Ужинали вяло, без
обычного шума и говора, как будто со всеми случилось нечто важное, о чем надо упорно подумать. А после ужина, когда все улеглись спать, Жихарев сказал мне, вынув книгу...
К полуночи этот переулок, самый воздух которого был специфически зловонен, гудел своим
обычным шумом, в котором прорывались звуки то разбитого фортепьяно, то скрипки, то гармоники; когда отворялись двери под красным фонарем, то неслись пьяные песни.
Неточные совпадения
Отъезда день давно просрочен, // Проходит и последний срок. // Осмотрен, вновь обит, упрочен // Забвенью брошенный возок. // Обоз
обычный, три кибитки // Везут домашние пожитки, // Кастрюльки, стулья, сундуки, // Варенье в банках, тюфяки, // Перины, клетки с петухами, // Горшки, тазы et cetera, // Ну, много всякого добра. // И вот в избе между слугами // Поднялся
шум, прощальный плач: // Ведут на двор осьмнадцать кляч,
Над всем этим проносятся с
шумом ветры и грозы, идет своя жизнь, и ни разу еще к
обычным звукам этой жизни не примешалась фамилия нашего капитана или «всемирно известного» писателя.
На
шум выбегают из инспекторской надзиратели, потом инспектор. Но малыши увертываются от рук Дитяткевича, ныряют между ног у другого надзирателя, добродушного рыжего Бутовича, проскакивают мимо инспектора, дергают Самаревича за шубу, и крики: «бирка, бирка!» несутся среди хохота, топота и
шума.
Обычная власть потеряла силу. Только резкий звонок, который сторож догадался дать минуты на две раньше, позволяет, наконец, освободить Самаревича и увести его в инспекторскую.
Маленький, толстый старичок, с бритым и смешным лицом, казался встревоженным. Из ближайшей аудитории слышался ровный голос лектора, а из дальнего конца коридора несся смешанный гул; субинспектор с тревогой наставлял привычное ухо, прислушиваясь к этому
шуму; опытный человек уловил в нем особый оттенок: если каждый из сотни молодых голосов повысится против
обычного на терцию, общий говор аудитории напоминает растревоженный улей.
Шлюпка придвинулась к берегу, своды ветвей повисли над головой Аяна. Он ухватился за них, и
шум листьев глухо пробежал над водой. И снова почудилось Аяну, что тишина одолевает его; тогда первые пришедшие на ум возгласы,
обычные в корабельной жизни, звонко понеслись над проливом и стихли, как трепет крыльев ночных всполохнутых птиц: