Неточные совпадения
Хотя теперь
политика не
в моде, так же как турнюры, но все-таки существует инерция и существуют староверы.
— А — то, что народ хочет свободы, не той, которую ему сулят
политики, а такой, какую могли бы дать попы, свободы страшно и всячески согрешить, чтобы испугаться и — присмиреть на триста лет
в самом себе. Вот-с! Сделано. Все сделано! Исполнены все грехи. Чисто!
— Боюсь, что они Лидию
в политику загонят…
— Вся эта
политика всовывания соломинок
в колеса истории…
Один газетчик посмотрел
в кулак на Грезу, на Микулу и сказал: «
Политика.
Игрою и ремеслом находил Клим и суждения о будущем Великого сибирского пути, о выходе России на берега океана, о
политике Европы
в Китае, об успехах социализма
в Германии и вообще о жизни мира.
А
в городе все знакомые тревожно засуетились, заговорили о
политике и, относясь к Самгину с любопытством, утомлявшим его,
в то же время говорили, что обыски и аресты — чистейшая выдумка жандармов, пожелавших обратить на себя внимание высшего начальства. Раздражал Дронов назойливыми расспросами, одолевал Иноков внезапными визитами, он приходил почти ежедневно и вел себя без церемонии, как
в трактире. Все это заставило Самгина уехать
в Москву, не дожидаясь возвращения матери и Варавки.
Но
в Выборг он вернулся несколько утомленный обилием новых впечатлений и настроенный, как чиновник, которому необходимо снова отдать себя службе, надоевшей ему. Встреча с братом, не возбуждая интереса, угрожала длиннейшей беседой о
политике, жалобными рассказами о жизни ссыльных, воспоминаниями об отце, а о нем Дмитрий, конечно, ничего не скажет лучше, чем сказала Айно.
Я, говорит, к чужому делу ошибочно пришит,
политикой не занимаюсь, а служил
в земстве, вот именно по лесному делу».
Говорили о том, что Россия быстро богатеет, что купечество Островского почти вымерло и уже не заметно
в Москве, что возникает новый слой промышленников, не чуждых интересам культуры, искусства,
политики.
Самгин сосредоточенно занялся кофе, это позволяло ему молчать. Патрон никогда не говорил с ним о
политике, и Самгин знал, что он, вообще не обнаруживая склонности к ней, держался
в стороне от либеральных адвокатов. А теперь вот он говорит...
Не угашая восторга, она рассказала, что
в петербургском университете организовалась группа студентов под лозунгом «Университет — для науки, долой
политику».
— Там,
в Кремле, Гусаров сказал рабочим речь на тему — долой
политику, не верьте студентам, интеллигенция хочет на шее рабочих проехать к власти и все прочее
в этом духе, — сказала Татьяна как будто равнодушно. — А вы откуда знаете это? — спросила она.
—
В общем — молодежь становится серьезнее, и очень многие отходят от
политики к науке.
— То есть — как это отходят? Куда отходят? — очень удивился собеседник. — Разве наукой вооружаются не для
политики? Я знаю, что некоторая часть студенчества стонет: не мешайте учиться! Но это — недоразумение. Университет,
в лице его цивильных кафедр, — военная школа, где преподается наука командования пехотными массами. И, разумеется, всякая другая военная мудрость.
— Нет, не знаю, — ответил Самгин, чувствуя, что на висках его выступил пот, а глаза сохнут. — Я даже не знал, что, собственно, она делает?
В технике? Пропагандистка? Она вела себя со мной очень конспиративно. Мы редко беседовали о
политике. Но она хорошо знала быт, а я весьма ценил это. Мне нужно для книги.
Но и пение ненадолго прекратило ворчливый ропот людей, давно знакомых Самгину, — людей, которых он считал глуповатыми и чуждыми вопросов
политики. Странно было слышать и не верилось, что эти анекдотические люди, погруженные
в свои мелкие интересы, вдруг расширили их и вот уже говорят о договоре с Германией, о кабале бюрократов, пожалуй, более резко, чем газеты, потому что говорят просто.
— Да, Клим, — говорила она. — Я не могу жить
в стране, где все помешались на
политике и никто не хочет честно работать.
