Неточные совпадения
— Во имя
отца и
сына… Господи, не оставь милостью чадо моё единое!
Его и детей точно вихрем крутило, с утра до вечера они мелькали у всех на глазах, быстро шагая по всем улицам, торопливо крестясь на церкви;
отец был шумен и неистов, старший
сын угрюм, молчалив и, видимо, робок или застенчив, красавец Олёшка — задорен с парнями и дерзко подмигивал девицам, а Никита с восходом солнца уносил острый горб свой за реку, на «Коровий язык», куда грачами слетелись плотники, каменщики, возводя там длинную кирпичную казарму и в стороне от неё, под Окою, двухэтажный большой дом из двенадцативершковых брёвен, — дом, похожий на тюрьму.
Дознано было, что
отец и старший
сын часто ездят по окрестным деревням, подговаривая мужиков сеять лён. В одну из таких поездок на Илью Артамонова напали беглые солдаты, он убил одного из них кистенём, двухфунтовой гирей, привязанной к сыромятному ремню, другому проломил голову, третий убежал. Исправник похвалил Артамонова за это, а молодой священник бедного Ильинского прихода наложил эпитимью за убийство — сорок ночей простоять в церкви на молитве.
Сын умоляюще и сердито смотрит на
отца, Илья Артамонов встрёпанный, пламенный, кричит, глядя в румяное лицо Баймаковой...
Отец, отстранив дружек, положил свои длинные, тяжёлые руки на плечи
сына...
…Пировать в Дрёмове любили; свадьба растянулась на пять суток; колобродили с утра до полуночи, толпою расхаживая по улицам из дома в дом, кружась в хмельном чаду. Особенно обилен и хвастлив пир устроили Барские, но Алексей побил их
сына за то, что тот обидел чем-то подростка Ольгу Орлову. Когда
отец и мать Барские пожаловались Артамонову на Алексея, он удивился...
Никита при жизни
отца не знал, любит ли его, он только боялся, хотя боязнь и не мешала ему любоваться воодушевлённой работой человека, неласкового к нему и почти не замечавшего — живёт ли горбатый
сын?
Старый волкодав Тулун, посаженный на цепь и озлобленный этим, никого, кроме Тихона, не подпускал к себе, а старший
сын, своенравный Илья, послушен дворнику больше, чем
отцу и матери.
Семи лет Илья начал учиться грамоте у попа Глеба, но узнав, что
сын конторщика Никонова учится не по псалтырю, а по книжке с картинками «Родное слово», сказал
отцу...
— Ты что? — ласково спросил
отец, —
сын тоже спросил, глядя в глаза его...
Сын пошёл к двери, склонив голову набок, неся её, как чужую, а
отец, глядя на него, утешал себя...
Сын стоял наклонив голову,
отец понял, что он делает это нарочно, чтоб напомнить о трёпке.
Илья подошёл осторожно.
Отец, зажав его бока коленями, легонько надавил ладонью на широкий лоб и, чувствуя, что
сын не хочет поднять голову, обиделся.
Хотелось приласкать
сына, но этому что-то мешало. И он не мог вспомнить: ласкали его
отец и мать после того, как, бывало, обидят?
— Ты что ж это как озоруешь? — спросил
отец, но Илья, не ответив, только голову склонил набок, и Артамонову показалось, что
сын дразнит его, снова напоминая о том, что он хотел забыть. Странно было ощущать, как много места в душе занимает этот маленький человек.
Летом, когда Илья приехал на каникулы, незнакомо одетый, гладко остриженный и ещё более лобастый, — Артамонов острее невзлюбил Павла, видя, что
сын упрямо продолжает дружиться с этим отрёпышем, хиляком. Сам Илья тоже стал нехорошо вежлив, говорил
отцу и матери «вы», ходил, сунув руки в карманы, держался в доме гостем, дразнил брата, доводя его до припадков слезливого отчаяния, раздражал чем-то сестру так, что она швыряла в него книгами, и вообще вёл себя сорванцом.
