы, встрепанные мужики с круглыми рыбьими
глазами, все тащили куда-то узлы, мешки, сундуки, спотыкаясь и падая, призывая бога, Николу Угодника, били друг друга; это было очень страшно, но в то же время интересно; я бегал за людьми и все
смотрел — что они делают?
И задумался. Я
смотрел на буфетчика, он — на меня, но казалось, что за очками у него нет
глаз.
Он жил тихо, ходил бесшумно, говорил пониженным голосом. Иногда его выцветшая борода и пустые
глаза высовывались откуда-то из-за угла и тотчас исчезали. Перед сном он долго стоял в буфете на коленях у образа с неугасимой лампадой, — я видел его сквозь глазок двери, похожий на червонного туза, но мне не удалось видеть, как молится буфетчик: он просто стоял и
смотрел на икону и лампаду, вздыхая, поглаживая бороду.
Он бросился ко мне, вытянув тонкие, крепкие руки, сверкая зелеными
глазами; я вскочил, ткнул ему головой в живот, — старик сел на пол и несколько тяжелых секунд
смотрел на меня, изумленно мигая, открыв темный рот, потом спросил спокойно...
Казак сидел около стойки, в углу, между печью и стеной; с ним была дородная женщина, почтя вдвое больше его телом, ее круглое лицо лоснилось, как сафьян, она
смотрела на него ласковыми
глазами матери, немножко тревожно; он был пьян, шаркал вытянутыми ногами по полу и, должно быть, больно задевал ноги женщины, — она, вздрагивая, морщилась, просила его тихонько...
Сидоров, тощий и костлявый туляк, был всегда печален, говорил тихонько, кашлял осторожно,
глаза его пугливо горели, он очень любил
смотреть в темные углы; рассказывает ли что-нибудь вполголоса, или сидит молча, но всегда
смотрит в тот угол, где темнее.
Я начал быстро и сбивчиво говорить ей, ожидая, что она бросит в меня книгой или чашкой. Она сидела в большом малиновом кресле, одетая в голубой капот с бахромою по подолу, с кружевами на вороте и рукавах, по ее плечам рассыпались русые волнистые волосы. Она была похожа на ангела с царских дверей. Прижимаясь к спинке кресла, она
смотрела на меня круглыми
глазами, сначала сердито, потом удивленно, с улыбкой.
Этот человек знал простой смысл всех мудрых слов, у него были ключи ко всем тайнам. Поправив очки двумя пальцами, он пристально
смотрел сквозь толстые стекла в
глаза мне и говорил, словно мелкие гвозди вбивая в мой лоб.
Дама была очень красивая; властная, гордая, она говорила густым, приятным голосом,
смотрела на всех вскинув голову, чуть-чуть прищурив
глаза, как будто люди очень далеко от нее и она плохо видит их.
Слушая меня, она
смотрит в лицо мое мягкими
глазами и, улыбаясь чуть заметно, говорит...
Она говорила спокойно, беззлобно, сидела, сложив руки на большой груди, опираясь спиною о забор, печально уставив
глаза на сорную, засыпанную щебнем дамбу. Я заслушался умных речей, забыл о времени и вдруг увидал на конце дамбы хозяйку под руку с хозяином; они шли медленно, важно, как индейский петух с курицей, и пристально
смотрели на нас, что-то говоря друг другу.
Чем бы я доказал? Ермохин с криком вытащил меня на двор, Сидоров шел за нами и тоже что-то кричал, из окон высунулись головы разных людей; спокойно покуривая,
смотрела мать Королевы Марго. Я понял, что пропал в
глазах моей дамы, и — ошалел.
В кухне воеводит дорогой повар Иван Иванович, по прозвищу Медвежонок, маленький, полненький, с ястребиным носом и насмешливыми
глазами. Он — щеголь, носит крахмальные воротнички, ежедневно бреется, щечки у него синие, темные усы подкручены вверх; в свободные минуты он непрерывно беспокоит усы, поправляя печеными красными пальцами, и все
смотрит в круглое ручное зеркальце.
Скопец стоял у борта с беленьким узелком под мышкой, упорно
смотрел на Якова мертвыми
глазами, грузный, вспухший, как утопленник. Я негромко обругал его, кочегар еще раз тиснул мою ладонь.
Сняв картуз, он держит икону горизонтально,
смотрит вдоль письма, сбоку, прямо,
смотрит на шпонку в доске, щуря
глаза и мурлыча...
Поспорят немного и лениво, и вот из темной кладовой вылезает тощий, безбородый, скуластый парень в длинном драповом пальто, подпоясанный красным кушаком, весь облепленный клочьями шерсти. Почтительно сняв картуз с маленькой головы, он молча
смотрит мутным взглядом глубоко ввалившихся
глаз в круглое лицо хозяина, налитое багровой кровью, обросшее толстым, жестким волосом.
