Цитаты со словом «будто»
Потом он шагал в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям в комнате, точно иконам в церкви, садилась подальше от них и сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая рот платком. Смотрела она в тот угол, где потемнее, и как
будто ждала, что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
— Каково? — победоносно осведомлялся Самгин у гостей и его смешное, круглое лицо ласково сияло. Гости, усмехаясь, хвалили Клима, но ему уже не нравились такие демонстрации ума его, он сам находил ответы свои глупенькими. Первый раз он дал их года два тому назад. Теперь он покорно и даже благосклонно подчинялся забаве, видя, что она приятна отцу, но уже чувствовал в ней что-то обидное, как
будто он — игрушка: пожмут ее — пищит.
И всегда нужно что-нибудь выдумывать, иначе никто из взрослых не будет замечать тебя и будешь жить так, как
будто тебя нет или как будто ты не Клим, а Дмитрий.
Явился толстенький человечек с голым черепом, с желтым лицом без усов и бровей, тоже как
будто уродливо распухший мальчик; он взмахнул руками, и все полосатые отчаянно запели...
Но учитель не носил очков, и всегда именно он читал вслух лиловые тетрадки, перелистывая нерешительно, как
будто ожидая, что бумага вспыхнет под его раскаленными пальцами.
Доктор неприятен, он как
будто долго лежал в погребе, отсырел там, оброс черной плесенью и разозлился на всех людей.
С нею не спорили и вообще о ней забывали, как
будто ее и не было; иногда Климу казалось: забывают о ней нарочно, потому что боятся ее.
— Дарвин — дьявол, — громко сказала его жена; доктор кивнул головой так, как
будто его ударили по затылку, и тихонько буркнул...
Борис вел себя, точно обожженный, что-то судорожное явилось в нем, как
будто он, торопясь переиграть все игры, боится, что не успеет сделать это.
Отец тоже незаметно, но значительно изменился, стал еще более суетлив, щиплет темненькие усы свои, чего раньше не делал; голубиные глаза его ослепленно мигают и смотрят так задумчиво, как
будто отец забыл что-то и не может вспомнить.
Он всегда говорит о чем-нибудь новом и так, как
будто боится, что завтра кто-то запретит ему говорить.
Из-за границы Варавка вернулся помолодевшим, еще более насмешливо веселым; он стал как
будто легче, но на ходу топал ногами сильнее и часто останавливался перед зеркалом, любуясь своей бородой, подстриженной так, что ее сходство с лисьим хвостом стало заметней.
Привыкнув наблюдать за взрослыми, Клим видел, что среди них началось что-то непонятное, тревожное, как
будто все они садятся не на те стулья, на которых привыкли сидеть.
Клим открыл в доме даже целую комнату, почти до потолка набитую поломанной мебелью и множеством вещей, былое назначение которых уже являлось непонятным, даже таинственным. Как
будто все эти пыльные вещи вдруг, толпою вбежали в комнату, испуганные, может быть, пожаром; в ужасе они нагромоздились одна на другую, ломаясь, разбиваясь, переломали друг друга и умерли. Было грустно смотреть на этот хаос, было жалко изломанных вещей.
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как
будто рот его навсегда зарос бородой.
Спрашивал так, как
будто ожидал услышать нечто необыкновенное. Он все более обрастал книгами, в углу, в ногах койки, куча их возвышалась почти до потолка. Растягиваясь на койке, он поучал Клима...
Он снова молчал, как
будто заснув с открытыми глазами. Клим видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это напомнило ему мертвый глаз доктора Сомова. Он понимал, что, рассуждая о выдумке, учитель беседует сам с собой, забыв о нем, ученике. И нередко Клим ждал, что вот сейчас учитель скажет что-то о матери, о том, как он в саду обнимал ноги ее. Но учитель говорил...
Клима он перестал замечать, так же, как раньше Клим не замечал его, а на мать смотрел обиженно, как
будто наказанный ею без вины.
— Ну, пусть не так! — равнодушно соглашался Дмитрий, и Климу казалось, что, когда брат рассказывает даже именно так, как было, он все равно не верит в то, что говорит. Он знал множество глупых и смешных анекдотов, но рассказывал не смеясь, а как бы даже конфузясь. Вообще в нем явилась непонятная Климу озабоченность, и людей на улицах он рассматривал таким испытующим взглядом, как
будто считал необходимым понять каждого из шестидесяти тысяч жителей города.
Избалованный ласковым вниманием дома, Клим тяжко ощущал пренебрежительное недоброжелательство учителей. Некоторые были физически неприятны ему: математик страдал хроническим насморком, оглушительно и грозно чихал, брызгая на учеников, затем со свистом выдувал воздух носом, прищуривая левый глаз; историк входил в класс осторожно, как полуслепой, и подкрадывался к партам всегда с таким лицом, как
будто хотел дать пощечину всем ученикам двух первых парт, подходил и тянул тоненьким голосом...
Почти в каждом учителе Клим открывал несимпатичное и враждебное ему, все эти неряшливые люди в потертых мундирах смотрели на него так, как
будто он был виноват в чем-то пред ними. И хотя он скоро убедился, что учителя относятся так странно не только к нему, а почти ко всем мальчикам, все-таки их гримасы напоминали ему брезгливую мину матери, с которой она смотрела в кухне на раков, когда пьяный продавец опрокинул корзину и раки, грязненькие, суховато шурша, расползлись по полу.
После этой сцены и Варавка и мать начали ухаживать за Борисом так, как
будто он только что перенес опасную болезнь или совершил какой-то героический и таинственный подвиг. Это раздражало Клима, интриговало Дронова и создало в доме неприятное настроение какой-то скрытности.
Вслушиваясь в беседы взрослых о мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как
будто говорилось о печальных ошибках, о том, чего не следовало делать. И, глядя на мать, он спрашивал себя: будет ли и она говорить так же?
Но к удивлению Клима иногда примешивалось странное чувство: как
будто Дронов обкрадывал его.
Перед этим он стал говорить меньше, менее уверенно, даже как
будто затрудняясь в выборе слов; начал отращивать бороду, усы, но рыжеватые волосы на лице его росли горизонтально, и, когда верхняя губа стала похожа на зубную щетку, отец сконфузился, сбрил волосы, и Клим увидал, что лицо отцово жалостно обмякло, постарело.
Ужас, испытанный Климом в те минуты, когда красные, цепкие руки, высовываясь из воды, подвигались к нему, Клим прочно забыл; сцена гибели Бориса вспоминалась ему все более редко и лишь как неприятное сновидение. Но в словах скептического человека было что-то назойливое, как
будто они хотели утвердиться забавной, подмигивающей поговоркой...
Он умел сказать чужое так осторожно, мимоходом и в то же время небрежно, как
будто сказанное им являлось лишь ничтожной частицей сокровищ его ума.
Но почти всегда, вслед за этим, Клим недоуменно, с досадой, близкой злому унынию, вспоминал о Лидии, которая не умеет или не хочет видеть его таким, как видят другие. Она днями и неделями как
будто даже и совсем не видела его, точно он для нее бесплотен, бесцветен, не существует. Вырастая, она становилась все более странной и трудной девочкой. Варавка, улыбаясь в лисью бороду большой, красной улыбкой, говорил...
По воскресеньям у Катина собиралась молодежь, и тогда серьезные разговоры о народе заменялись пением, танцами. Рябой семинарист Сабуров, медленно разводя руками в прокуренном воздухе, как
будто стоя плыл и приятным баритоном убедительно советовал...
Жена, кругленькая, розовая и беременная, была неистощимо ласкова со всеми. Маленьким, но милым голосом она, вместе с сестрой своей, пела украинские песни. Сестра, молчаливая, с длинным носом, жила прикрыв глаза, как
будто боясь увидеть нечто пугающее, она молча, аккуратно разливала чай, угощала закусками, и лишь изредка Клим слышал густой голос ее...
— Ничего, — отвечал Томилин тихо и
будто с досадой.
— Они так говорят, как
будто сильный дождь, я иду под зонтиком и не слышу, о чем думаю.
— Но нигде в мире вопрос этот не ставится с такою остротой, как у нас, в России, потому что у нас есть категория людей, которых не мог создать даже высококультурный Запад, — я говорю именно о русской интеллигенции, о людях, чья участь — тюрьма, ссылка, каторга, пытки, виселица, — не спеша говорил этот человек, и в тоне его речи Клим всегда чувствовал нечто странное, как
будто оратор не пытался убедить, а безнадежно уговаривал.
— Говорит так, как
будто все это было за триста лет до нас. Скисло молоко у Кормилицы.
Писатель был страстным охотником и любил восхищаться природой. Жмурясь, улыбаясь, подчеркивая слова множеством мелких жестов, он рассказывал о целомудренных березках, о задумчивой тишине лесных оврагов, о скромных цветах полей и звонком пении птиц, рассказывал так, как
будто он первый увидал и услышал все это. Двигая в воздухе ладонями, как рыба плавниками, он умилялся...
И тотчас началось нечто, очень тягостно изумившее Клима: Макаров и Лидия заговорили так, как
будто они сильно поссорились друг с другом и рады случаю поссориться еще раз. Смотрели они друг на друга сердито, говорили, не скрывая намерения задеть, обидеть.
— Вы неудачно оригинальничаете, Макаров, — проговорила она торопливо, но как
будто мягче.
