Неточные совпадения
— Калошев мне не надо краденых, я не барин, калошей не ношу. Это я пошутил только… А
за простоту твою, когда Пасха придет, я те на колокольню пущу, звонить будешь,
город поглядишь…
Место донельзя скучное, нахально грязное; осень жестоко изуродовала сорную глинистую землю, претворив ее в рыжую смолу, цепко хватающую
за ноги. Я никогда еще не видал так много грязи на пространстве столь небольшом, и, после привычки к чистоте поля, леса, этот угол
города возбуждал у меня тоску.
Дед и бабушка снова переехали в
город. Я пришел к ним, настроенный сердито и воинственно, на сердце было тяжело, —
за что меня сочли вором?
Вечером, когда дед сел читать на псалтырь, я с бабушкой вышел
за ворота, в поле; маленькая, в два окна, хибарка, в которой жил дед, стояла на окраине
города, «на задах» Канатной улицы, где когда-то у деда был свой дом.
— Это тебе наврали, браток, Афинов нету, а есть — Афон, только что не
город, а гора, и на ней — монастырь. Боле ничего. Называется: святая гора Афон, такие картинки есть, старик торговал ими. Есть
город Белгород, стоит на Дунай-реке, вроде Ярославля алибо Нижнего.
Города у них неказисты, а вот деревни — другое дело! Бабы тоже, ну, бабы просто до смерти утешны! Из-за одной я чуть не остался там, — как бишь ее звали?
По воскресеньям молодежь ходила на кулачные бои к лесным дворам
за Петропавловским кладбищем, куда собирались драться против рабочих ассенизационного обоза и мужиков из окрестных деревень. Обоз ставил против
города знаменитого бойца — мордвина, великана, с маленькой головой и больными глазами, всегда в слезах. Вытирая слезы грязным рукавом короткого кафтана, он стоял впереди своих, широко расставя ноги, и добродушно вызывал...
Изо всех книжных мужиков мне наибольше понравился Петр «Плотничьей артели»; захотелось прочитать этот рассказ моим друзьям, и я принес книгу на ярмарку. Мне часто приходилось ночевать в той или другой артели; иногда потому, что не хотелось возвращаться в
город по дождю, чаще — потому, что
за день я уставал и не хватало сил идти домой.
Заметно было, что у него два порядка мыслей: днем,
за работой, на людях, его бойкие, простые мысли деловиты и более понятны, чем те, которые являются у него во время отдыха, по вечерам, когда он идет со мною в
город, к своей куме, торговке оладьями, и ночами, когда ему не спится.
Он послал меня в
город за полицией, а сам присел на край ямы, опустив в нее ноги, зябко кутаясь в потертое пальто. Известив о самоубийстве городового, я быстро прибежал назад, но
за это время октавист допил водку покойника и встретил меня, размахивая пустой бутылкой.
Я был уверен, что его арестуют
за выпитую водку. Из
города бежали люди, приехал на дрожках строгий квартальный, спустился в яму и, приподняв пальто самоубийцы, заглянул ему в лицо.
Вскоре я узнал, что пророка выслали из
города по этапу. А
за ним исчез Клещов — женился выгодно и переехал жить в уезд, где открыл шорную мастерскую.
У меня ничего не было, кроме маленького томика Беранже и песен Гейне; хотелось приобрести Пушкина, но единственный букинист
города, злой старичок, требовал
за Пушкина слишком много.
— Леса — пустое дело, — говорит Осип, — это имение барское, казенное; у мужика лесов нет.
Города горят — это тоже не великое дело, в
городах живут богатые, их жалеть нечего! Ты возьми села, деревни, — сколько деревень
за лето сгорит! Может — не меньше сотни, вот это — убыток!
Я поднялся в
город, вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя
город полем, я пришел к Волге, на Откос, лег там на пыльную траву и долго смотрел
за реку, в луга, на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.