Артамонов старший был обижен тем, что
сын, заботясь о радостях какого-то дрянненького мальчишки, не позаботился, не сумел внести немножко радости в жизнь
отца.
В словах жены он слышал, что она боится
сына, как раньше боялась керосиновых ламп, а недавно начала бояться затейливого кофейника, подарка Ольги: ей казалось, что кофейник взорвётся. Нечто близкое смешному страху матери пред
сыном ощущал пред ним и сам
отец. Непонятен был юноша, все трое они непонятны. Что забавное находили они в дворнике Тихоне? Вечерами они сидели с ним у ворот, и Артамонов старший слышал увещевающий голос мужика...
Сын возбуждал в нём какие-то особенные надежды; когда он видел, как Илья, сунув руки в карманы, посвистывая тихонько, смотрит из окна во двор на рабочих, или не торопясь идёт по ткацкой, или, лёгким шагом, в посёлок,
отец удовлетворённо думал...
Не спеша, честно взвешивая тяжесть всех слов, какие необходимо сказать
сыну,
отец пошёл к нему, приминая ногами серые былинки, ломко хрустевшие.
Сын лежал вверх спиною, читал толстую книгу, постукивая по страницам карандашом; на шорох шагов он гибко изогнул шею, посмотрел на
отца и, положив карандаш между страниц книги, громко хлопнул ею; потом сел, прислонясь спиной к стволу сосны, ласково погладив взглядом лицо
отца. Артамонов старший, отдуваясь, тоже присел на обнажённый, дугою выгнутый корень.
Не обратив внимания на его слова,
сын начал объяснять, почему он не хочет быть фабрикантом и вообще хозяином какого-либо дела; говорил он долго, минут десять, и порою в словах его
отец улавливал как будто нечто верное, даже приятно отвечавшее его смутным думам, но в общем он ясно видел, что
сын говорит неразумно, по-детски.
Артамонов остановился, обернулся; Илья, протянув руку, указывал книгой на кресты в сером небе. Песок захрустел под ногами
отца, Артамонов вспомнил, что за несколько минут пред этим он уже слышал что-то обидное о фабрике и кладбище. Ему хотелось скрыть свою обмолвку, нужно, чтоб
сын забыл о ней, и, по-медвежьи, быстро идя на него, размахивая палкой, стремясь испугать, Артамонов старший крикнул...
Отец ударил палкой по стволу, она переломилась; бросив обломок её к ногам
сына так, что обломок косо, кверху зелёным шаром, воткнулся в песок, Пётр Артамонов пригрозил...
Яков всегда отвечал неохотно, коротко, но понятно; по его словам выходило, что Мирон говорит: Россия должна жить тем же порядком, как живёт вся Европа, а Горицветов верит, что у России свой путь. Тут Артамонову старшему нужно было показать
сыну, что у него,
отца, есть на этот счёт свои мысли, и он внушительно сказал...
— Да что вы все боитесь времени? — рассердился
отец;
сын, не ответив, пожал плечами.
Он говорил это мягко, но всё-таки ведь не может быть, чтоб
отец понимал меньше
сына. Люди живут не завтрашним днём, а вчерашним, все люди так живут.
Слова молитвы, похожей на требование, вылетали из круглых ртов белым паром, замерзая инеем на бровях и усах басов, оседая в бородах нестройно подпевавшего купечества. Особенно пронзительно, настойчиво и особенно не в лад хору пел городской голова Воропонов,
сын тележника; толстый, краснощёкий, с глазами цвета перламутровых пуговиц, он получил в наследство от своего
отца вместе с имуществом и неукротимую вражду ко всем Артамоновым.
Сын слушал и молчал, видя, что эти жалобы, утешая
отца, раздувают, увеличивают его до размеров колокольни, — утром солнце видит её раньше, чем ему станут заметны дома людей, и с последней с нею прощается, уходя в ночь. Но из этих жалоб Яков извлекал для себя поучительный вывод: жить так, как жил
отец, — бессмысленно.
Якова он не дразнил, но
сыну всегда казалось, что
отец смотрит на него с обидной жалостью. Иногда он вздыхал...