Неточные совпадения
Судорожным движением всего тела Клим отполз подальше от этих опасных
рук, но, как только он отполз,
руки и голова Бориса исчезли, на взволнованной воде качалась только черная каракулевая
шапка, плавали свинцовые кусочки льда и вставали горбики воды, красноватые
в лучах заката.
Туробоев отошел
в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего,
в пышной
шапке сивых волос,
в красной рубахе без пояса; полторы ноги его были одеты синими штанами.
В одной
руке он держал нож,
в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая на господ снизу вверх светлыми глазами. Лицо у него было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
Народ подпрыгивал, размахивая
руками, швырял
в воздух фуражки,
шапки. Кричал он так, что было совершенно не слышно, как пара бойких лошадей губернатора Баранова бьет копытами по булыжнику. Губернатор торчал
в экипаже, поставив колено на сиденье его, глядя назад, размахивая фуражкой, был он стального цвета, отчаянный и героический, золотые бляшки орденов блестели на его выпуклой груди.
— При входе
в царский павильон государя встретили гридни, знаете — эдакие русские лепообразные отроки
в белых кафтанах с серебром,
в белых, высоких
шапках, с секирами
в руках; говорят, — это древний литератор Дмитрий Григорович придумал их.
Клим не успел ответить; тщедушный человечек
в сером пальто,
в шапке, надвинутой на глаза, схватившись
руками за портфель его, тонко взвизгнул...
Из толпы вывернулся Митрофанов, зажав
шапку под мышкой, держа
в руке серебряные часы, встал рядом и сказал вполголоса, заикаясь...
Самгин шагал
в стороне нахмурясь, присматриваясь, как по деревне бегают люди с мешками
в руках, кричат друг на друга, столбом стоит среди улицы бородатый сектант Ермаков. Когда вошли
в деревню, возница, сорвав
шапку с головы, закричал...
Пожилой, пьяный человек
в распахнутой шубе, с
шапкой в руке, неверно шагая, смотрел изумленно под ноги себе и рычал...
Она тотчас пришла.
В сером платье без талии, очень высокая и тонкая,
в пышной
шапке коротко остриженных волос, она была значительно моложе того, как показалась на улице. Но капризное лицо ее все-таки сильно изменилось, на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей на английскую гувернантку, девицу, которая уже потеряла надежду выйти замуж. Она села на кровать
в ногах мужа, взяла рецепт из его
рук, сказав...
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял
в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую
руку прижимая ко груди, правую, с
шапкой, вытянув вперед. Но
рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью на снег, упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя
шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо
в снег.
По площади ползали окровавленные люди, другие молча подбирали их, несли куда-то; валялось много
шапок, галош; большая серая шаль лежала комом, точно
в ней был завернут ребенок, а около ее, на снеге — темная кисть
руки вверх ладонью.
Впереди его двое молодых ребят вели под
руки третьего,
в котиковой
шапке, сдвинутой на затылок, с комьями красного снега на спине.
У дома, где жил и умер Пушкин, стоял старик из «Сказки о рыбаке и рыбке», — сивобородый старик
в женской ватной кофте, на голове у него трепаная
шапка, он держал
в руке обломок кирпича.
Он сказал адрес, сунул
в руку Самгина какие-то листочки, поправил
шапку и, махнув
рукою, пошел назад, держа голову так неподвижно, как будто боялся потерять ее.
Морозов быстро посторонился. Тогда
в прихожую нырком, наклоня голову, вскочил небольшой человечек,
в пальто, слишком широком и длинном для его фигуры,
в шапке, слишком большой для головы; извилистым движением всего тела и размахнув
руками назад, он сбросил пальто на пол, стряхнул
шапку туда же и сорванным голосом спросил...
«Извозчики — самый спокойный народ», — вспомнил Самгин. Ему загородил дорогу человек
в распахнутой шубе,
в мохнатой
шапке, он вел под
руки двух женщин и сочно рассказывал...
Он чувствовал себя
в силе сказать много резкостей, но Лютов поднял
руку, как для удара, поправил
шапку, тихонько толкнул кулаком другой
руки в бок Самгина и отступил назад, сказав еще раз, вопросительно...
Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а среди улицы за гробом шла Алина под
руку с Макаровым; за ними — усатый человек, похожий на военного
в отставке, небритый, точно
в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой
в руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув
руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без
шапки, рослый парень, кудрявый и весь
в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
Из переулка шумно вывалилось десятка два возбужденных и нетрезвых людей. Передовой, здоровый краснорожий парень
в шапке с наушниками,
в распахнутой лисьей шубе, надетой на рубаху без пояса, встал перед гробом, широко расставив ноги
в длинных, выше колен, валенках, взмахнул
руками так, что рубаха вздернулась, обнажив сильно выпуклый, масляно блестящий живот, и закричал визгливым, женским голосом...
В толпе вертелся Лютов; сняв
шапку, размахивая ею, он тоже что-то кричал, но парень
в шубе, пытаясь схватить его пьяной
рукою, заглушал все голоса пронзительными визгами истерического восторга.
Он стоял
в пальто,
в шапке,
в глубоких валяных ботиках на ногах и, держа под мышкой палку, снимал с
рук перчатки. Оказалось, что он провел ночь у роженицы,
в этой же улице.
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь
рукой в мостовую; мохнатая
шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это — Дьякон.
