Неточные совпадения
Затем он вспомнил, что
в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные
люди обязаны работать, что она хочет открыть
в городе музыкальную
школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти
в городские головы. Лидия будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей роман с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать
в комическом тоне.
— Как все это странно… Знаешь —
в школе за мной ухаживали настойчивее и больше, чем за нею, а ведь я рядом с нею почти урод. И я очень обижалась — не за себя, а за ее красоту. Один… странный
человек, Диомидов, непросто — Демидов, а — Диомидов, говорит, что Алина красива отталкивающе. Да, так и сказал. Но… он
человек необыкновенный, его хорошо слушать, а верить ему трудно.
— А тебе, Лида, бросить бы
школу. Ведь все равно ты не учишься. Лучше иди на курсы. Нам необходимы не актеры, а образованные
люди. Ты видишь,
в какой дикой стране мы живем.
Она казалась весьма озабоченной делами
школы, говорила только о ней, об учениках, но и то неохотно, а смотрела на все, кроме ребенка и мужа, рассеянным взглядом
человека, который или устал или слишком углублен
в себя.
Из открытого окна флигеля доносился спокойный голос Елизаветы Львовны; недавно она начала заниматься историей литературы с учениками
школы,
человек восемь ходили к ней на дом. Чтоб не думать, Самгин заставил себя вслушиваться
в слова Спивак.
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она говорила так громко, как будто все
люди вокруг были ее добрыми знакомыми и можно не стесняться их. Самгин охотно проводил ее домой, дорогою она рассказала много интересного о Диомидове, который, плутая всюду по Москве, изредка посещает и ее, о Маракуеве, просидевшем
в тюрьме тринадцать дней, после чего жандармы извинились пред ним, о своем разочаровании театральной
школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
Она ничуть не считается с тем, что у меня
в школе учатся девицы хороших семейств, — заговорила мать тоном
человека, у которого начинают болеть зубы.
Явилась Вера Петровна и предложила Варваре съездить с нею
в школу, а Самгин пошел
в редакцию — получить гонорар за свою рецензию. Город, чисто вымытый дождем, празднично сиял, солнце усердно распаривало землю садов, запахи свежей зелени насыщали неподвижный воздух.
Люди тоже казались чисто вымытыми, шагали уверенно, легко.
Алексей Гогин тоже пробовал шутить, но как-то неудачно, по обязанности веселого
человека; его сестра, преподававшая
в воскресной
школе, нервничая, рассказывала...
— Он очень милый старик, даже либерал, но — глуп, — говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту глаз. — Он говорит: мы не торопимся, потому что хотим сделать все как можно лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут
люди, которым можно дать голос
в делах управления государством. Но ведь я у него не конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей
школы.
И хорошо знакомы похожие друг на друга, как спички, русские
люди, тепло, по-осеннему, одетые, поспешно шагающие
в казенную палату, окружный суд, земскую управу и прочие учреждения, серые гимназисты, зеленоватые реалисты, шоколадные гимназистки, озорниковатые ученики городских
школ.
По бокам парадного крыльца медные и эмалированные дощечки извещали черными буквами, что
в доме этом обитают
люди странных фамилий: присяжный поверенный Я. Ассикритов, акушерка Интролигатина, учитель танцев Волков-Воловик, настройщик роялей и починка деревянных инструментов П. Е. Скромного, «
Школа кулинарного искусства и готовые обеды на дом Т. П. Федькиной», «Переписка на машинке, 3-й этаж, кв.
Самгин наблюдал шумную возню
людей и думал, что для них существуют
школы, церкви, больницы, работают учителя, священники, врачи. Изменяются к лучшему эти
люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками с инструментом плотников. Для них делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду, одежду. Варят стекло.
В конце концов, ведь и войны имеют целью дать этим
людям землю и работу.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Старинные
люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры
люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать
в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается
в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные
люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни
школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— А вот другой Дон-Кишот просвещенья: завел
школы! Ну, что, например, полезнее
человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился? Ведь ко мне приходят мужики из его деревни. «Что это, говорят, батюшка, такое? сыновья наши совсем от рук отбились, помогать
в работах не хотят, все
в писаря хотят, а ведь писарь нужен один». Ведь вот что вышло!
Шестнадцатилетний Михей, не зная, что делать с своей латынью, стал
в доме родителей забывать ее, но зато,
в ожидании чести присутствовать
в земском или уездном суде, присутствовал пока на всех пирушках отца, и
в этой-то
школе, среди откровенных бесед, до тонкости развился ум молодого
человека.
Робкий, апатический характер мешал ему обнаруживать вполне свою лень и капризы
в чужих
людях,
в школе, где не делали исключений
в пользу балованных сынков. Он по необходимости сидел
в классе прямо, слушал, что говорили учителя, потому что другого ничего делать было нельзя, и с трудом, с потом, со вздохами выучивал задаваемые ему уроки.