Неточные совпадения
Избалованный ласковым вниманием дома, Клим тяжко ощущал пренебрежительное недоброжелательство учителей. Некоторые были физически неприятны ему: математик страдал хроническим насморком, оглушительно и грозно чихал, брызгая на учеников, затем со свистом выдувал воздух носом, прищуривая левый
глаз; историк входил в класс осторожно, как полуслепой, и подкрадывался к партам всегда с таким лицом, как будто хотел
дать пощечину всем ученикам двух первых парт, подходил и тянул тоненьким голосом...
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по
глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и
глаза его кричат: «Руку…
дай руку…»
К вечернему чаю пришла Алина. Она выслушала комплименты Самгина, как
дама, хорошо знакомая со всеми комбинациями льстивых слов, ленивые
глаза ее смотрели в лицо Клима с легкой усмешечкой.
— Каши ему
дали, зверю, — говорил он, еще понижая голос. Меховое лицо его было торжественно, в
глазах блестела важность и радость. — Каша у нас как можно горячо сварена и — в горшке, а горшок-то надбит, понимаете эту вещь?
— Вот — увидите, увидите! — таинственно говорил он раздраженной молодежи и хитро застегивал пуговки
глаз своих в красные петли век. — Он — всех обманет,
дайте ему оглядеться! Вы на
глаза его, на зеркало души, не обращаете внимания. Всмотритесь-ка в лицо-то!
Капитан Горталов, бывший воспитатель в кадетском корпусе, которому запретили деятельность педагога, солидный краевед, талантливый цветовод и огородник, худощавый, жилистый, с горячими
глазами, доказывал редактору, что протуберанцы являются результатом падения твердых тел на солнце и расплескивания его массы, а у чайного стола крепко сидел Радеев и говорил
дамам...
Размахивая палкой, делая
даме в углу приветственные жесты рукою в желтой перчатке, Корвин важно шел в угол, встречу улыбке
дамы, но, заметив фельетониста, остановился, нахмурил брови, и концы усов его грозно пошевелились, а матовые белки
глаз налились кровью. Клим стоял, держась за спинку стула, ожидая, что сейчас разразится скандал, по лицу Робинзона, по его растерянной улыбке он видел, что и фельетонист ждет того же.
Из коридора к столу осторожно, даже благоговейно, как бы к причастию, подошли двое штатских, ночной сторож и какой-то незнакомый человек, с измятым, неясным лицом, с забинтованной шеей, это от него пахло йодоформом. Клим подписал протокол, офицер встал, встряхнулся, проворчал что-то о долге службы и предложил Самгину
дать подписку о невыезде. За спиной его полицейский подмигнул Инокову
глазом, похожим на голубиное яйцо, Иноков дружески мотнул встрепанной головой.
— Беспутнейший человек этот Пуаре, — продолжал Иноков, потирая лоб,
глаза и говоря уже так тихо, что сквозь его слова было слышно ворчливые голоса на дворе. — Я
даю ему уроки немецкого языка. Играем в шахматы. Он холостой и — распутник. В спальне у него — неугасимая лампада пред статуэткой богоматери, но на стенах развешаны в рамках голые женщины французской фабрикации. Как бескрылые ангелы. И — десятки парижских тетрадей «Ню». Циник, сластолюбец…
Он был похож на приказчика из хорошего магазина галантереи, на человека, который с утра до вечера любезно улыбается барышням и
дамам; имел самодовольно глупое лицо здорового парня; такие лица, без особых примет, настолько обычны, что не остаются в памяти. В голубоватых
глазах — избыток ласковости, и это увеличивало его сходство с приказчиком.
Клим лежал, закрыв
глаза, и думал, что Варвара уже внесла в его жизнь неизмеримо больше того, что внесли Нехаева и Лидия. А Нехаева — права: жизнь, в сущности, не
дает ни одной капли меда, не сдобренной горечью. И следует жить проще, да…
— Замечательно — как вы не догадались обо мне тогда, во время студенческой драки? Ведь если б я был простой человек, разве мне
дали бы сопровождать вас в полицию? Это — раз. Опять же и то: живет человек на
глазах ваших два года, нигде не служит, все будто бы места ищет, а — на что живет, на какие средства? И ночей дома не ночует. Простодушные люди вы с супругой. Даже боязно за вас, честное слово! Анфимьевна — та, наверное, вором считает меня…
— Вчера там, — заговорила она, показав
глазами на окно, — хоронили мужика. Брат его, знахарь, коновал, сказал… моей подруге: «Вот, гляди, человек сеет, и каждое зерно, прободая землю,
дает хлеб и еще солому оставит по себе, а самого человека зароют в землю, сгниет, и — никакого толку».
— Он очень милый старик, даже либерал, но — глуп, — говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту
глаз. — Он говорит: мы не торопимся, потому что хотим сделать все как можно лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут люди, которым можно
дать голос в делах управления государством. Но ведь я у него не конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей школы.
— Ну, что ж нам растягивать эту историю, — говорил он, равнодушно и, пожалуй, даже печально уставив
глаза на Самгина. — Вы, разумеется, показаний не
дадите, — не то — спросил, не то — посоветовал он. — Нам известно, что, прибыв из Москвы, воспользовавшись помощью местного комитета большевиков и в пользу этого комитета, вы устроили ряд платных собраний, на которых резко критиковали мероприятия правительства, — угодно вам признать это?
— Все это — ненадолго, ненадолго, — сказал доктор, разгоняя дым рукой. — Ну-ко,
давай, поставим компресс. Боюсь, как левый
глаз у него? Вы, Самгин, идите спать, а часа через два-три смените ее…
— Безбедов, Валентин Васильевич, — назвала Марина, удивительно легко оттолкнув его. Безбедов выпрямился, и Самгин увидал перед собою широколобое лицо, неприятно обнаженные белки
глаз и маленькие, очень голубые льдинки зрачков. Марина внушительно говорила, что Безбедов может
дать мебель, столоваться тоже можно у него, — он возьмет недорого.
Направо от Самгина сидели, солидно кушая, трое: широкоплечая
дама с коротенькой шеей в жирных складках, отлично причесанный, с подкрученными усиками, студент в пенсне, очень похожий на переодетого парикмахера, и круглолицый барин с орденом на шее, с большими
глазами в синеватых мешках; медленно и обиженно он рассказывал...
Пара темно-бронзовых, монументально крупных лошадей важно катила солидное ландо: в нем — старуха в черном шелке, в черных кружевах на седовласой голове, с длинным, сухим лицом; голову она держала прямо, надменно, серенькие пятна
глаз смотрели в широкую синюю спину кучера, рука в перчатке держала золотой лорнет. Рядом с нею благодушно улыбалась, кивая головою, толстая
дама, против них два мальчика, тоже неподвижные и безличные, точно куклы.
Затем вспомнил, что элегантный герой Мопассана в «Нашем сердце» сделал своей любовницей горничную. Он разбудил Бланш, и это заставило ее извиниться пред ним. Уезжая, он подарил ей браслет в полтораста франков и
дал еще пятьдесят. Это очень тронуло ее, вспыхнули щеки, радостно заблестели
глаза, и тихонько, смеясь, она счастливо пробормотала...
— Идем, идем, — сказал он, подхватив Ногайцева под руку и увел в гостиную. Там они, рыженькая
дама и Орехова, сели играть в карты, а Краснов, тихонько покачивая головою, занавесив
глаза ресницами, сказал Тосе...
Картежники явились, разделенные на обрадованных и огорченных. Радость сияла на лице Дронова и в
глазах важно надутого лица Ореховой, — рыженькая
дама нервно подергивала плечом, Ногайцев, сунув руки в карманы, смотрел в потолок.
В должности «одной прислуги» она работала безукоризненно: вкусно готовила, держала квартиру в чистоте и порядке и сама держалась умело, не мозоля
глаз хозяина. Вообще она не
давала повода заменить ее другой женщиной, а Самгин хотел бы сделать это — он чувствовал в жилище своем присутствие чужого человека, — очень чужого, неглупого и способного самостоятельно оценивать факты, слова.
— Это парень предусмотрительно сам выдумал, — обратился он к Самгину, спрятав
глаза в морщинах улыбки. — А Миша — достоверно деловой! Мы, стало быть, жалобу «Красному Кресту» втяпали — заплатите нам деньги, восемь сотен с излишком. «Крест» требует: документы! Мы — согласились, а Миша: нет, можно
дать только копии… Замечательно казенные хитрости понимает…
Дронов существовал для него только в те часы, когда являлся пред ним и рассказывал о многообразных своих делах, о том, что выгодно купил и перепродал партию холста или книжной бумаги, он вообще покупал, продавал, а также устроил вместе с Ногайцевым в каком-то мрачном подвале театрик «сатиры и юмора», — заглянув в этот театр, Самгин убедился, что юмор сведен был к случаю с одним нотариусом, который на
глазах своей жены обнаружил в портфеле у себя панталоны какой-то
дамы.