Неточные совпадения
Явился толстенький человечек с
голым черепом, с желтым лицом без усов и бровей, тоже как будто уродливо распухший мальчик; он взмахнул
руками, и все полосатые отчаянно запели...
— Клим! — звала она голосом мужчины. Клим боялся ее; он подходил осторожно и, шаркнув ногой, склонив
голову, останавливался в двух шагах от кровати, чтоб темная
рука женщины не достала его.
Иногда, чаще всего в час урока истории, Томилин вставал и ходил по комнате, семь шагов от стола к двери и обратно, — ходил наклоня
голову, глядя в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал
руки за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то, упал на колени, поднял
руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую
голову и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен на корточки, встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая
рукою. Тут Клим испуганно позвал...
Мать нежно гладила горячей
рукой его лицо. Он не стал больше говорить об учителе, он только заметил: Варавка тоже не любит учителя. И почувствовал, что
рука матери вздрогнула, тяжело втиснув
голову его в подушку. А когда она ушла, он, засыпая, подумал: как это странно! Взрослые находят, что он выдумывает именно тогда, когда он говорит правду.
Клим не помнил, как он добежал до квартиры Сомовых, увлекаемый Любой. В полутемной спальне, — окна ее были закрыты ставнями, — на растрепанной, развороченной постели судорожно извивалась Софья Николаевна, ноги и
руки ее были связаны полотенцами, она лежала вверх лицом, дергая плечами, сгибая колени, била
головой о подушку и рычала...
Вдруг больная изогнулась дугою и, взмахнув
руками, упала на пол, ударилась
головою и поползла, двигая телом, точно ящерица, и победно вскрикивая...
— Скажу, что ученики были бы весьма лучше, если б не имели они живых родителей. Говорю так затем, что сироты — покорны, — изрекал он, подняв указательный палец на уровень синеватого носа. О Климе он сказал, положив сухую
руку на
голову его и обращаясь к Вере Петровне...
Но в дверях столовой, оглянувшись, увидал, что Борис, опираясь
руками о край стола, вздернув
голову и прикусив губу, смотрит на него испуганно.
И, вывернувшись из-под
рук Бориса, Клим ушел не оглядываясь, спрятав
голову в плечи.
Встречу непонятно, неестественно ползла, расширяясь, темная яма, наполненная взволнованной водой, он слышал холодный плеск воды и видел две очень красные
руки; растопыривая пальцы, эти
руки хватались за лед на краю, лед обламывался и хрустел.
Руки мелькали, точно ощипанные крылья странной птицы, между ними подпрыгивала гладкая и блестящая
голова с огромными глазами на окровавленном лице; подпрыгивала, исчезала, и снова над водою трепетали маленькие, красные
руки. Клим слышал хриплый вой...
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по
голове. Она отрывала
руки его ото льда, играючи переплескивалась через
голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «
Руку… дай
руку…»
А открыв глаза, он увидел, что темно-лиловая, тяжелая вода все чаще, сильнее хлопает по плечам Бориса, по его обнаженной
голове и что маленькие, мокрые
руки, красно́ поблескивая, подвигаются ближе, обламывая лед.
Судорожным движением всего тела Клим отполз подальше от этих опасных
рук, но, как только он отполз,
руки и
голова Бориса исчезли, на взволнованной воде качалась только черная каракулевая шапка, плавали свинцовые кусочки льда и вставали горбики воды, красноватые в лучах заката.
Изредка являлся Томилин, он проходил по двору медленно, торжественным шагом, не глядя в окна Самгиных; войдя к писателю, молча жал
руки людей и садился в угол у печки, наклонив
голову, прислушиваясь к спорам, песням.
Молча сунув
руку товарищу, он помотал ею в воздухе и неожиданно, но не смешно отдал Лидии честь, по-солдатски приложив пальцы к фуражке. Закурил папиросу, потом спросил Лидию, мотнув
головою на пожар заката...