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда на полках приобрела сходство с оружием, а белая масса плиты — точно намогильный памятник.
В мутном пузыре света старики сидели так, что их разделял только угол стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар,
в пальто, застегнутом до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив
шапку на колено, он прижимал ее
рукой, а другою дергал свои реденькие усы.
Открыв глаза, Самгин видел сквозь туман, что к тумбе прислонился, прячась, как зверушка, серый ботик Любаши, а опираясь спиной о тумбу, сидит, держась за живот
руками, прижимая к нему
шапку, двигая черной валяной ногой, коротенький человек,
в мохнатом пальто; лицо у него тряслось, вертелось кругами, он четко и грустно говорил...
— Вот — из пушек уговаривают народ, — живи смирно! Было это когда-нибудь
в Москве? Чтобы из пушек
в Москве, где цари венчаются, а? — изумленно воскликнул он, взмахнув
рукою с
шапкой в ней, и, помолчав, сказал: — Это надо понять!
На козлах сидел, вытянув
руки, огромный кучер
в меховой
шапке с квадратным голубым верхом,
в санях — генерал
в широчайшей шинели; голову, накрытую синим кружком фуражки, он спрятал
в бобровый воротник и был похож на колокол, отлитый из свинца.
Он не заметил, откуда выскочила и, с разгона, остановилась на углу черная, тонконогая лошадь, — остановил ее Судаков, запрокинувшись с козел назад, туго вытянув
руки; из-за угла выскочил человек
в сером пальто, прыгнул
в сани, — лошадь помчалась мимо Самгина, и он видел, как серый человек накинул на плечи шубу, надел мохнатую
шапку.
В углу дивана съежился, засунув
руки в карманы пальто, закрыв глаза, остроносый человек
в котиковой
шапке, ничем не интересный.
Локомотив свистнул, споткнулся и, встряхнув вагоны, покачнув людей, зашипел, остановясь
в густой туче снега, а голос остроносого затрещал слышнее. Сняв
шапку, человек этот прижал ее под мышкой, должно быть, для того, чтоб не махать левой
рукой, и, размахивая правой, сыпал слова, точно гвозди
в деревянный ящик...
Но спрашивал он мало, а больше слушал Марину, глядя на нее как-то подчеркнуто почтительно. Шагал по улицам мерным, легким шагом солдата, сунув
руки в карманы черного, мохнатого пальто, носил бобровую
шапку с козырьком, и глаза его смотрели из-под козырька прямо, неподвижно, не мигая. Часто посещал церковные службы и, восхищаясь пением, говорил глубоким баритоном...
Мягко пожав
руку Самгина, он походкой очень усталого человека пошел
в прихожую, бережно натянул пальто, внимательно осмотрел
шапку и, надев ее, сказал глухо...
«Да, вот и меня так же», — неотвязно вертелась одна и та же мысль,
в одних и тех же словах, холодных, как сухой и звонкий морозный воздух кладбища. Потом Ногайцев долго и охотно бросал
в могилу мерзлые комья земли, а Орехова бросила один, — но большой. Дронов стоял, сунув
шапку под мышку,
руки в карманы пальто, и красными глазами смотрел под ноги себе.
Вечером эти сомнения приняли характер вполне реальный, характер обидного, незаслуженного удара. Сидя за столом, Самгин составлял план повести о деле Марины, когда пришел Дронов, сбросил пальто на
руки длинной Фелицаты, быстро прошел
в столовую, забыв снять
шапку, прислонился спиной к изразцам печки и спросил, угрюмо покашливая...
В шапке черных и, должно быть, жестких волос с густосиними щеками и широкой синей полосой на месте усов, которые как бы заменялись толстыми бровями, он смотрел из-под нахмуренных бровей мрачно, тяжело вздыхал, его толстые ярко-красные ‹губы› смачно чмокали, и, спрятав
руки за спину, не улыбаясь, звонким, но комически унылым голосом он рассказывал...
Он встал, пошел к себе
в комнату, но
в вестибюле его остановил странный человек,
в расстегнутом пальто на меху, с каракулевой
шапкой в руке, на его большом бугристом лице жадно вытаращились круглые, выпуклые глаза, на голове — клочья полуседой овечьей шерсти, голова — большая и сидит на плечах, шеи — не видно, человек кажется горбатым.
Ломовой счастливо захохотал, Клим Иванович пошел тише, желая послушать, что еще скажет извозчик. Но на панели пред витриной оружия стояло человек десять, из магазина вышел коренастый человек, с бритым лицом под бобровой
шапкой,
в пальто с обшлагами из меха, взмахнул
рукой и, громко сказав: «
В дантиста!» — выстрелил.
В проходе во двор на белой эмалированной вывеске исчезла буква а, стрелок, самодовольно улыбаясь, взглянул на публику, кто-то одобрил его...
Егеря молча слушало человек шесть, один из них,
в пальто на меху с поднятым воротником,
в бобровой
шапке, с красной тугой шеей,
рукою в перчатке пригладил усы, сказал, вздохнув...
За оградой явилась необыкновенной плотности толпа людей,
в центре первого ряда шагал с красным знаменем
в руках высокий, широкоплечий, черноусый,
в полушубке без
шапки, с надорванным рукавом на правом плече.
По коридору шел Дронов
в расстегнутом пальто, сунув
шапку в карман, размахивая
руками.