Неточные совпадения
Среднего роста,
очень стройный, Диомидов
был одет в черную блузу, подпоясан широким ремнем; на ногах какие-то беззвучные,
хорошо вычищенные сапоги. Клим заметил, что раза два-три этот парень, взглянув на него, каждый раз прикусывал губу, точно
не решаясь спросить о чем-то.
Были часы, когда Климу казалось, что он нашел свое место, свою тропу. Он жил среди людей, как между зеркал, каждый человек отражал в себе его, Самгина, и в то же время
хорошо показывал ему свои недостатки. Недостатки ближних
очень укрепляли взгляд Клима на себя как на человека умного, проницательного и своеобразного. Человека более интересного и значительного, чем сам он, Клим еще
не встречал.
— Он имел
очень хороший организм, но немножко усердный
пил красное вино и
ел жирно. Он
не хотел
хорошо править собой, как крестьянин, который едет на чужой коне.
Он знал каждое движение ее тела, каждый вздох и стон, знал всю,
не очень богатую, игру ее лица и
был убежден, что
хорошо знает суетливый ход ее фраз, которые она
не очень осторожно черпала из модной литературы и часто беспомощно путалась в них, впадая в смешные противоречия.
Черты лица
были мелки и
не очень подвижны, но казалось, что неподвижна кожа,
хорошо дисциплинированная постоянным напряжением какой-то большой, сердечной думы.
Это
было сделано удивительно быстро и несерьезно,
не так, как на том берегу; Самгин, сбоку,
хорошо видел, что штыки торчали неровно, одни — вверх, другие — ниже, и
очень мало таких, которые,
не колеблясь,
были направлены прямо в лица людей.
— Тут, знаешь, убивали, — сказала она
очень оживленно. В зеленоватом шерстяном платье, с волосами, начесанными на уши, с напудренным носом, она
не стала привлекательнее, но оживление все-таки прикрашивало ее. Самгин видел, что это она понимает и ей нравится
быть в центре чего-то. Но он
хорошо чувствовал за радостью жены и ее гостей — страх.
— Дети? — испуганно повторила Дуняша. — Вот уж
не могу вообразить, что у меня — дети! Ужасно неловко
было бы мне с ними. Я
очень хорошо помню, какая
была маленькой. Стыдно
было бы мне… про себя даже совсем нельзя рассказать детям, а они ведь спросят!
— Я думаю, это —
очень по-русски, — зубасто улыбнулся Крэйтон. — Мы, британцы,
хорошо знаем, где живем и чего хотим. Это отличает нас от всех европейцев. Вот почему у нас возможен Кромвель, но
не было и никогда
не будет Наполеона, вашего царя Петра и вообще людей, которые берут нацию за горло и заставляют ее делать шумные глупости.
— Даже с друзьями — ссорятся, если живут близко к ним. Германия —
не друг вам, а
очень завистливый сосед, и вы
будете драться с ней. К нам, англичанам, у вас неправильное отношение. Вы могли бы
хорошо жить с нами в Персии, Турции.
— Так
очень многое кончается в жизни. Один человек в Ливерпуле обнял свою невесту и выколол булавкой глаз свой, — это его
не очень огорчило. «Меня
хорошо кормит один глаз», — сказал он, потому что
был часовщик. Но невеста нашла, что одним глазом он может оценить только одну половинку ее, и
не согласилась венчаться. — Он еще раз вздохнул и щелкнул языком: — По-русски это — прилично, но, кажется, неинтересно…
«Красива, умела одеться, избалована вниманием мужчин. Книжной мудростью
не очень утруждала себя. Рациональна. Правильно оценила отца и
хорошо выбрала друга, — Варавка
был наиболее интересный человек в городе. И — легко “делал деньги”»…
Самгин, насыщаясь и внимательно слушая, видел вдали, за стволами деревьев, медленное движение бесконечной вереницы экипажей, в них яркие фигуры нарядных женщин, рядом с ними покачивались всадники на красивых лошадях; над мелким кустарником в сизоватом воздухе плыли головы пешеходов в соломенных шляпах, в котелках, где-то далеко оркестр отчетливо играл «Кармен»; веселая задорная музыка
очень гармонировала с гулом голосов, все
было приятно пестро, но
не резко, все празднично и красиво, как
хорошо поставленная опера.
— Разве?
Очень хорошо… то
есть хорошо, что
не сообщали, — добавил он, еще раз пожав руку Самгина. — Ну, я — ухожу. Спасибо за хлеб-соль!
Самгин сидел на крайнем стуле у прохода и
хорошо видел пред собою пять рядов внимательных затылков женщин и мужчин. Люди первых рядов сидели
не очень густо, разделенные пустотами, за спиною Самгина их
было еще меньше. На хорах
не более полусотни безмолвных.
Он снова захохотал, Дронов. А Клим Иванович Самгин, пользуясь паузой, попытался найти для Дронова еще несколько ценных фраз, таких, которые
не могли бы вызвать спора. Но необходимые фразы
не являлись, и думать о Дронове, определять его отношение к прочитанному —
не хотелось.
Было бы
хорошо, если б этот пошляк и нахал ушел, провалился сквозь землю, вообще — исчез и, если можно, навсегда. Его присутствие мешало созревать каким-то
очень важным думам Самгина о себе.
—
Очень жаль, — с досадой пробормотал Самгин. Эта рябая женщина
очень хорошо исполняла работу «одной прислуги», а деньги на стол тратила так скромно, что, должно
быть,
не воруя у него, довольствовалась только процентами с лавочников.
— Еще несколько слов.
Очень хорошо известно, что евреи — искусные пропагандаторы. Поэтому расселение евреев черты оседлости должно иметь характер изоляции, то
есть их нужно отправлять в местности с населением крестьянским и
не густым.
Клим Иванович Самгин мужественно ожидал и наблюдал.
Не желая, чтоб темные волны демонстрантов, захлестнув его, всосали в свою густоту, он наблюдал издали, из-за углов.
Не было смысла сливаться с этой грозно ревущей массой людей, — он
очень хорошо помнил, каковы фигуры и лица рабочих, он достаточно много видел демонстраций в Москве, видел и здесь 9 января, в воскресенье, названное «кровавым».
Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы
не читаете писем:
есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом…
очень,
очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
В глазах родных он
не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему
было тридцать два года,
были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал
очень хорошо, каким он должен
был казаться для других)
был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то
есть бездарный малый, из которого ничего
не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Место, которое он занимал,
было, очевидно
очень хорошо пять лет тому назад, но теперь уж
было не то.
Он знал
очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может
быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда
не может
быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
Первое время деревенской жизни
было для Долли
очень трудное. Она живала в деревне в детстве, и у ней осталось впечатление, что деревня
есть спасенье от всех городских неприятностей, что жизнь там хотя и
не красива (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: всё
есть, всё дешево, всё можно достать, и детям
хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в деревню, она увидела, что это всё совсем
не так, как она думала.