— Конечно, не плохо, что Плеве ухлопали, — бормотал он. — А все-таки это значит изводить бактерий, как блох, по одной штучке. Говорят — профессура
в политику тянется, а? Покойник Сеченов очень верно сказал о Вирхове: «Хороший ученый — плохой
политик». Вирхов это оправдал: дрянь-политику делал.
Самгин, слушая его, думал: действительно преступна власть, вызывающая недовольство того слоя людей, который во всех других странах служит прочной опорой государства. Но он не любил думать о
политике в терминах обычных, всеми принятых, находя, что термины эти лишают его мысли своеобразия, уродуют их. Ему больше нравилось, когда тот же доктор, усмехаясь, бормотал...
И не верилось, что эта фигура из старинного водевиля может играть какую-то роль
в политике.
— Ты — человек осведомленный
в политике, скажи-ка…
—
В политике, как
в торговле, «запрос
в карман не кладется».
«Сейчас увижу этого, Якова… Я участвую
в революции по своей воле, свободно, без надежды что-то выиграть, а не как
политик. Я знаю, что времена Гедеона — прошли и триста воинов не сокрушат Иерихон капитализма».
— Вот и вы, интеллигенты, отщепенцы, тоже от страха
в политику бросаетесь. Будто народ спасать хотите, а — что народ? Народ вам — очень дальний родственник, он вас, маленьких, и не видит. И как вы его ни спасайте, а на атеизме обязательно срежетесь. Народничество должно быть религиозным. Земля — землей, землю он и сам отвоюет, но, кроме того, он хочет чуда на земле, взыскует пресветлого града Сиона…
— Однако —
в какой струе плыть? Вот мой вопрос, откровенно говоря. Никому, брат, не верю я. И тебе не верю.
Политикой ты занимаешься, — все люди
в очках занимаются
политикой. И, затем, ты адвокат, а каждый адвокат метит
в Гамбетты и Жюль Фавры.
— Печально, когда человек сосредоточивается на плотском своем существе и на разуме, отметая или угнетая дух свой, начало вселенское. Аристотель
в «
Политике» сказал, что человек вне общества — или бог или зверь. Богоподобных людей — не встречала, а зверье среди них — мелкие грызуны или же барсуки, которые защищают вонью жизнь свою и нору.
— Вот — соседи мои и знакомые не говорят мне, что я не так живу, а дети, наверное, сказали бы. Ты слышишь, как
в наши дни дети-то кричат отцам — не так, все — не так! А как марксисты народников зачеркивали? Ну — это
политика! А декаденты? Это уж — быт, декаденты-то! Они уж отцам кричат: не
в таких домах живете, не на тех стульях сидите, книги читаете не те! И заметно, что у родителей-атеистов дети — церковники…
— Если б не тетка — плюнул бы я
в ладонь этой чертовой кукле с ее
политикой, союзами, архангелами…
— У нее — новая идея: надобно, видишь ли, восстановлять культурные хозяйства, фермеров надобно разводить, —
в согласии с
политикой Столыпина.
— Это ужасно! — сочувственно откликнулся парижанин. — И все потому, что не хватает денег. А мадам Муромская говорит, что либералы — против займа во Франции. Но, послушайте, разве это
политика? Люди хотят быть нищими… Во Франции революцию делали богатые буржуа, против дворян, которые уже разорились, но держали короля
в своих руках, тогда как у вас, то есть у нас, очень трудно понять — кто делает революцию?
—
В беседах с мужиками о
политике, об отрубах, — хмуро добавил Самгин. Она усмехнулась...
Все это текло мимо Самгина, но было неловко, неудобно стоять
в стороне, и раза два-три он посетил митинги местных
политиков. Все, что слышал он, все речи ораторов были знакомы ему; он отметил, что левые говорят громко, но слова их стали тусклыми, и чувствовалось, что говорят ораторы слишком напряженно, как бы из последних сил. Он признал, что самое дельное было сказано
в городской думе, на собрании кадетской партии, членом ее местного комитета — бывшим поверенным по делам Марины.
Все понимают, что страна нуждается
в спокойной, будничной работе
в областях
политики и культуры.