Иван поднял
руку медленно, как будто фуражка была чугунной; в нее насыпался снег, он так, со снегом, и надел ее на
голову, но через минуту снова снял, встряхнул и пошел, отрывисто говоря...
Размахивая тонкими
руками, прижимая их ко впалой груди, он держал
голову так странно, точно его, когда-то, сильно ударили в подбородок, с той поры он, невольно взмахнув
головой, уже не может опустить ее и навсегда принужден смотреть вверх.
Криво улыбаясь, он часто встряхивал
головой, рыжие волосы, осыпая щеки, путались с волосами бороды, обеими
руками он терпеливо отбрасывал их за уши.
Дядя Яков действительно вел себя не совсем обычно. Он не заходил в дом, здоровался с Климом рассеянно и как с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко подняв
голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив
голову, сунув
руки в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
— Раз, два, три, — вполголоса учила Рита. — Не толкай коленками. Раз, два… — Горничная, склонив
голову, озабоченно смотрела на свои ноги, а Рита, увидав через ее плечо Клима в двери, оттолкнула ее и, кланяясь ему, поправляя растрепавшиеся волосы обеими
руками, сказала бойко и оглушительно...
При свете стенной лампы, скудно освещавшей
голову девушки, Клим видел, что подбородок ее дрожит,
руки судорожно кутают грудь платком и, наклоняясь вперед, она готова упасть.
Испуганный и как во сне, Клим побежал, выскочил за ворота, прислушался; было уже темно и очень тихо, но звука шагов не слыхать. Клим побежал в сторону той улицы, где жил Макаров, и скоро в сумраке, под липами у церковной ограды, увидал Макарова, — он стоял, держась одной
рукой за деревянную балясину ограды, а другая
рука его была поднята в уровень
головы, и, хотя Клим не видел в ней револьвера, но, поняв, что Макаров сейчас выстрелит, крикнул...
Озадаченный Клим не успел ответить, — лицо Лидии вздрогнуло, исказилось, она встряхнула
головою и, схватив ее
руками, зашептала с отчаянием...
Лидия, непричесанная, в оранжевом халатике, в туфлях на босую ногу, сидела в углу дивана с тетрадью нот в
руках. Не спеша прикрыв
голые ноги полою халата, она, неласково глядя на Клима, спросила...
Дмитрий лежал на койке, ступня левой ноги его забинтована; в синих брюках и вышитой рубахе он был похож на актера украинской труппы. Приподняв
голову, упираясь
рукою в постель, он морщился и бормотал...
Внизу, над кафедрой, возвышалась, однообразно размахивая
рукою, половинка тощего профессора, покачивалась лысая, бородатая
голова, сверкало стекло и золото очков. Громким голосом он жарко говорил внушительные слова.
Потом он долго и внимательно смотрел на циферблат стенных часов очень выпуклыми и неяркими глазами. Когда профессор исчез, боднув
головою воздух, заика поднял длинные
руки, трижды мерно хлопнул ладонями, но повторил...
Клим поднял
голову, хотел надеть очки и не мог сделать этого,
руки его медленно опустились на край стола.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он не откликнулся на стук в дверь, хотя в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали Марина и Кутузов, плечо в плечо друг с другом; Марина ходила, скрестив
руки на груди, опустя
голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной
головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из
рук его и упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил
руку Нехаевой, девушка вырвала
руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй в губы и торопливый шепот...
Клим приподнял
голову ее, положил себе на грудь и крепко прижал
рукою. Ему не хотелось видеть ее глаза, было неловко, стесняло сознание вины пред этим странно горячим телом. Она лежала на боку, маленькие, жидкие груди ее некрасиво свешивались обе в одну сторону.
У стола в комнате Нехаевой стояла шерстяная, кругленькая старушка, она бесшумно брала в
руки вещи, книги и обтирала их тряпкой. Прежде чем взять вещь, она вежливо кивала
головою, а затем так осторожно вытирала ее, точно вазочка или книга были живые и хрупкие, как цыплята. Когда Клим вошел в комнату, она зашипела на него...
Макаров, снова встряхнув
головою, посмотрел в разноцветное небо, крепко сжал пальцы
рук в один кулак и ударил себя по колену.
Стояла она — подняв
голову и брови, удивленно глядя в синеватую тьму за окном,
руки ее были опущены вдоль тела, раскрытые розовые ладони немного отведены от бедер.
Говорила она — не глядя на Клима, тихо и как бы проверяя свои мысли. Выпрямилась, закинув
руки за
голову; острые груди ее высоко подняли легкую ткань блузы. Клим выжидающе молчал.
Макаров, закинув
руки за шею, минуту-две смотрел, как Лютов помогает Лидии идти, отводя от ее
головы ветки молодого сосняка, потом заговорил, улыбаясь Климу...
Хромой, перестав размахивать
рукой, вытянул ее выше
головы, неотрывно глядя в воду, и тоже замер.
— Не попа-ал! — взвыл он плачевным волчьим воем, барахтаясь в реке. Его красная рубаха вздулась на спине уродливым пузырем, судорожно мелькала над водою деревяшка с высветленным железным кольцом на конце ее, он фыркал, болтал
головою, с волос
головы и бороды разлетались стеклянные брызги, он хватался одной
рукой за корму лодки, а кулаком другой отчаянно колотил по борту и вопил, стонал...
Через несколько минут, проводив Спиваков и возвратясь в сад, Клим увидал мать все там же, под вишней, она сидела, опустив
голову на грудь, закинув
руки на спинку скамьи.
«Болван», — мысленно выругался Самгин и вытащил
руку свою из-под локтя спутника, но тот, должно быть, не почувствовал этого, он шел, задумчиво опустив
голову, расшвыривая ногою сосновые шишки. Клим пошел быстрее.
Лидия сидела на подоконнике открытого окна спиною в комнату, лицом на террасу; она была, как в раме, в белых косяках окна. Цыганские волосы ее распущены, осыпают щеки, плечи и
руки, сложенные на груди. Из-под ярко-пестрой юбки видны ее
голые ноги, очень смуглые. Покусывая губы, она говорила...
— Ты их, Гашка, прутом, прутом, — советовала она, мотая тяжелой
головой. В сизых, незрячих глазах ее солнце отражалось, точно в осколках пивной бутылки. Из двери школы вышел урядник, отирая ладонью седоватые усы и аккуратно подстриженную бороду, зорким взглядом рыжих глаз осмотрел дачников, увидав Туробоева, быстро поднял
руку к новенькой фуражке и строго приказал кому-то за спиною его...
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их на
голову себе близко ко лбу и, придерживая
рукой, припал на колено. Пятеро мужиков, подняв с земли небольшой колокол, накрыли им
голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
Макаров стоял, сдвинув ноги, и это очень подчеркивало клинообразность его фигуры. Он встряхивал
головою, двуцветные волосы падали на лоб и щеки ему, резким жестом
руки он отбрасывал их, лицо его стало еще красивее и как-то острей.
Сгреб
руками бороду, сунул ее за ворот рубахи и присосался к стакану молока. Затем — фыркнул, встряхнул
головою и продолжал...
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки,
головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие
руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а в четыре шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень.
Две лампы освещали комнату; одна стояла на подзеркальнике, в простенке между запотевших серым потом окон, другая спускалась на цепи с потолка, под нею, в позе удавленника, стоял Диомидов, опустив
руки вдоль тела, склонив
голову к плечу; стоял и пристально, смущающим взглядом смотрел на Клима, оглушаемого поющей, восторженной речью дяди Хрисанфа...
Шагая по комнате, он часто и осторожно закидывал обеими
руками пряди волос за уши и, сжимая виски, как будто щупал
голову: тут ли она?
Дядя Хрисанф, сидя верхом на стуле, подняв
руку, верхнюю губу и брови, напрягая толстые икры коротеньких ног, подскакивал, подкидывал тучный свой корпус,
голое лицо его сияло восхищением, он сладостно мигал.