Неточные совпадения
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми
мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая
в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали
в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
— Не знаю, — отвечал Клим, живя
в других
мыслях, а Дронов судорожно догадывался...
Он читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви, читал «Родословную историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и, читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и
мысли. Самгину казалось, что от этого нос его становился заметней, а лицо еще более плоским.
В книгах нет тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума.
— Дронов где-то вычитал, что тут действует «дух породы», что «так хочет Венера». Черт их возьми, породу и Венеру, какое мне дело до них? Я не желаю чувствовать себя кобелем, у меня от этого тоска и
мысли о самоубийстве, вот
в чем дело!
Вера эта звучала почти
в каждом слове, и, хотя Клим не увлекался ею, все же он выносил из флигеля не только кое-какие
мысли и меткие словечки, но и еще нечто, не совсем ясное, но
в чем он нуждался; он оценивал это как знание людей.
Он чувствовал себя как бы приклеенным, привязанным к
мыслям о Лидии и Макарове, о Варавке и матери, о Дронове и швейке, но ему казалось, что эти назойливые
мысли живут не
в нем, а вне его, что они возбуждаются только любопытством, а не чем-нибудь иным.
— Этому вопросу нет места, Иван. Это — неизбежное столкновение двух привычек
мыслить о мире. Привычки эти издревле с нами и совершенно непримиримы, они всегда будут разделять людей на идеалистов и материалистов. Кто прав? Материализм — проще, практичнее и оптимистичней, идеализм — красив, но бесплоден. Он — аристократичен, требовательней к человеку. Во всех системах мышления о мире скрыты, более или менее искусно, элементы пессимизма;
в идеализме их больше, чем
в системе, противостоящей ему.
Вспоминая все это, Клим вдруг услышал
в гостиной непонятный, торопливый шорох и тихий гул струн, как будто виолончель Ржиги, отдохнув, вспомнила свое пение вечером и теперь пыталась повторить его для самой себя. Эта
мысль, необычная для Клима, мелькнув, уступила место испугу пред непонятным. Он прислушался: было ясно, что звуки родились
в гостиной, а не наверху, где иногда, даже поздно ночью, Лидия тревожила струны рояля.
Клим почти не вслушивался
в речи и споры, уже знакомые ему, они его не задевали, не интересовали. Дядя тоже не говорил ничего нового, он был, пожалуй, менее других речист,
мысли его были просты, сводились к одному...
Климу больше нравилась та скука, которую он испытывал у Маргариты. Эта скука не тяготила его, а успокаивала, притупляя
мысли, делая ненужными всякие выдумки. Он отдыхал у швейки от необходимости держаться, как солдат на параде. Маргарита вызывала
в нем своеобразный интерес простотою ее чувств и
мыслей. Иногда, должно быть, подозревая, что ему скучно, она пела маленьким, мяукающим голосом неслыханные песни...
Иногда эти голые
мысли Клим представлял себе
в форме клочьев едкого дыма, обрывков облаков; они расползаются
в теплом воздухе тесной комнаты и серой, грязноватой пылью покрывают книги, стены, стекла окна и самого мыслителя.
Это сопоставление понравилось Климу, как всегда нравились ему упрощающие
мысли. Он заметил, что и сам Томилин удивлен своим открытием, видимо — случайным. Швырнув тяжелую книгу на койку, он шевелил бровями, глядя
в окно, закинув руки за шею, под свой плоский затылок.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие
мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет
в городе все более видную роль. Снова
в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
Она ушла, прежде чем он успел ответить ей. Конечно, она шутила, это Клим видел по лицу ее. Но и
в форме шутки ее слова взволновали его. Откуда, из каких наблюдений могла родиться у нее такая оскорбительная
мысль? Клим долго, напряженно искал
в себе: являлось ли у него сожаление, о котором догадывается Лидия? Не нашел и решил объясниться с нею. Но
в течение двух дней он не выбрал времени для объяснения, а на третий пошел к Макарову, отягченный намерением, не совсем ясным ему.
С неотразимой навязчивостью вертелась
в голове
мысль, что Макаров живет с Лидией так, как сам он жил с Маргаритой, и, посматривая на них исподлобья, он мысленно кричал...
У себя
в комнате, сбросив сюртук, он подумал, что хорошо бы сбросить вот так же всю эту вдумчивость, путаницу чувств и
мыслей и жить просто, как живут другие, не смущаясь говорить все глупости, которые подвернутся на язык, забывать все премудрости Томилина, Варавки… И забыть бы о Дронове.
Слушая сквозь свои думы болтовню Маргариты, Клим еще ждал, что она скажет ему, чем был побежден страх ее, девушки, пред первым любовником? Как-то странно, вне и мимо его, мелькнула
мысль:
в словах этой девушки есть нечто общее с бойкими речами Варавки и даже с мудрыми глаголами Томилина.
