Люблю тебя, Петра творенье, // Люблю твой строгий, стройный вид, // Невы державное теченье, // Береговой ее гранит, // Твоих оград узор чугунный, // Твоих задумчивых ночей // Прозрачный сумрак, блеск безлунный, // Когда я в комнате моей // Пишу, читаю без лампады, // И ясны спящие громады //
Пустынных улиц, и светла // Адмиралтейская игла, // И, не пуская тьму ночную // На золотые небеса, // Одна заря сменить другую // Спешит, дав ночи полчаса.
— «Как точка над i», — вспомнил Самгин стих Мюссе, — и тотчас совершенно отчетливо представил, как этот блестящий шарик кружится, обегая землю, а земля вертится, по спирали, вокруг солнца, стремительно — и тоже по спирали — падающего в безмерное пространство; а на земле, на ничтожнейшей точке ее, в маленьком городе, где воют собаки, на
пустынной улице, в деревянной клетке, стоит и смотрит в мертвое лицо луны некто Клим Самгин.
И теперь, вместо того чтобы пройти прямо домой, мы незаметно пошли в
пустынную улицу, обставленную тополями, и вышли в поле.
По одной из таких
пустынных улиц часу в двенадцатом самого ненастного дня, по ступицу в жидкой, болотистой грязи, плыли маленькие одноместные дрожечки, запряженные парою бойких рыженьких шведок.
Неточные совпадения
Редакция помещалась на углу тихой Дворянской
улицы и
пустынного переулка, который, изгибаясь, упирался в железные ворота богадельни. Двухэтажный дом был переломлен: одна часть его осталась на
улице, другая, длиннее на два окна, пряталась в переулок. Дом был старый, казарменного вида, без украшений по фасаду, желтая окраска его стен пропылилась, приобрела цвет недубленой кожи, солнце раскрасило стекла окон в фиолетовые тона, и над полуслепыми окнами этого дома неприятно было видеть золотые слова: «Наш край».
На Невском стало еще страшней; Невский шире других
улиц и от этого был
пустынней, а дома на нем бездушнее, мертвей. Он уходил во тьму, точно ущелье в гору. Вдали и низко, там, где должна быть земля, холодная плоть застывшей тьмы была разорвана маленькими и тусклыми пятнами огней. Напоминая раны, кровь, эти огни не освещали ничего, бесконечно углубляя проспект, и было в них что-то подстерегающее.
После тяжелой, жаркой сырости
улиц было очень приятно ходить в прохладе
пустынных зал. Живопись не очень интересовала Самгина. Он смотрел на посещение музеев и выставок как на обязанность культурного человека, — обязанность, которая дает темы для бесед. Картины он обычно читал, как книги, и сам видел, что это обесцвечивает их.