Но эта забава не прошла даром: однажды, после удачного урока, когда
мать спросила, выучены ли, наконец, стихи, я, помимо воли, забормотал...
Неточные совпадения
— Зачем? —
спросила мать, снова привлекая меня к себе.
Опомнился я поздно:
мать, упираясь руками в стол, поднялась и
спросила раздельно...
Во время уроков она смотрела углубленными глазами через меня — в стену, в окно,
спрашивала меня усталым голосом, забывала ответы и всё чаще сердилась, кричала — это тоже обидно:
мать должна быть справедлива больше всех, как в сказках.
— Поведете? —
спросила мать, вставая; лицо у нее побелело, глаза жутко сузились, она быстро стала срывать с себя кофту, юбку и, оставшись в одной рубахе, подошла к деду: — Ведите!
Однажды
мать ушла ненадолго в соседнюю комнату и явилась оттуда одетая в синий, шитый золотом сарафан, в жемчужную кику; низко поклонясь деду, она
спросила...
— Ты что это надул губы? —
спрашивали меня то бабушка, то
мать, — было неловко, что они
спрашивают так, я ведь не сердился на них, а просто всё в доме стало мне чужим.
Мне было лень
спросить — что это за дело? Дом наполняла скучная тишина, какой-то шерстяной шорох, хотелось, чтобы скорее пришла ночь. Дед стоял, прижавшись спиной к печи, и смотрел в окно прищурясь; зеленая старуха помогала
матери укладываться, ворчала, охала, а бабушку, с полудня пьяную, стыда за нее ради, спровадили на чердак и заперли там.
Мне не удалось дочитать «Соловья» в школе — не хватило времени, а когда я пришел домой,
мать, стоявшая у шестка со сковородником в руках, поджаривая яичницу,
спросила меня странным, погашенным голосом...
Опять дорога, ленивое позванивание колокольчика, белая лента шоссе с шуршащим под колесами свежим щебнем, гулкие деревянные мосты, протяжный звон телеграфа… Опять станция, точь — в-точь похожая на первую, потом синие сумерки, потом звездная ночь и фосфорические облака, как будто налитые лунным светом… Мать стучит в оконце за козлами, ямщик сдерживает лошадей.
Мать спрашивает, не холодно ли мне, не сплю ли я и как бы я не свалился с козел.
Мать спросила меня: «Ты не чувствуешь своей вины перед Петром Николаичем, не раскаиваешься в своем поступке, не хочешь просить у него прощенья?» Я отвечал, что я перед Петром Николаичем не виноват, а если маменька прикажет, то прощения просить буду.
На третий день пришли к селу;
мать спросила мужика, работавшего в поле, где дегтярный завод, и скоро они спустились по крутой лесной тропинке, — корни деревьев лежали на ней, как ступени, — на небольшую круглую поляну, засоренную углем и щепой, залитую дегтем.
Неточные совпадения
Митрофан (тихо
матери). Да я не возьму в толк, о чем
спрашивают.
Мать отстранила его от себя, чтобы понять, то ли он думает, что говорит, и в испуганном выражении его лица она прочла, что он не только говорил об отце, но как бы
спрашивал ее, как ему надо об отце думать.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его.
Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не
спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
— Что, как твои? —
спросила мать.
— А ты помнишь
мать? — вдруг
спросил он.