Иван поднял руку медленно, как
будто фуражка была чугунной; в нее насыпался снег, он так, со снегом, и надел ее на голову, но через минуту снова снял, встряхнул и пошел, отрывисто говоря...
— Это — Ржига. И — поп. Вредное влияние
будто бы. И вообще — говорит — ты, Дронов, в гимназии явление случайное и нежелательное. Шесть лет учили, и — вот… Томилин доказывает, что все люди на земле — случайное явление.
Он переживал волнение, новое для него. За окном бесшумно кипела густая, белая муть, в мягком, бесцветном сумраке комнаты все вещи как
будто задумались, поблекли; Варавка любил картины, фарфор, после ухода отца все в доме неузнаваемо изменилось, стало уютнее, красивее, теплей. Стройная женщина с суховатым, гордым лицом явилась пред юношей неиспытанно близкой. Она говорила с ним, как с равным, подкупающе дружески, а голос ее звучал необычно мягко и внятно.
Выскакивая на середину комнаты, раскачиваясь, точно пьяный, он описывал в воздухе руками круги и эллипсы и говорил об обезьяне, доисторическом человеке, о механизме Вселенной так уверенно, как
будто он сам создал Вселенную, посеял в ней Млечный Путь, разместил созвездия, зажег солнца и привел в движение планеты.
Его все слушали внимательно, а Дронов — жадно приоткрыв рот и не мигая — смотрел в неясное лицо оратора с таким напряжением, как
будто ждал, что вот сейчас будет сказано нечто, навсегда решающее все вопросы.
Как
будто память с таинственной силой разрасталась кустом, цветущим цветами, смотреть на которые немного стыдно, очень любопытно и приятно.
— Ослиное настроение. Все — не важно, кроме одного. Чувствуешь себя не человеком, а только одним из органов человека. Обидно и противно. Как
будто некий инспектор внушает: ты петух и ступай к назначенным тебе курам. А я — хочу и не хочу курицу. Не хочу упражнения играть. Ты, умник, чувствуешь что-нибудь эдакое?
Клим видел, что Макаров, согнувшись, следит за ногами учителя так, как
будто ждет, когда Томилин споткнется. Ждет нетерпеливо. Требовательно и громко ставит вопросы, точно желая разбудить уснувшего, но ответов не получает.
Макаров вел себя с Томилиным все менее почтительно; а однажды, спускаясь по лестнице от него, сказал как
будто нарочно громко...
Вспоминая все это, Клим вдруг услышал в гостиной непонятный, торопливый шорох и тихий гул струн, как
будто виолончель Ржиги, отдохнув, вспомнила свое пение вечером и теперь пыталась повторить его для самой себя. Эта мысль, необычная для Клима, мелькнув, уступила место испугу пред непонятным. Он прислушался: было ясно, что звуки родились в гостиной, а не наверху, где иногда, даже поздно ночью, Лидия тревожила струны рояля.
И почти приятно было напомнить себе, что Макаров пьет все больше, хотя становится как
будто спокойней, а иногда так углубленно задумчив, как будто его внезапно поражала слепота и глухота.
Дядя Яков, усмехаясь, осмотрел бедное жилище, и Клим тотчас заметил, что темное, сморщенное лицо его стало как
будто светлее, моложе.
— Старый топор, — сказал о нем Варавка. Он не скрывал, что недоволен присутствием Якова Самгина во флигеле. Ежедневно он грубовато говорил о нем что-нибудь насмешливое, это явно угнетало мать и даже действовало на горничную Феню, она смотрела на квартирантов флигеля и гостей их так боязливо и враждебно, как
будто люди эти способны были поджечь дом.
Цитаты из русской классики со словом «будто»
Предложения со словом «будто»
- Она возвышала голос и, говоря, внимательно наблюдала за супругом, как будто хотела видеть, какое действие её слова производили на него.
- Не добившись смешных словечек, она хмурилась, будто видела уже совсем другого мальчика.
- Резная створка подалась к ней и, как кошка, потёрлась о руку, будто пыталась узнать её поближе.
- (все предложения)
Значение слова «будто»
БУ́ДТО, союз и частица. 1. сравнительный союз. Употребляется в сравнительных оборотах и сравнительных придаточных предложениях, соответствует по значению словам: как, словно. (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова БУДТО
Афоризмы русских писателей со словом «будто»
- Неужели только великие люди не исчезают вовсе? Неужели только им суждено и посмертно оставаться среди живущих? А от обычных, от таких, как все, неужели от них ничего не останется? Жил, зарыли, и как будто не было тебя, как будто не жил под солнцем, под этим вечным синим небом…
- В важных делах жизни всегда надо спешить так, как будто бы от потери одной минуты должно было все погибнуть.
- Справедливо сказал Гоголь, что «в Пушкине, будто в лексиконе, заключалось всё богатство, гибкость и сила нашего языка».
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно