Неточные совпадения
Гениальнейший художник, который так изумительно тонко чувствовал
силу зла, что казался творцом его, дьяволом, разоблачающим самого себя, — художник
этот,
в стране, где большинство господ было такими же рабами, как их слуги, истерически кричал...
Сам живя
в тревожной струе
этого стремления, он хорошо знал
силу и обязательность его.
— Так разве
это я?
Это же Мотя! Эх, Мотя, сук те
в ухо, —
сила ты!
Бывали минуты, когда
эта роль, утомляя, вызывала
в нем смутное сознание зависимости от
силы, враждебной ему, — минуты, когда он чувствовал себя слугою неизвестного господина.
— Какая-то таинственная
сила бросает человека
в этот мир беззащитным, без разума и речи, затем,
в юности, оторвав душу его от плоти, делает ее бессильной зрительницей мучительных страстей тела.
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что люди привыкли жить за счет чужой
силы и
эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия людей. Я — понимаю: привычка
эта возникла из желания человека облегчить труд, но она стала его второй природой и уже не только приняла отвратительные формы, но
в корне подрывает глубокий смысл труда, его поэзию.
Вспоминая, что
в тоненькой, гибкой его подруге всегда жило стремление командовать, Клим остановился на догадке, что теперь
это стремление уродливо разрослось, отяжелело, именно его
силою Лидия и подавляет.
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула
в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил
в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к
этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не
в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя
в окно, он сказал...
—
Это, очевидно, местный покровитель искусств и наук. Там какой-то рыжий человек читал нечто вроде лекции «Об инстинктах познания», кажется? Нет, «О третьем инстинкте», но
это именно инстинкт познания. Я — невежда
в философии, но — мне понравилось: он доказывал, что познание такая же
сила, как любовь и голод. Я никогда не слышала
этого…
в такой форме.
Он не забыл о том чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но помнил
это как сновидение. Не много дней прошло с того момента, но он уже не один раз спрашивал себя: что заставило его встать на колени именно пред нею? И
этот вопрос будил
в нем сомнения
в действительной
силе чувства, которым он так возгордился несколько дней тому назад.
— А
это, видите ли, усик шерсти кошачьей; коты — очень привычны к дому, и есть
в них
сила людей привлекать. И если кто, приятный дому человек, котовинку на себе унесет, так его обязательно
в этот дом потянет.
Думая об
этом подвиге, совершить который у него не было ни дерзости, ни
силы, Клим вспоминал, как он
в детстве неожиданно открыл
в доме комнату, где были хаотически свалены вещи, отжившие свой срок.
Бывал у дяди Хрисанфа краснолысый, краснолицый профессор, автор программной статьи, написанной им лет десять тому назад;
в статье
этой он доказывал, что революция
в России неосуществима, что нужно постепенное слияние всех оппозиционных
сил страны
в одну партию реформ, партия
эта должна постепенно добиться от царя созыва земского собора.
Количество таких воспоминаний и вопросов возрастало, они становились все противоречивей, сложней. Чувствуя себя не
в силах разобраться
в этом хаосе, Клим с негодованием думал...
Этот труд и
эта щедрость внушали мысль, что должен явиться человек необыкновенный, не только потому, что он — царь, а по предчувствию Москвой каких-то особенных
сил и качеств
в нем.
— Екатерина Великая скончалась
в тысяча семьсот девяносто шестом году, — вспоминал дядя Хрисанф; Самгину было ясно, что москвич верит
в возможность каких-то великих событий, и ясно было, что
это — вера многих тысяч людей. Он тоже чувствовал себя способным поверить: завтра явится необыкновенный и, может быть, грозный человек, которого Россия ожидает целое столетие и который, быть может, окажется
в силе сказать духовно растрепанным, распущенным людям...
Он сам удивлялся тому, что находил
в себе
силу для такой бурной жизни, и понимал, что
силу эту дает ему Лидия, ее всегда странно горячее и неутомимое тело.
Помимо добротной красоты слов было
в этом голосе что-то нечеловечески ласковое и мудрое, магическая
сила, заставившая Самгина оцепенеть с часами
в руке.
Клим перестал слушать его ворчливую речь, думая о молодом человеке, одетом
в голубовато-серый мундир, о его смущенной улыбке. Что сказал бы
этот человек, если б пред ним поставить Кутузова, Дьякона, Лютова? Да, какой
силы слова он мог бы сказать
этим людям? И Самгин вспомнил — не насмешливо, как всегда вспоминал, а — с горечью...
— Ничтожный человек, министры толкали и тащили его куда им было нужно, как подростка, — сказал он и несколько удивился
силе мстительного, личного чувства, которое вложил
в эти слова.
