Неточные совпадения
С этого вечера мы часто сиживали
в предбаннике. Людмила, к моему удовольствию, скоро отказалась
читать «Камчадалку». Я не мог ответить ей, о чем идет речь
в этой бесконечной
книге, — бесконечной потому, что за второй частью, с которой мы начали чтение, явилась третья; и девочка говорила мне, что есть четвертая.
Видел я
в подвале, за столом, двух женщин — молодую и постарше; против них сидел длинноволосый гимназист и, размахивая рукой,
читал им
книгу. Молодая слушала, сурово нахмурив брови, откинувшись на спинку стула; а постарше — тоненькая и пышноволосая — вдруг закрыла лицо ладонями, плечи у нее задрожали, гимназист отшвырнул
книгу, а когда молоденькая, вскочив на ноги, убежала — он упал на колени перед той, пышноволосой, и стал целовать руки ее.
Он закрывает глаза и лежит, закинув руки за голову, папироса чуть дымится, прилепившись к углу губ, он поправляет ее языком, затягивается так, что
в груди у него что-то свистит, и огромное лицо тонет
в облаке дыма. Иногда мне кажется, что он уснул, я перестаю
читать и разглядываю проклятую
книгу — надоела она мне до тошноты.
На мое горе у него
в черном сундуке, окованном железом, много
книг — тут: «Омировы наставления», «Мемории артиллерийские», «Письма лорда Седенгали», «О клопе насекомом зловредном, а также об уничтожении оного, с приложением советов против сопутствующих ему»; были
книги без начала и конца. Иногда повар заставлял меня перебирать эти
книги, называть все титулы их, — я
читал, а он сердито ворчал...
— Я не стряпаю, а готовлю, стряпают — бабы, — сказал он, усмехаясь; подумав, прибавил: — Разница меж людьми —
в глупости. Один — умнее, другой — меньше, третий — совсем дурак. А чтобы поумнеть, надо
читать правильные
книги, черную магию и — что там еще? Все
книги надо
читать, тогда найдешь правильные…
— Будь ты, птица, побольше, то я бы многому тебя научил. Мне есть что сказать человеку, я не дурак… Ты
читай книги,
в них должно быть все, что надо. Это не пустяки,
книги! Хочешь пива?
Однажды я сказал ему, что мне известно — есть другие
книги, подпольные, запрещенные; их можно
читать только ночью,
в подвалах.
Мне захотелось сделать ему приятное — подарить
книгу.
В Казани на пристани я купил за пятачок «Предание о том, как солдат спас Петра Великого», но
в тот час повар был пьян, сердит, я не решился отдать ему подарок и сначала сам
прочитал «Предание». Оно мне очень понравилось, — все так просто, понятно, интересно и кратко. Я был уверен, что эта
книга доставит удовольствие моему учителю.
— Это — какая
книга? Я глупости все уж
читал! Что
в ней написано — правда? Ну, говори!
В одной из квартир жил закройщик лучшего портного
в городе, тихий, скромный, нерусский человек. У него была маленькая, бездетная жена, которая день и ночь
читала книги. На шумном дворе,
в домах, тесно набитых пьяными людьми, эти двое жили невидимо и безмолвно, гостей не принимали, сами никуда не ходили, только по праздникам
в театр.
Они, получая «Ниву» ради выкроек и премий, не
читали ее, но, посмотрев картинки, складывали на шкаф
в спальне, а
в конце года переплетали и прятали под кровать, где уже лежали три тома «Живописного обозрения». Когда я мыл пол
в спальне, под эти
книги подтекала грязная вода. Хозяин выписывал газету «Русский курьер» и вечерами,
читая ее, ругался...
В субботу, развешивая на чердаке белье, я вспомнил о
книге, достал ее, развернул и
прочитал начальную строку: «Дома — как люди: каждый имеет свою физиономию».
Это удивило меня своей правдой, — я стал
читать дальше, стоя у слухового окна, я
читал, пока не озяб, а вечером, когда хозяева ушли ко всенощной, снес
книгу в кухню и утонул
в желтоватых, изношенных страницах, подобных осенним листьям; они легко уводили меня
в иную жизнь, к новым именам и отношениям, показывая мне добрых героев, мрачных злодеев, непохожих на людей, приглядевшихся мне.
Читал я
в сарае, уходя колоть дрова, или на чердаке, что было одинаково неудобно, холодно. Иногда, если
книга интересовала меня или надо было
прочитать ее скорее, я вставал ночью и зажигал свечу, но старая хозяйка, заметив, что свечи по ночам умаляются, стала измерять их лучинкой и куда-то прятала мерки. Если утром
в свече недоставало вершка или если я, найдя лучинку, не обламывал ее на сгоревший кусок свечи,
в кухне начинался яростный крик, и однажды Викторушка возмущенно провозгласил с полатей...
Я всячески исхитрялся
читать, старуха несколько раз уничтожала
книги, и вдруг я оказался
в долгу у лавочника на огромную сумму
в сорок семь копеек! Он требовал денег и грозил, что станет отбирать у меня за долг хозяйские, когда я приду
в лавку за покупками.
Бывало, уже с первых страниц начинаешь догадываться, кто победит, кто будет побежден, и как только станет ясен узел событий, стараешься развязать его силою своей фантазии. Перестав
читать книгу, думаешь о ней, как о задаче из учебника арифметики, и все чаще удается правильно решить, кто из героев придет
в рай всяческого благополучия, кто будет ввергнут во узилище.
