Неточные совпадения
Мать редко выходит
на палубу и держится в стороне от нас. Она всё молчит, мать. Ее большое стройное тело, темное, железное лицо, тяжелая корона заплетенных в косы светлых волос, — вся она мощная и твердая, — вспоминаются мне как бы сквозь туман или прозрачное облако; из него отдаленно и неприветливо
смотрят прямые серые глаза, такие же большие, как у
бабушки.
Я еще в начале ссоры, испугавшись, вскочил
на печь и оттуда в жутком изумлении
смотрел, как
бабушка смывает водою из медного рукомойника кровь с разбитого лица дяди Якова; он плакал и топал ногами, а она говорила тяжелым голосом...
Дядя весь вскинулся, вытянулся, прикрыл глаза и заиграл медленнее; Цыганок
на минуту остановился и, подскочив, пошел вприсядку кругом
бабушки, а она плыла по полу бесшумно, как по воздуху, разводя руками, подняв брови, глядя куда-то вдаль темными глазами. Мне она показалась смешной, я фыркнул; мастер строго погрозил мне пальцем, и все взрослые
посмотрели в мою сторону неодобрительно.
На дворе стреляет мороз; зеленоватый лунный свет
смотрит сквозь узорные — во льду — стекла окна, хорошо осветив доброе носатое лицо и зажигая темные глаза фосфорическим огнем. Шелковая головка, прикрыв волосы
бабушки, блестит, точно кованая, темное платье шевелится, струится с плеч, расстилаясь по полу.
Мне весело было
смотреть на него и
на бабушку: она, облокотясь о стол, упираясь кулаком в щеки,
смотрела на нас и негромко смеялась, говоря...
Я бегу
на чердак и оттуда через слуховое окно
смотрю во тьму сада и двора, стараясь не упускать из глаз
бабушку, боюсь, что ее убьют, и кричу, зову. Она не идет, а пьяный дядя, услыхав мой голос, дико и грязно ругает мать мою.
Дед стоял, выставив ногу вперед, как мужик с рогатиной
на картине «Медвежья охота»; когда
бабушка подбегала к нему, он молча толкал ее локтем и ногою. Все четверо стояли, страшно приготовившись; над ними
на стене горел фонарь, нехорошо, судорожно освещая их головы; я
смотрел на всё это с лестницы чердака, и мне хотелось увести
бабушку вверх.
Я придумал: подстерег, когда кабатчица спустилась в погреб, закрыл над нею творило, запер его, сплясал
на нем танец мести и, забросив ключ
на крышу, стремглав прибежал в кухню, где стряпала
бабушка. Она не сразу поняла мой восторг, а поняв, нашлепала меня, где подобает, вытащила
на двор и послала
на крышу за ключом. Удивленный ее отношением, я молча достал ключ и, убежав в угол двора,
смотрел оттуда, как она освобождала пленную кабатчицу и как обе они, дружелюбно посмеиваясь, идут по двору.
Уже самовар давно фыркает
на столе, по комнате плавает горячий запах ржаных лепешек с творогом, — есть хочется!
Бабушка хмуро прислонилась к притолоке и вздыхает, опустив глаза в пол; в окно из сада
смотрит веселое солнце,
на деревьях жемчугами сверкает роса, утренний воздух вкусно пахнет укропом, смородиной, зреющими яблоками, а дед всё еще молится, качается, взвизгивает...
Осторожно вынув раму, дед понес ее вон,
бабушка распахнула окно — в саду кричал скворец, чирикали воробьи; пьяный запах оттаявшей земли налился в комнату, синеватые изразцы печи сконфуженно побелели,
смотреть на них стало холодно. Я слез
на пол с постели.
Мне было лень спросить — что это за дело? Дом наполняла скучная тишина, какой-то шерстяной шорох, хотелось, чтобы скорее пришла ночь. Дед стоял, прижавшись спиной к печи, и
смотрел в окно прищурясь; зеленая старуха помогала матери укладываться, ворчала, охала, а
бабушку, с полудня пьяную, стыда за нее ради, спровадили
на чердак и заперли там.
Бабушка, сидя под окном, быстро плела кружева, весело щелкали коклюшки, золотым ежом блестела
на вешнем солнце подушка, густо усеянная медными булавками. И сама
бабушка, точно из меди лита, — неизменна! А дед еще более ссохся, сморщился, его рыжие волосы посерели, спокойная важность движений сменилась горячей суетливостью, зеленые глаза
смотрят подозрительно. Посмеиваясь,
бабушка рассказала мне о разделе имущества между ею и дедом: он отдал ей все горшки, плошки, всю посуду и сказал...
Неточные совпадения
Удовлетворив своему любопытству, папа передал ее протопопу, которому вещица эта, казалось, чрезвычайно понравилась: он покачивал головой и с любопытством
посматривал то
на коробочку, то
на мастера, который мог сделать такую прекрасную штуку. Володя поднес своего турка и тоже заслужил самые лестные похвалы со всех сторон. Настал и мой черед:
бабушка с одобрительной улыбкой обратилась ко мне.
Все
смотрели на меня: кто с удивлением, кто с любопытством, кто с насмешкой, кто с состраданием; одна
бабушка смотрела совершенно равнодушно.
Бабушка, задумавшись,
смотрела на портрет, вделанный в черепаховую табакерку, и ничего не отвечала.
— Нет, не нужно, — сказал учитель, укладывая карандаши и рейсфедер в задвижной ящичек, — теперь прекрасно, и вы больше не прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, — прибавил он, вставая и продолжая искоса
смотреть на турка, — откройте наконец нам ваш секрет, что вы поднесете
бабушке? Право, лучше было бы тоже головку. Прощайте, господа, — сказал он, взял шляпу, билетик и вышел.
Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел
на верху бабушкиного дома, за большим столом и писал; напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно поправлял нарисованную черным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя, вытянув шею, стоял сзади учителя и
смотрел ему через плечо. Головка эта была первое произведение Володи черным карандашом и нынче же, в день ангела
бабушки, должна была быть поднесена ей.