Если вы
в силах послужить богом
Хорошей собаке, честному псу,
Право же —
это не унизило бы вас…
Сомова говорила о будущем
в тоне мальчишки, который любит кулачный бой и совершенно уверен, что
в следующее воскресенье будут драться. С
этим приходилось мириться,
это настроение принимало характер эпидемии, и Клим иногда чувствовал, что постепенно, помимо воли своей, тоже заражается предчувствием неизбежности столкновения каких-то
сил.
— Нашла — но…
Это такая вульгарность… вакхическая. Вероятно, вот так Фрина
в Элевзине… Я готова сказать, что
это — не вульгарность, а — священное бесстыдство… Бесстыдство
силы. Стихии.
— Дурак! — крикнула Татьяна, ударив его по голове тетрадкой нот, а он схватил ее и с неожиданной
силой, как-то привычно, посадил на плечо себе. Девицы стали отнимать подругу, началась возня, а Самгин, давно поняв, что он лишний
в этой компании, незаметно ушел.
— Говорят об
этом вот такие, как Дьякон, люди с вывихнутыми мозгами, говорят лицемеры и люди трусливые, у которых не хватает
сил признать, что
в мире, где все основано на соперничестве и борьбе, — сказкам и сентиментальностям места нет.
Это было гораздо более похоже на игру, чем на работу, и, хотя
в пыльном воздухе, как бы состязаясь
силою, хлестали волны разнообразнейших звуков, бодрое пение грузчиков, вторгаясь
в хаотический шум, вносило
в него свой, задорный ритм.
Размышляя об
этом, Самгин на минуту почувствовал себя способным встать и крикнуть какие-то грозные слова, даже представил, как повернутся к нему десятки изумленных, испуганных лиц. Но он тотчас сообразил, что, если б голос его обладал исключительной
силой, он утонул бы
в диком реве
этих людей,
в оглушительном плеске их рук.
—
В кусочки, да! Хлебушка у них — ни поесть, ни посеять. А
в магазее хлеб есть, лежит. Просили они на посев — не вышло, отказали им. Вот они и решили самосильно взять хлеб
силою бунта, значит. Они еще
в среду хотели дело
это сделать, да приехал земской, напугал. К тому же и день будний, не соберешь весь-то народ, а сегодня — воскресенье.
Волновались, прогибая под собою землю, сотни тысяч на Ходынском поле, и вспомнилось, как он подумал, что, если
эта сила дружно хлынет на Москву, она растопчет город
в мусор и пыль.
— Однако — и убийство можно понять. «Запрос
в карман не кладется», — как говорят. Ежели стреляют
в министра, я понимаю, что
это запрос, заявление, так сказать: уступите, а то — вот! И для доказательства
силы — хлоп!
Хотя кашель мешал Дьякону, но говорил он с великой
силой, и на некоторых словах его хриплый голос звучал уже по-прежнему бархатно. Пред глазами Самгина внезапно возникла мрачная картина: ночь, широчайшее поле, всюду по горизонту пылают огромные костры, и от костров идет во главе тысяч крестьян
этот яростный человек с безумным взглядом обнаженных глаз. Но Самгин видел и то, что слушатели, переглядываясь друг с другом, похожи на зрителей
в театре, на зрителей, которым не нравится приезжий гастролер.
— Революция с подстрекателями, но без вождей… вы понимаете?
Это — анархия.
Это — не может дать результатов, желаемых разумными
силами страны. Так же как и восстание одних вождей, — я имею
в виду декабристов, народовольцев.
Он видел, что
в этой комнате, скудно освещенной опаловым шаром, пародией на луну, есть люди, чей разум противоречит чувству, но
эти люди все же расколоты не так, как он, человек, чувство и разум которого мучает какая-то непонятная третья
сила, заставляя его жить не так, как он хочет.
Самгин шел тихо, как бы опасаясь расплескать на ходу все то, чем он был наполнен. Большую часть сказанного Кутузовым Клим и читал и слышал из разных уст десятки раз, но
в устах Кутузова
эти мысли принимали как бы густоту и тяжесть первоисточника. Самгин видел пред собой Кутузова
в тесном окружении раздраженных, враждебных ему людей вызывающе спокойным, уверенным
в своей
силе, — как всегда,
это будило и зависть и симпатию.
Наблюдая за человеком
в соседней комнате, Самгин понимал, что человек
этот испытывает боль, и мысленно сближался с ним. Боль —
это слабость, и, если сейчас,
в минуту слабости, подойти к человеку, может быть, он обнаружит с предельной ясностью ту
силу, которая заставляет его жить волчьей жизнью бродяги. Невозможно, нелепо допустить, чтоб
эта сила почерпалась им из книг, от разума. Да, вот пойти к нему и откровенно, без многоточий поговорить с ним о нем, о себе. О Сомовой. Он кажется влюбленным
в нее.
