Неточные совпадения
— Ты
что не поплачешь? — спросила она, когда вышла за ограду. — Поплакал
бы!
— Варя, ты
бы поела
чего, маленько, а?
— Мне
что? Я не скажу; глядите, Сашутка не наябедничал
бы!
— Может, за то бил,
что была она лучше его, а ему завидно. Каширины, брат, хорошего не любят, они ему завидуют, а принять не могут, истребляют! Ты вот спроси-ка бабушку, как они отца твоего со света сживали. Она всё скажет — она неправду не любит, не понимает. Она вроде святой, хоть и вино пьет, табак нюхает. Блаженная, как
бы. Ты держись за нее крепко…
— Михайло в церковь погнал на лошади за отцом, — шептал дядя Яков, — а я на извозчика навалил его да скорее сюда уж… Хорошо,
что не сам я под комель-то встал, а то
бы вот…
— Ты, господи, сам знаешь, — всякому хочется,
что получше. Михайло-то старшой, ему
бы в городе-то надо остаться, за реку ехать обидно ему, и место там новое, неиспытанное;
что будет — неведомо. А отец, — он Якова больше любит. Али хорошо — неровно-то детей любить? Упрям старик, — ты
бы, господи, вразумил его.
— Варваре-то улыбнулся
бы радостью какой!
Чем она тебя прогневала,
чем грешней других?
Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живет. И вспомяни, господи, Григорья, — глаза-то у него всё хуже. Ослепнет, — по миру пойдет, нехорошо! Всю свою силу он на дедушку истратил, а дедушка разве поможет… О господи, господи…
— Со всячинкой. При помещиках лучше были; кованый был народ. А теперь вот все на воле, — ни хлеба, ни соли! Баре, конечно, немилостивы, зато у них разума больше накоплено; не про всех это скажешь, но коли барин хорош, так уж залюбуешься! А иной и барин, да дурак, как мешок, —
что в него сунут, то и несет. Скорлупы у нас много; взглянешь — человек, а узнаешь, — скорлупа одна, ядра-то нет, съедено. Надо
бы нас учить, ум точить, а точила тоже нет настоящего…
Невидимо течет по улице сонная усталость и жмет, давит сердце, глаза. Как хорошо, если б бабушка пришла! Или хотя
бы дед.
Что за человек был отец мой, почему дед и дядья не любили его, а бабушка, Григорий и нянька Евгенья говорят о нем так хорошо? А где мать моя?
— Вот оно,
чего ради жили, грешили, добро копили! Кабы не стыд, не срам, позвать
бы полицию, а завтра к губернатору… Срамно! Какие же это родители полицией детей своих травят? Ну, значит, лежи, старик.
— Уймись! — строго крикнул дед. — Зверь,
что ли, я? Связали, в сарае лежит. Водой окатил я его… Ну, зол! В кого
бы это?
Мальчишки бежали за ним, лукая камнями в сутулую спину. Он долго как
бы не замечал их и не чувствовал боли ударов, но вот остановился, вскинул голову в мохнатой шапке, поправил шапку судорожным движением руки и оглядывается, словно только
что проснулся.
Я думаю,
что я боялся
бы его, будь он богаче, лучше одет, но он был беден: над воротником его куртки торчал измятый, грязный ворот рубахи, штаны — в пятнах и заплатах, на босых ногах — стоптанные туфли. Бедные — не страшны, не опасны, в этом меня незаметно убедило жалостное отношение к ним бабушки и презрительное — со стороны деда.
— Это — хорошо. Теперь и солдату не трудно стало. В попы тоже хорошо, покрикивай себе — осподи помилуй — да и вся недолга?! Попу даже легше,
чем солдату, а еще того легше — рыбаку; ему вовсе никакой науки не надо — была
бы привычка!..
Часто бывало,
что целая строка становилась для меня невидимой, и как
бы честно я ни старался поймать ее, она не давалась зрению памяти.
— Ты
бы, Яша, другое
что играл, верную
бы песню, а? Помнишь, Мотря, какие, бывало, песни-то пели?
— Ну — засох! Вот те и разогрела! Ах, демоны, чтоб вас разорвало всех! Ты
чего вытаращил буркалы, сыч? Так
бы всех вас и перебила, как худые горшки!
— Вот, глядите,
что сделалось из-за вас, ни дна
бы вам, ни покрышки!
Я Максима — по лбу, я Варвару — за косу, а он мне разумно говорит: «Боем дела не исправишь!» И она тоже: «Вы, говорит, сначала подумали
бы,
что делать, а драться — после!» Спрашиваю его: «Деньги-то у тебя есть?» — «Были, говорит, да я на них Варе кольцо купил».
— «А как ты догадалась,
что про них?» — «Полно-ко, говорю, отец, дурить-то, бросил
бы ты эту игру, ну — кому от нее весело?» Вздыхает он: «Ах вы, говорит, черти, серые вы черти!» Потом — выспрашивает:
что, дескать, дурак этот большой, — это про отца твоего, — верно,
что дурак?
Его бить, его стрелять, а он — хоть
бы что!
Встречайте, шепчет он, Якова с Михайлой первая, научите их — говорили
бы,
что разошлись со мной на Ямской, сами они пошли до Покровки, а я, дескать, в Прядильный проулок свернул!
— Всё
бы тебе знать, — ворчливо отозвалась она, растирая мои ноги. — Смолоду всё узнаешь — под старость и спросить не о
чем будет… — И засмеялась, покачивая головою.
Глаза ее налились светлыми слезами, она прижала голову мою к своей щеке, — это было так тяжело,
что лучше
бы уж она ударила меня! Я сказал,
что никогда не буду обижать Максимовых, никогда, — пусть только она не плачет.
— Скучно? Это, брат, неверно что-то. Было
бы тебе скучно учиться — учился
бы ты плохо, а вот учителя свидетельствуют,
что хорошо ты учишься. Значит, есть что-то другое.
Я совершенно искренно и вполне понимая,
что говорю, сказал ей,
что зарежу вотчима и сам тоже зарежусь. Я думаю,
что сделал
бы это, во всяком случае попробовал
бы. Даже сейчас я вижу эту подлую длинную ногу, с ярким кантом вдоль штанины, вижу, как она раскачивается в воздухе и бьет носком в грудь женщины.
— Ну, на
что траву мнете? Сели
бы мимо, на песок, не всё ли равно вам?
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только,
что близко; а вы вообразите себе,
что далеко. Как
бы я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто
бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Осип. Да
что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться,
что так замешкались. Так
бы, право, закатили славно! А лошадей
бы важных здесь дали.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи,
что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни
бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Как
бы, я воображаю, все переполошились: «Кто такой,
что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и не знают,
что такое значит «прикажете принять».