Через несколько дней она дала мне Гринвуда «Подлинную историю маленького оборвыша»; заголовок
книги несколько уколол меня, но первая же страница вызвала
в душе улыбку восторга, — так с этою улыбкою я и
читал всю
книгу до конца, перечитывая иные страницы по два, по три раза.
В книге шла речь о нигилисте. Помню, что — по князю Мещерскому — нигилист есть человек настолько ядовитый, что от взгляда его издыхают курицы. Слово нигилист показалось мне обидным и неприличным, но больше я ничего не понял и впал
в уныние: очевидно, я не умею понимать хорошие
книги! А что
книга хорошая,
в этом я был убежден: ведь не станет же такая важная и красивая дама
читать плохие!
Дама еще выше выросла
в моих глазах, — вот какие
книги читает она! Это — не фарфоровая закройщица…
—
Читать нужно русские
книги, нужно знать свою, русскую жизнь, — поучала она меня, втыкая ловкими розовыми пальцами шпильки
в свои душистые волосы.
Я уже
прочитал «Семейную хронику» Аксакова, славную русскую поэму «
В лесах», удивительные «Записки охотника», несколько томиков Гребенки и Соллогуба, стихи Веневитинова, Одоевского, Тютчева. Эти
книги вымыли мне душу, очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности; я почувствовал, что такое хорошая
книга, и понял ее необходимость для меня. От этих
книг в душе спокойно сложилась стойкая уверенность: я не один на земле и — не пропаду!
— Ты вот рассуждаешь, а рассуждать тебе — рано,
в твои-то годы не умом живут, а глазами! Стало быть, гляди, помни да помалкивай. Разум — для дела, а для души — вера! Что
книги читаешь — это хорошо, а во всем надо знать меру: некоторые зачитываются и до безумства и до безбожия…
Кривой Пахомий, выпивши, любил хвастаться своей поистине удивительной памятью, — некоторые
книги он знал «с пальца», — как еврей-ешиботник знает талмуд, — ткнет пальцем
в любую страницу, и с того слова, на котором остановится палец, Пахомий начинает
читать дальше наизусть мягоньким, гнусавым голоском.
—
Читай, малый,
читай, годится! Умишко у тебя будто есть; жаль — старших не уважаешь, со всеми зуб за зуб, ты думаешь — это озорство куда тебя приведет? Это, малый, приведет тебя не куда иначе, как
в арестантские роты.
Книги —
читай, однако помни —
книга книгой, а своим мозгом двигай! Вон у хлыстов был наставник Данило, так он дошел до мысли, что-де ни старые, ни новые
книги не нужны, собрал их
в куль да —
в воду! Да… Это, конечно, тоже — глупость! Вот и Алексаша, песья голова, мутит…
Я стал усердно искать
книг, находил их и почти каждый вечер
читал. Это были хорошие вечера;
в мастерской тихо, как ночью, над столами висят стеклянные шары — белые, холодные звезды, их лучи освещают лохматые и лысые головы, приникшие к столам; я вижу спокойные, задумчивые лица, иногда раздается возглас похвалы автору
книги или герою. Люди внимательны и кротки не похоже на себя; я очень люблю их
в эти часы, и они тоже относятся ко мне хорошо; я чувствовал себя на месте.
Он запретил мне
читать в лавке
книги, сказав...
В лавке становилось все труднее, я
прочитал все церковные
книги, меня уже не увлекали более споры и беседы начетчиков, — говорили они всё об одном и том же. Только Петр Васильев по-прежнему привлекал меня своим знанием темной человеческой жизни, своим умением говорить интересно и пылко. Иногда мне думалось, что вот таков же ходил по земле пророк Елисей, одинокий и мстительный.
Дома у меня есть
книги;
в квартире, где жила Королева Марго, теперь живет большое семейство: пять барышень, одна красивее другой, и двое гимназистов, — эти люди дают мне
книги. Я с жадностью
читаю Тургенева и удивляюсь, как у него все понятно, просто и по-осеннему прозрачно, как чисты его люди и как хорошо все, о чем он кротко благовестит.
Хорошо было
читать русские
книги,
в них всегда чувствовалось нечто знакомое и печальное, как будто среди страниц скрыто замер великопостный звон, — едва откроешь
книгу, он уже звучит тихонько.
Но мне очень нравились Диккенс и Вальтер Скотт; этих авторов я
читал с величайшим наслаждением, по два-три раза одну и ту же
книгу.
Книги В. Скотта напоминали праздничную обедню
в богатой церкви, — немножко длинно и скучно, а всегда торжественно; Диккенс остался для меня писателем, пред которым я почтительно преклоняюсь, — этот человек изумительно постиг труднейшее искусство любви к людям.
Иногда вотчим приходил ко мне
в черные сени; там, под лестницей на чердак, я спал; на лестнице, против окна,
читал книги.
— Это очень скучно, «Паллада». Но вообще Гончаров — самый умный писатель
в России. Советую
прочитать его роман «Обломов». Это наиболее правдивая и смелая
книга у него. И вообще
в русской литературе — лучшая
книга…
Изо всех книжных мужиков мне наибольше понравился Петр «Плотничьей артели»; захотелось
прочитать этот рассказ моим друзьям, и я принес
книгу на ярмарку. Мне часто приходилось ночевать
в той или другой артели; иногда потому, что не хотелось возвращаться
в город по дождю, чаще — потому, что за день я уставал и не хватало сил идти домой.
С ним легко было познакомиться, — стоило только предложить ему угощение; он требовал графин водки и порцию бычачьей печенки с красным перцем, любимое его кушанье; оно разрывало рот и все внутренности. Когда я попросил его сказать мне, какие нужно
читать книги, он свирепо и
в упор ответил мне вопросом...