Никонова наклонила голову, а он принял
это как знак согласия с ним. Самгин надеялся сказать ей нечто такое, что поразило бы ее своей
силой, оригинальностью, вызвало бы
в женщине восторг пред ним.
Это, конечно, было необходимо, но не удавалось. Однако он был уверен, что удастся, она уже нередко смотрела на него с удивлением, а он чувствовал ее все более необходимой.
Самгин отметил, что нижняя пуговица брюк Стратонова расстегнута, но
это не было ни смешным, ни неприличным, а только подчеркивало напряжение,
в котором чувствовалось что-то как бы эротическое, что согласовалось с его крепким голосом и грубой
силой слов.
Возвратясь домой, он увидал у ворот полицейского, на крыльце дома — другого; оказалось, что полиция желала арестовать Инокова, но доктор воспротивился
этому; сейчас приедут полицейский врач и судебный следователь для проверки показаний доктора и допроса Инокова, буде он окажется
в силах дать показание по обвинению его «
в нанесении тяжких увечий, последствием коих была смерть».
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя
эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами.
В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто
в эпохи смут накопляют
силы для жизни мирной. Придя домой, он записал свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна,
в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
«Солдат
этот, конечно, — глуп, но — верный слуга. Как повар. Анфимьевна. Таня Куликова. И — Любаша тоже.
В сущности, общество держится именно такими. Бескорыстно отдают всю жизнь, все
силы. Никакая организация невозможна без таких людей. Николай — другого типа… И тот, раненый, торговец копченой рыбой…»
— Вы, Анфимьевна, — замечательная женщина! Вы,
в сущности, великий человек! Жизнь держится кроткой и неистощимой
силою таких людей, как вы! Да,
это — так…
Самгин закрыл лицо руками. Кафли печи, нагреваясь все более, жгли спину,
это уже было неприятно, но отойти от печи не было
сил. После ухода Анфимьевны тишина
в комнатах стала тяжелей, гуще, как бы только для того, чтобы ясно был слышен голос Якова, — он струился из кухни вместе с каким-то едким, горьковатым запахом...
— Революция мне чужда, но они — слишком! Ведь еще неизвестно, на чьей стороне
сила, а они уже кричат: бить, расстреливать,
в каторгу! Такие, знаешь… мстители! А
этот Стратонов — нахал, грубиян, совершенно невозможная фигура! Бык…
«
В таких домах живут миллионы людей, готовых подчиниться всякой
силе.
Этим исчерпывается вся их ценность…»
«Возраст охлаждает чувство. Я слишком много истратил
сил на борьбу против чужих мыслей, против шаблонов», — думал он, зажигая спичку, чтоб закурить новую папиросу. Последнее время он все чаще замечал, что почти каждая его мысль имеет свою тень, свое эхо, но и та и другое как будто враждебны ему. Так случилось и
в этот раз.
— Не знаком. Ну, так вот… Они учили, что Эон — безначален, но некоторые утверждали начало его
в соборности мышления о нем,
в стремлении познать его, а из
этого стремления и возникла соприсущая Эону мысль — Эннойя…
Это — не разум, а
сила, двигающая разумом из глубины чистейшего духа, отрешенного от земли и плоти…
«
В сущности, есть много оснований думать, что именно
эти люди — основной материал истории, сырье, из которого вырабатывается все остальное человеческое, культурное. Они и — крестьянство.
Это — демократия, подлинный демос — замечательно живучая, неистощимая
сила. Переживает все социальные и стихийные катастрофы и покорно, неутомимо ткет паутину жизни. Социалисты недооценивают значение демократии».
Затем он неожиданно подумал, что каждый из людей
в вагоне,
в поезде,
в мире замкнут
в клетку хозяйственных,
в сущности — животных интересов; каждому из них сквозь прутья клетки мир виден правильно разлинованным, и, когда какая-нибудь
сила извне погнет линии прутьев, — мир воспринимается искаженным. И отсюда драма. Но
это была чужая мысль: «Чижи
в клетках», — вспомнились слова Марины, стало неприятно, что о клетках выдумал не сам он.
Не чувствовал он и прочной симпатии к ней, но почти после каждой встречи отмечал, что она все более глубоко интересует его и что есть
в ней странная
сила; притягивая и отталкивая,
эта сила вызывает
в нем неясные надежды на какое-то необыкновенное открытие.
— Сочинил — Савва Мамонтов, миллионер, железные дороги строил, художников подкармливал, оперетки писал. Есть такие французы? Нет таких французов. Не может быть, — добавил он сердито. —
Это только у нас бывает. У нас, брат Всеволод, каждый рядится… несоответственно своему званию. И —
силам. Все ходят
в чужих шляпах. И не потому, что чужая — красивее, а… черт знает почему! Вдруг — революционер, а — почему? — Он подошел к столу, взял бутылку и, наливая вино, пробормотал...