Ночь была холодно-влажная, черная; огни фонарей горели лениво и печально, как бы потеряв надежду преодолеть густоту липкой тьмы. Климу было тягостно и ни о чем не думалось. Но вдруг снова мелькнула и оживила его
мысль о том, что между Варавкой, Томилиным и Маргаритой чувствуется что-то сродное, все они поучают, предупреждают, пугают, и как будто за храбростью их слов скрывается боязнь. Пред чем, пред кем? Не пред ним ли, человеком, который одиноко и безбоязненно идет
в ночной тьме?
Быстрая походка людей вызвала у Клима унылую
мысль: все эти сотни и тысячи маленьких воль, встречаясь и расходясь, бегут к своим целям, наверное — ничтожным, но ясным для каждой из них. Можно было вообразить, что горьковатый туман — горячее дыхание людей и все
в городе запотело именно от их беготни. Возникала боязнь потерять себя
в массе маленьких людей, и вспоминался один из бесчисленных афоризмов Варавки, — угрожающий афоризм...
Дмитрий двигался за девицей, как барка за пароходом, а
в беспокойном хождении Марины было что-то тревожное, чувствовался избыток животной энергии, и это смущало Клима, возбуждая
в нем нескромные и нелестные для девицы
мысли.
—
Мысль о вредном влиянии науки на нравы — старенькая и дряхлая
мысль.
В последний раз она весьма умело была изложена Руссо
в 1750 году,
в его ответе Академии Дижона. Ваш Толстой, наверное, вычитал ее из «Discours» Жан-Жака. Да и какой вы толстовец, Туробоев? Вы просто — капризник.
— Ты — ешь, ешь больше! — внушала она. — И не хочется, а — ешь. Черные
мысли у тебя оттого, что ты плохо питаешься. Самгин старший, как это по-латыни? Слышишь?
В здоровом теле — дух здоровый…
Университет ничем не удивил и не привлек Самгина. На вступительной лекции историка он вспомнил свой первый день
в гимназии. Большие сборища людей подавляли его,
в толпе он внутренне сжимался и не слышал своих
мыслей; среди однообразно одетых и как бы однолицых студентов он почувствовал себя тоже обезличенным.
Но теперь, когда
мысли о смерти и любви облекались гневными словами маленькой, почти уродливой девушки, Клим вдруг почувствовал, что эти
мысли жестоко ударили его и
в сердце и
в голову.
Он уже не слушал возбужденную речь Нехаевой, а смотрел на нее и думал: почему именно эта неприглядная, с плоской грудью, больная опасной болезнью, осуждена кем-то носить
в себе такие жуткие
мысли?
Но снег и отлично развитое чувство самосохранения быстро будили
в Климе протестующие
мысли.
Ночью он прочитал «Слепых» Метерлинка. Монотонный язык этой драмы без действия загипнотизировал его, наполнил смутной печалью, но смысл пьесы Клим не уловил. С досадой бросив книгу на пол, он попытался заснуть и не мог.
Мысли возвращались к Нехаевой, но думалось о ней мягче. Вспомнив ее слова о праве людей быть жестокими
в любви, он спросил себя...
Он перешел
в столовую, выпил чаю, одиноко посидел там, любуясь, как легко растут новые
мысли, затем пошел гулять и незаметно для себя очутился у подъезда дома, где жила Нехаева.
— Насколько ты, с твоей сдержанностью, аристократичнее других! Так приятно видеть, что ты не швыряешь своих
мыслей, знаний бессмысленно и ненужно, как это делают все, рисуясь друг перед другом! У тебя есть уважение к тайнам твоей души, это — редко. Не выношу людей, которые кричат, как заплутавшиеся
в лесу слепые. «Я, я, я», — кричат они.
— Ты
в начале беседы очень верно заметил, что люди выдумывают себя. Возможно, что это так и следует, потому что этим подслащивается горькая
мысль о бесцельности жизни…
— Ты
в те дни был ненормален, — спокойно напомнил Клим. —
Мысль о бесцельности бытия все настойчивее тревожит людей.
Он сел на скамью, под густой навес кустарника; аллея круто загибалась направо, за углом сидели какие-то люди, двое; один из них глуховато ворчал, другой шаркал палкой или подошвой сапога по неутоптанному, хрустящему щебню. Клим вслушался
в монотонную воркотню и узнал давно знакомые
мысли...
— Он, как Толстой, ищет веры, а не истины. Свободно
мыслить о истине можно лишь тогда, когда мир опустошен: убери из него все — все вещи, явления и все твои желания, кроме одного: познать
мысль в ее сущности. Они оба
мыслят о человеке, о боге, добре и зле, а это — лишь точки отправления на поиски вечной, все решающей истины…
То, что, исходя от других людей, совпадало с его основным настроением и легко усваивалось памятью его, казалось ему более надежным, чем эти бродячие, вдруг вспыхивающие
мысли,
в них было нечто опасное, они как бы грозили оторвать и увлечь
в сторону от запаса уже прочно усвоенных мнений.
— От этого ее не могли отучить
в школе. Ты думаешь — злословлю? Завидую? Нет, Клим, это не то! — продолжала она, вздохнув. — Я думаю, что есть красота, которая не возбуждает… грубых
мыслей, — есть?
Такие
мысли являлись у нее неожиданно, вне связи с предыдущим, и Клим всегда чувствовал
в них нечто подозрительное, намекающее. Не считает ли она актером его? Он уже догадывался, что Лидия, о чем бы она ни говорила, думает о любви, как Макаров о судьбе женщин, Кутузов о социализме, как Нехаева будто бы думала о смерти, до поры, пока ей не удалось вынудить любовь. Клим Самгин все более не любил и боялся людей, одержимых одной идеей, они все насильники, все заражены стремлением порабощать.
— Молчун схватил. Павла, — помнишь? — горничная, которая обокрала нас и бесследно исчезла? Она рассказывала мне, что есть такое существо — Молчун. Я понимаю — я почти вижу его — облаком, туманом. Он обнимет, проникнет
в человека и опустошит его. Это — холодок такой.
В нем исчезает все, все
мысли, слова, память, разум — все! Остается
в человеке только одно — страх перед собою. Ты понимаешь?
Он говорил осторожно, боясь, чтоб Лидия не услышала
в его словах эхо
мыслей Макарова, —
мыслей, наверное, хорошо знакомых ей.
Затем все примолкло, и
в застывшей тишине Клим еще сильнее почувствовал течение неоформленной
мысли.
Это не было похоже на тоску, недавно пережитую им, это было сновидное, тревожное ощущение падения
в некую бездонность и мимо своих обычных
мыслей, навстречу какой-то новой, враждебной им. Свои
мысли были где-то
в нем, но тоже бессловесные и бессильные, как тени. Клим Самгин смутно чувствовал, что он должен
в чем-то сознаться пред собою, но не мог и боялся понять:
в чем именно?
Клим Самгин не впервые представил, как
в него извне механически вторгается множество острых, равноценных
мыслей.
Иногда его уже страшило это ощущение самого себя как пустоты,
в которой непрерывно кипят слова и
мысли, — кипят, но не согревают.
«Вот почему иногда мне кажется, что
мысли мои кипят
в пустом пространстве. И то, что я чувствовал ночью, есть, конечно, назревание моей веры».
Лютов, крепко потирая руки, усмехался, а Клим подумал, что чаще всего, да почти и всегда, ему приходится слышать хорошие
мысли из уст неприятных людей. Ему понравились крики Лютова о необходимости свободы, ему казалось верным указание Туробоева на русское неуменье владеть
мыслью. Задумавшись, он не дослышал чего-то
в речи Туробоева и был вспугнут криком Лютова...
Он долго думал
в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать
в город. Дорогой на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя
в хаосе чужих
мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
— Не понимаю, что связывает тебя с этим пьяницей. Это пустой человек,
в котором скользят противоречивые, чужие слова и
мысли. Он такой же выродок, как Туробоев.
Поработав больше часа, он ушел, унося раздражающий образ женщины, неуловимой
в ее
мыслях и опасной, как все выспрашивающие люди. Выспрашивают, потому что хотят создать представление о человеке, и для того, чтобы скорее создать, ограничивают его личность, искажают ее. Клим был уверен, что это именно так; сам стремясь упрощать людей, он подозревал их
в желании упростить его, человека, который не чувствует границ своей личности.
— Материалисты утверждают, что психика суть свойство организованной материи,
мысль — химическая реакция. Но — ведь это только терминологически отличается от гилозоизма, от одушевления материи, — говорил Томилин, дирижируя рукою с пряником
в ней. — Из всех недопустимых опрощений материализм — самое уродливое. И совершенно ясно, что он исходит из отчаяния, вызванного неведением и усталостью безуспешных поисков веры.
Он видел, что общий строй ее
мысли сроден «кутузовщине», и
в то же время все, что говорила она, казалось ему словами чужого человека, наблюдающего явления жизни издалека, со стороны.
Клим согласно кивнул головой. Когда он не мог сразу составить себе мнения о человеке, он чувствовал этого человека опасным для себя. Таких, опасных, людей становилось все больше, и среди них Лидия стояла ближе всех к нему. Эту близость он сейчас ощутил особенно ясно, и вдруг ему захотелось сказать ей о себе все, не утаив ни одной
мысли, сказать еще раз, что он ее любит, но не понимает и чего-то боится
в ней. Встревоженный этим желанием, он встал и простился с нею.