Неточные совпадения
За пароходом на длинном буксире тянется
баржа, тоже рыжая; она прикрыта по палубе железной клеткой, в клетке — арестанты, осужденные на поселение и в каторгу.
На носу
баржи, как свеча, блестит штык часового; мелкие звезды в синем небе тоже горят, как свечи.
На
барже тихо, ее богато облил лунный свет, за черной сеткой железной решетки смутно видны круглые серые пятна, — это арестанты смотрят на Волгу.
Смотрю на
баржу и вспоминаю раннее детство, путь из Астрахани в Нижний, железное лицо матери и бабушку — человека, который ввел меня в эту интересную, хотя и трудную жизнь — в люди. А когда я вспоминаю бабушку, все дурное, обидное уходит от меня, изменяется, все становится интереснее, приятнее, люди — лучше и милей…
Меня почти до слез волнует красота ночи, волнует эта
баржа — она похожа на гроб и такая лишняя на просторе широко разлившейся реки, в задумчивой тишине теплой ночи. Неровная линия берега, то поднимаясь, то опускаясь, приятно тревожит сердце, — мне хочется быть добрым, нужным для людей.
Хочется крикнуть на берег какие-то ласковые, добрые слова, — на берег и на
баржу.
Эта рыжая
баржа очень занимала меня, я целый час мог, не отрываясь, смотреть, как она роет тупым носом мутную воду.
Пароход тащил ее, точно свинью; ослабевая, буксир хлестал по воде, потом снова натягивался, роняя обильные капли, и дергал
баржу за нос.
В Перми, когда их сводили на берег, я пробирался по сходням
баржи; мимо меня шли десятки серых человечков, гулко топая ногами, звякая кольцами кандалов, согнувшись под тяжестью котомок; шли женщины и мужчины, старые и молодые, красивые и уродливые, но совсем такие же, как все люди, только иначе одетые и обезображенные бритьем.
Смурый, более других похожий на свирепого разбойника, угрюмо поглядывая на
баржу, ворчал...
Я убежал на корму. Ночь была облачная, река — черная; за кормою кипели две серые дорожки, расходясь к невидимым берегам; между этих дорожек тащилась
баржа. То справа, то слева являются красные пятна огней и, ничего не ответив, исчезают за неожиданными поворотами берега; после них становится еще более темно и обидно.
И плывут, как
баржи, в трактир.
Маленький пароход тащит против течения пустую
баржу, река сносит, мотает его, он вертит носом, как щука, и пыхтит, упрямо упираясь колесами в воду, стремительно бегущую навстречу ему.
На
барже, свесив ноги за борт, сидят плечо в плечо четыре мужика — один в красной рубахе — и поют песню; слов не слышно, но я знаю ее.
Каждую весну ледоход срезает
баржи, десятки мелких судов, — люди поохают и строят новые суда, а ледоход снова ломает их. Что за нелепая толчея на одном и том же месте!
Возвращаясь вечером с ярмарки, я останавливался на горе, у стены кремля, и смотрел, как за Волгой опускается солнце, текут в небесах огненные реки, багровеет и синеет земная, любимая река. Иногда в такие минуты вся земля казалась огромной арестантской
баржей; она похожа на свинью, и ее лениво тащит куда-то невидимый пароход.