— Вообще интеллигенция не делает революций, даже когда она психически деклассирована. Интеллигент — не революционер, а реформатор
в науке, искусстве, религии. И
в политике, конечно. Бессмысленно и бесполезно насиловать себя, искусственно настраивать на героический лад…
Самгин уже привык верить ее чутью действительности, всегда внимательно прислушивался к ее суждениям о
политике, но
в этот час
политика мешала ему.
— Естественно, вы понимаете, что существование такого кружка совершенно недопустимо, это — очаг заразы. Дело не
в том, что Михаила Локтева поколотили. Я пришел к вам потому, что отзывы Миши о вас как человеке культурном… Ну, и — вообще, вы ему импонируете морально, интеллектуально… Сейчас все заняты мелкой
политикой, — Дума тут, — но, впрочем, не
в этом дело! — Он, крякнув, раздельно, внушительно сказал...
«Ради этого стада, ради сытости его Авраамы
политики приносят
в жертву Исааков, какие-то Самойловы фабрикуют революционеров из мальчишек…»
— Большая редкость
в наши дни, когда как раз даже мальчики и девочки
в политику вторглись, — тяжко вздохнув, сказал Бердников и продолжал комически скорбно: — Особенно девочек жалко, они совсем несъедобны стали, как, примерно, мармелад с уксусом. Вот и Попов тоже
политикой уязвлен, марксизму привержен, угрожает мужика социалистом сделать, хоша мужик, даже когда он совсем нищий, все-таки не пролетар…
— Какой ужасный город!
В Москве все так просто… И — тепло. Охотный ряд, Художественный театр, Воробьевы горы… На Москву можно посмотреть издали, я не знаю, можно ли видеть Петербург с высоты, позволяет ли он это? Такой плоский, огромный, каменный… Знаешь — Стратонов сказал: «Мы,
политики, хотим сделать деревянную Россию каменной».
— Во Франции,
в Англии интеллигенция может не заниматься
политикой, если она не хочет этого, а мы — должны! Каждый из нас обязан думать обо всем, что делается
в стране. Почему — обязан?
—
В быстрой смене литературных вкусов ваших все же замечаем — некое однообразие оных. Хотя антидемократические идеи Ибсена как будто уже приелись, но место его
в театрах заступил Гамсун, а ведь хрен редьки — не слаще. Ведь Гамсун — тоже антидемократ, враг
политики…
— Столыпина я одобряю; он затеял дело доброе, дело мудрое. Накормить лучших людей — это уже
политика европейская. Все ведь
в жизни нашей строится на отборе лучшего, — верно?
— Дом продать — дело легкое, — сказал он. — Дома
в цене, покупателей — немало. Революция спугнула помещиков, многие переселяются
в Москву. Давай, выпьем. Заметил, какой студент сидит? Новое издание… Усовершенствован.
В тюрьму за
политику не сядет, а если сядет, так за что-нибудь другое. Эх, Клим Иваныч, не везет мне, — неожиданно заключил он отрывистую, сердитую свою речь.
«Я всегда протестовал против вторжения
политики в область свободной мысли…»
— Замечательная газета. Небывалая. Привлечем все светила науки, литературы, Леонида Андреева, объявим войну реалистам «Знания», — к черту реализм! И —
политику вместе с ним. Сто лет политиканили — устали, надоело. Все хотят романтики, лирики, метафизики, углубления
в недра тайн,
в кишки дьявола. Властители умов — Достоевский, Андреев, Конан-Дойль.
—
В общем — это интересно. Но я думаю, что
в стране, где существует представительное правление, газета без
политики невозможна.
—
В нашей воле дать
политику парламентариев
в форме объективного рассказа или под соусом критики. Соус, конечно, будет
политикой. Мораль — тоже. Но о том, что литераторы бьют друг друга, травят кошек собаками, тоже можно говорить без морали. Предоставим читателю забавляться ею.
К его вескому слову прислушиваются
политики всех партий, просветители, озабоченные культурным развитием низших слоев народа, литераторы, запутавшиеся
в противоречиях критиков, критики, поверхностно знакомые с философией и плохо знакомые с действительной жизнью.
Конечно, прокурор воспользовался бы случаем включить
в уголовное дело интеллигента-политика, — это диктуется реакцией и общим озлоблением против левых.