Неточные совпадения
Хорошо, самозабвенно пел высоким тенорком Диомидов.
В нем обнаруживались качества, неожиданные и возбуждавшие симпатию Клима. Было ясно, что, говоря о своей робости пред
домашними людями, юный бутафор притворялся. Однажды Маракуев возбужденно порицал молодого царя за то, что царь, выслушав доклад о студентах, отказавшихся принять присягу ему, сказал...
В этом соседстве церковного с
домашним Клим Самгин благосклонно отметил размашистое бесстыдство торговли.
«Диомидов — врет, он —
домашний, а вот этот действительно — дикий», — думал он, наблюдая за Иноковым через очки. Тот бросил окурок под стол, метясь
в корзину для бумаги, но попал
в ногу Самгина, и лицо его вдруг перекосилось гримасой.
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака; на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел
в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов сидел
в углу за столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную
в пенковый мундштук, на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Через минуту Самгин имел основание думать, что должно повториться уже испытанное им: он сидел
в кабинете у стола, лицом к свету, против него, за столом, помещался офицер, только обстановка кабинета была не такой
домашней, как у полковника Попова, а — серьезнее, казенней.
В общем — все-таки жилось неплохо, но после нового года
домашнее, привычное как-то вдруг отскочило
в сторону.
— Сказано: нельзя смотреть! — тихо и лениво проговорил штатский, подходя к Самгину и отодвинув его плечом от окна, но занавеску не поправил, и Самгин видел, как мимо окна, не очень быстро, тяжко фыркая дымом, проплыл блестящий паровоз, покатились длинные, новенькие вагоны; на застекленной площадке последнего сидел, как тритон
в домашнем аквариуме, — царь.
В сарае,
в груде отжившего
домашнего хлама, возился дворник Николай, молчаливый, трезвый человек, и с ним еще кто-то чужой.
В вестибюле гостиницы его встретил очень
домашний, успокаивающий запах яблоков и сушеных грибов, а хозяйка, радушная, приятная старушка, жалобно и виновато сказала...
— Почему — странно? — тотчас откликнулась она, подняв брови. — Да я и не шучу, это у меня стиль такой, приучилась говорить о премудростях просто, как о
домашних делах. Меня очень серьезно занимают люди, которые искали-искали свободы духа и вот будто — нашли, а свободой-то оказалась бесцельность, надмирная пустота какая-то. Пустота, и — нет
в ней никакой иной точки опоры для человека, кроме его вымысла.
Со двора
в окно падали лучи заходящего солнца, и все на столе было как бы покрыто красноватой пылью, а зелень растений на трельяже неприятно почернела.
В хрустальной вазе по
домашнему печенью ползали мухи.
Вспомнились свои,
домашние старики и прежде всех — историк Козлов, с его старомодной фразой: «Как истый любитель чая и пьющий его безо всяких добавлений…» Тот же Козлов во главе монархической манифестации, с открытой, ревущей, маленькой пастью, с палкой
в руке.
— Вообще — скучновато. Идет уборка после
домашнего праздника, людишки переживают похмелье, чистятся, все хорошенькое, что вытащили для праздника из нутра своего, — прячут смущенно. Догадались, что вчера вели себя несоответственно званию и положению. А начальство все старается о упокоении, вешает злодеев. Погодило бы душить, они сами выдохнутся. Вообще, живя
в провинции, представляешь себе центральных людей… ну, богаче, что ли, с начинкой более интересной…
Прищурясь, вытянув шею вперед, он утвердительно кивнул головой кому-то из депутатов
в первом ряду кресел, показал ему зубы и заговорил
домашним, приятельским тоном, поглаживая левой рукой лацкан сюртука, край пюпитра, тогда как правая рука медленно плавала
в воздухе, как бы разгоняя невидимый дым.
С мыслями, которые очень беспокоили его, Самгин не привык возиться и весьма легко отталкивал их. Но воспоминания о Тагильском держались
в нем прочно, он пересматривал их путаницу охотно и убеждался, что от Тагильского осталось
в нем гораздо больше, чем от Лютова и других любителей пестренькой
домашней словесности.
— Иван Пращев, офицер, участник усмирения поляков
в 1831 году, имел денщика Ивана Середу. Оный Середа, будучи смертельно ранен, попросил Пращева переслать его, Середы,
домашним три червонца. Офицер сказал, что пошлет и даже прибавит за верную службу, но предложил Середе: «Приди с того света
в день, когда я должен буду умереть». — «Слушаю, ваше благородие», — сказал солдат и помер.
«К чему сводится социальная роль
домашней прислуги? Конечно — к освобождению нервно-мозговой энергии интеллекта от необходимости держать жилище
в чистоте: уничтожать
в нем пыль, сор, грязь. По смыслу своему это весьма почетное сотрудничество энергии физической…»
Было как-то странно, что этот коридор оканчивался изящно обставленным рестораном,
в нем собралось десятка три угрюмых, унылых, сердитых и среди них один веселый — Стратонов,
в каком-то очень
домашнем, помятом костюме,
в мягких сапогах.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там
в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели
домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно,
домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете,
в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Однако Клима Лавина // Крестьяне полупьяные // Уважили: «Качать его!» // И ну качать… «Ура!» // Потом вдову Терентьевну // С Гаврилкой, малолеточком, // Клим посадил рядком // И жениха с невестою // Поздравил! Подурачились // Досыта мужики. // Приели все, все припили, // Что господа оставили, // И только поздним вечером //
В деревню прибрели. //
Домашние их встретили // Известьем неожиданным: // Скончался старый князь! // «Как так?» — Из лодки вынесли // Его уж бездыханного — // Хватил второй удар! —
Этот вопрос произвел всеобщую панику; всяк бросился к своему двору спасать имущество. Улицы запрудились возами и пешеходами, нагруженными и навьюченными
домашним скарбом. Торопливо, но без особенного шума двигалась эта вереница по направлению к выгону и, отойдя от города на безопасное расстояние, начала улаживаться.
В эту минуту полил долго желанный дождь и растворил на выгоне легко уступающий чернозем.
Тогда он не обратил на этот факт надлежащего внимания и даже счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник,
в видах собственного облегчения, по временам снимал с себя голову и вместо нее надевал ермолку, точно так, как соборный протоиерей, находясь
в домашнем кругу, снимает с себя камилавку [Камилавка (греч.) — особой формы головной убор, который носят старшие по чину священники.] и надевает колпак.
Львов
в домашнем сюртуке с поясом,
в замшевых ботинках сидел на кресле и
в pince-nez с синими стеклами читал книгу, стоявшую на пюпитре, осторожно на отлете держа красивою рукой до половины испеплившуюся сигару.