Все
глаза деловито направлены на лицо едока, на его нижнюю челюсть, на круглые желваки около ушей;
смотрят, как острый подбородок равномерно падает и поднимается, вяло делятся мыслями...
Он всегда
смотрит в пол, и его единственный
глаз бегает по полу так тревожно, точно ищет нечто потерянное, очень ценное.
Лицо у него серое, бородка тоже серая, из тонких шелковых волос, серые
глаза как-то особенно глубоки и печальны. Он хорошо улыбается, но ему не улыбнешься, неловко как-то. Он похож на икону Симеона Столпника — такой же сухой, тощий, и его неподвижные
глаза так же отвлеченно
смотрят куда-то вдаль, сквозь людей и стены.
Сложив губы бантиком, а руки под грудями, она садится за накрытый стол, к самовару, и
смотрит на всех по очереди добрым взглядом лошадиных
глаз.
Все относятся к ней почтительно, молодежь даже немножко боится ее, —
смотрит юноша на это большое тело жадными
глазами, но когда с его взглядом встретится ее тесно обнимающий взгляд — юноша смущенно опускает свои
глаза. Жихарев тоже почтителен к своей гостье, говорит с нею на «вы», зовет ее кумушкой, угощая — кланяется низко.
С круглого, темного лица
смотрели белые кружки
глаз, зрачки были похожи на зерна чечевицы и стояли поперек
глаз, — это давало лицу живое и очень гнусное выражение.
Все
смотрели на меня хорошими
глазами, ласково высмеивая мое смущение, еще немножко — и я бы, наверное, разревелся от неожиданной радости чувствовать себя человеком, нужным для этих людей. А как раз в это утро в лавке приказчик сказал Петру Васильеву, кивая на меня головой...
Он то и дело беспокойно передвигает кожаную фуражку — надвинет ее на
глаза, надует губы и озабоченно
смотрит вокруг; собьет фуражку на затылок, помолодеет и улыбается в усы, думая о чем-то приятном, — и не верится, что у него много работы, что медленная убыль воды беспокоит его, — в нем гуляет волна каких-то, видимо, неделовых дум.
Вотчим
смотрел на меня с улыбкой на страшно худом лице; его темные
глаза стали еще больше, весь он был потертый, раздавленный. Я сунул руку в его тонкие, горячие пальцы.
Девушка была полненькая, в темном гладком платье; по ее овальному лицу медленно стекали слезы; мокрые голубые
глаза, не отрываясь,
смотрели в лицо вотчима, на острые кости, большой заострившийся нос и темный рот.
Я вышел из больницы под руку с девушкой. Она качалась, как больная, плакала. В руке у нее был сжатый в ком платок; поочередно прикладывая его к
глазам, она свертывала платок все туже и
смотрела на него так, как будто это было самое драгоценное и последнее ее.
Мои обязанности жестоко смущали меня; мне было стыдно перед этими людьми, — все они казались знающими что-то особенное, хорошее и никому, кроме них, неведомое, а я должен
смотреть на них как на воров и обманщиков. Первые дни мне было трудно с ними, но Осип скоро заметил это и однажды, с
глазу на
глаз, сказал мне...
Он чувствовал, что товарищи презирают его, хотят позабавиться над ним, и
смотрел на них скучно ожидающими
глазами; лицо у него становилось деревянным, но, казалось, оно говорит...
Отовсюду на него
смотрят бородатые люди, на звериных лицах задумчиво мигают детские
глаза; иногда кто-нибудь вздыхает, и это хорошо подчеркивает победительную силу песни.
Сидит в углу толсторожая торговка Лысуха, баба отбойная, бесстыдно гулящая; спрятала голову в жирные плечи и плачет, тихонько моет слезами свои наглые
глаза. Недалеко от нее навалился на стол мрачный октавист Митропольский, волосатый детина, похожий на дьякона-расстригу, с огромными
глазами на пьяном лице;
смотрит в рюмку водки перед собою, берет ее, подносит ко рту и снова ставит на стол, осторожно и бесшумно, — не может почему-то выпить.
Мне хотелось познакомиться с шорником, о чем-то долго говорить с ним, но я не решался подойти к нему, — Клещов
смотрел на всех белесыми
глазами так странно, точно не видел перед собою никого.
Ему было лет за сорок; маленький, кривоногий, с животом беременной женщины, он, усмехаясь,
смотрел на меня лучистыми
глазами, и было до ужаса странно видеть, что
глаза у него — добрые, веселые. Драться он не умел, да и руки у него были короче моих, — после двух-трех схваток он уступал мне, прижимался спиною к воротам и говорил...