Неточные совпадения
Клим не ответил, наливая воду в
стакан, а
выпив воды, сказал...
Уверенный, что он сказал нечто едкое, остроумное, Клим захохотал, прикрыв глаза, а когда открыл их — в комнате никого не
было, кроме брата, наливавшего воду из графина в
стакан.
Климу показалось, что мать ухаживает за Варавкой с демонстративной покорностью, с обидой, которую она не может или не хочет скрыть. Пошумев полчаса,
выпив три
стакана чая, Варавка исчез, как исчезает со сцены театра, оживив пьесу, эпизодическое лицо.
И, нервно схватив бутылку со стола, налил в
стакан свой пива. Три бутылки уже
были пусты. Клим ушел и, переписывая бумаги, прислушивался к невнятным голосам Варавки и Лютова. Голоса у обоих
были почти одинаково высокие и порою так странно взвизгивали, как будто сердились, тоскуя, две маленькие собачки, запертые в комнате.
Костер погас, дымились недогоревшие спички. Поджечь их
было уж нечем. Макаров почерпнул чайной ложкой кофе из
стакана и, с явным сожалением, залил остатки костра.
— И еще
выпью, — сказал Варавка, наливая из кувшина в
стакан холодное молоко.
— Господа! Предлагаю наполнить
стаканы!
Выпьем… за Нее!
Все тоже вставали и молча
пили, зная, что
пьют за конституцию; профессор, осушив
стакан, говорил...
Самгин пошел за ним. У стола с закусками
было тесно, и ораторствовал Варавка со
стаканом вина в одной руке, а другою положив бороду на плечо и придерживая ее там.
Клим спросил еще
стакан чаю,
пить ему не хотелось, но он хотел знать, кого дожидается эта дама? Подняв вуаль на лоб, она писала что-то в маленькой книжке, Самгин наблюдал за нею и думал...
Залпом
выпив вино, он бросил
стакан на поднос...
Кутузов, со
стаканом вина в руке, смеялся, закинув голову, выгнув кадык, и под его фальшивой бородой Клим видел настоящую. Кутузов сказал, должно
быть, что-то очень раздражившее людей, на него кричали несколько человек сразу и громче всех — человек, одетый крестьянином.
Поправив на голове остроконечный колпак, пощупав маску, Самгин подвинулся ко столу. Кружево маски, смоченное вином и потом, прилипало к подбородку, мантия путалась в ногах. Раздраженный этим, он взял бутылку очень холодного пива и жадно
выпил ее,
стакан за
стаканом, слушая, как спокойно и неохотно Кутузов говорит...
— Он еще
есть, — поправил доктор, размешивая сахар в
стакане. — Он —
есть, да! Нас, докторов, не удивишь, но этот умирает… корректно, так сказать. Как будто собирается переехать на другую квартиру и — только. У него — должны бы мозговые явления начаться, а он — ничего, рассуждает, как… как не надо.
Приходил Митрофанов, не спеша
выпивал пять-шесть
стаканов чаю, безразлично кушал хлеб, бисквиты, кушал все, что можно
было съесть, и вносил успокоение.
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в
стакан чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев
есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких нет, да и не дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
Он отошел к столу, накапал лекарства в
стакан, дал Климу
выпить, потом налил себе чаю и, держа
стакан в руках, неловко сел на стул у постели.
Человек в золотых очках подал Гапону
стакан вина, поп жадно и быстро
выпил и снова побежал, закружился, забормотал...
Самгин шел бездумно, бережно охраняя чувство удовлетворения, наполнявшее его, как вино
стакан.
Было уже синевато-сумрачно, вспыхивали огни, толпы людей, густея, становились шумливей. Около Театральной площади из переулка вышла группа людей, человек двести, впереди ее — бородачи, одетые в однообразные поддевки; выступив на мостовую, они угрюмо, но стройно запели...
Адвокат налил
стакан вина, предложил
выпить за конституцию, — Лютов закричал...
Он исчез. Парень подошел к столу, взвесил одну бутылку, другую, налил в
стакан вина,
выпил, громко крякнул и оглянулся, ища, куда плюнуть. Лицо у него опухло, левый глаз почти затек, подбородок и шея вымазаны кровью. Он стал еще кудрявей, — растрепанные волосы его стояли дыбом, и он
был еще более оборван, — пиджак вместе с рубахой распорот от подмышки до полы, и, когда парень
пил вино, — весь бок его обнажился.
Судаков сел к столу против женщин, глаз у него
был большой, зеленоватый и недобрый, шея, оттененная черным воротом наглухо застегнутой тужурки,
была как-то слишком бела.
Стакан чаю, подвинутый к нему Алиной, он взял левой рукой.
— В детстве у меня задатки
были, — продолжал он, вытряхивая пепел из трубки в чайный
стакан, хотя на столе стояла пепельница.
Турчанинов вздрагивал, морщился и торопливо
пил горячий чай, подливая в
стакан вино. Самгин, хозяйничая за столом, чувствовал себя невидимым среди этих людей. Он видел пред собою только Марину; она играла чайной ложкой, взвешивая ее на ладонях, перекладывая с одной на другую, — глаза ее
были задумчиво прищурены.
— Я? Я — по-дурацки говорю. Потому что ничего не держится в душе… как в безвоздушном пространстве. Говорю все, что в голову придет, сам перед собой играю шута горохового, — раздраженно всхрапывал Безбедов; волосы его, высохнув, торчали дыбом, — он
выпил вино, забыв чокнуться с Климом, и, держа в руке пустой
стакан, сказал, глядя в него: — И боюсь, что на меня, вот — сейчас, откуда-то какой-то страх зверем бросится.
— Расстроила вас потеря голубей, вот вы и ворчите, — заметил Самгин, чувствуя, что этот дикарь начинает надоедать, а Безбедов,
выпив пиво, упрямо говорил, глядя в пустой
стакан...
Самгин сел в кресло, закурил, налил в
стакан воды и не стал
пить: вода
была теплая, затхлая.
Лет тридцать тому назад
было это: сижу я в ресторане, задумался о чем-то, а лакей, остроглазый такой, молоденький, пристает: “Что прикажете подать?” — “Птичьего молока
стакан!” — “Простите, говорит, птичье молоко все вышло!” Почтительно сказал, не усмехнулся.
— И скот прирезали, — добавил Бердников. — Ну, я, однако, не жалуюсь.
Будучи стоиком, я говорю: «Бей, но — выучи!» Охо-хо! Нуте-кось, выпьемте шампанского за наше здоровье! Я, кроме этого безвредного напитка, ничего не дозволяю себе, ограниченный человек. — Он вылил в свой бокал рюмку коньяка, чокнулся со
стаканом Самгина и ласково спросил: — Надоела вам моя болтовня?
Приятно
было наблюдать за деревьями спокойное, парадное движение праздничной толпы по аллее. Люди шли в косых лучах солнца встречу друг другу, как бы хвастливо показывая себя, любуясь друг другом. Музыка, смягченная гулом голосов, сопровождала их лирически ласково. Часто доносился веселый смех, ржание коня, за углом ресторана бойко играли на скрипке, масляно звучала виолончель, женский голос
пел «Матчиш», и Попов, свирепо нахмурясь, отбивая такт мохнатым пальцем по
стакану, вполголоса, четко выговаривал...
Ему показалось, что он принял твердое решение, и это несколько успокоило его. Встал,
выпил еще
стакан холодной, шипучей воды. Закурил другую папиросу, остановился у окна. Внизу, по маленькой площади, ограниченной стенами домов, освещенной неяркими пятнами желтых огней, скользили, точно в жидком жире, мелкие темные люди.
Сразу
выпив полный
стакан вина и все более возбуждаясь, он продолжал...
Он
выпил целый
стакан вина, быстро вытер губы платком и взмахнул им в воздухе, продолжая...
Да, у Краснова руки
были странные, они все время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто не имея костей от плеч до пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что им нужно
было:
стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа. На слова Юрина Краснов не обратил внимания; покачивая
стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня в красном вине, он продолжал все так же вполголоса, с трудом...
Самгин отошел от окна, лег на диван и стал думать о женщинах, о Тосе, Марине. А вечером, в купе вагона, он отдыхал от себя, слушая непрерывную, возбужденную речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов сидел против него, держа в руке
стакан белого вина, бутылка
была зажата у него между колен, ладонью правой руки он растирал небритый подбородок, щеки, и Самгину казалось, что даже сквозь железный шум под ногами он слышит треск жестких волос.
Но,
выпив сразу два
стакана вина, он заговорил менее хрипло и деловито. Цены на землю в Москве сильно растут, в центре города квадратная сажень доходит до трех тысяч. Потомок славянофилов, один из «отцов города» Хомяков, за ничтожный кусок незастроенной земли, необходимой городу для расширения панели, потребовал 120 или даже 200 тысяч, а когда ему не дали этих денег, загородил кусок железной решеткой, еще более стеснив движение.
— Вот тебе и отец города! — с восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. — В этом участке таких цен, конечно, нет, — продолжал он. — Дом стоит гроши, стар, мал, бездоходен. За землю можно получить тысяч двадцать пять, тридцать. Покупатель —
есть, продажу можно совершить в неделю. Дело делать надобно быстро, как из пистолета, — закончил Дронов и,
выпив еще
стакан вина, спросил: — Ну, как?
Держа одной рукой
стакан вина пред лицом и отмахивая другой дым папиросы Самгина, он помолчал, вздохнул,
выпил вино.
Нравилась пышная борода, выгодно оттененная синим сатином рубахи, нравилось, что он
пьет чай прямо из
стакана, не наливая в блюдечко. Любуясь человеком, Клим Иванович Самгин чувствовал, как легко вздуваются пузырьки новых мыслей...