Неточные совпадения
Учитель молча, осторожно отодвинулся от нее, а у Тани порозовели уши, и, наклонив
голову, она долго, неподвижно смотрела в пол, под
ноги себе.
— Клим! — звала она голосом мужчины. Клим боялся ее; он подходил осторожно и, шаркнув
ногой, склонив
голову, останавливался в двух шагах от кровати, чтоб темная рука женщины не достала его.
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то, упал на колени, поднял руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил
ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую
голову и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен на корточки, встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая рукою. Тут Клим испуганно позвал...
Клим не помнил, как он добежал до квартиры Сомовых, увлекаемый Любой. В полутемной спальне, — окна ее были закрыты ставнями, — на растрепанной, развороченной постели судорожно извивалась Софья Николаевна,
ноги и руки ее были связаны полотенцами, она лежала вверх лицом, дергая плечами, сгибая колени, била
головой о подушку и рычала...
Жена, подпрыгнув, ударила его
головою в скулу, он соскочил с постели, а она снова свалилась на пол и начала развязывать
ноги свои, всхрапывая...
Уроки Томилина становились все более скучны, менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся в ширину и осел к земле. Он переоделся в белую рубаху с вышитым воротом, на его
голых, медного цвета
ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим, не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин, не сердясь, но с явным удивлением, останавливался среди комнаты и говорил почти всегда одно и то же...
Сонный и сердитый, ходил на кривых
ногах Дронов, спотыкался, позевывал, плевал; был он в полосатых тиковых подштанниках и темной рубахе, фигура его исчезала на фоне кустов, а
голова плавала в воздухе, точно пузырь.
Стоило на минуту закрыть глаза, и он видел стройные
ноги Алины Телепневой, неловко упавшей на катке, видел
голые, похожие на дыни, груди сонной горничной, мать на коленях Варавки, писателя Катина, который целовал толстенькие колени полуодетой жены его, сидевшей на столе.
— Раз, два, три, — вполголоса учила Рита. — Не толкай коленками. Раз, два… — Горничная, склонив
голову, озабоченно смотрела на свои
ноги, а Рита, увидав через ее плечо Клима в двери, оттолкнула ее и, кланяясь ему, поправляя растрепавшиеся волосы обеими руками, сказала бойко и оглушительно...
А через час, сидя на постели, спустив
ноги на пол,
голая, она, рассматривая носок Клима, сказала, утомленно зевнув...
Клим слышал ее нелепые слова сквозь гул в
голове, у него дрожали
ноги, и, если бы Рита говорила не так равнодушно, он подумал бы, что она издевается над ним.
Дмитрий лежал на койке, ступня левой
ноги его забинтована; в синих брюках и вышитой рубахе он был похож на актера украинской труппы. Приподняв
голову, упираясь рукою в постель, он морщился и бормотал...
И, оставив Клима, она побежала к роялю, а Нехаева, небрежно кивнув
головою, подобрала тоненькие
ноги и прикрыла их подолом платья. Клим принял это как приглашение сесть рядом с нею.
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной
головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из рук его и упал к
ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил руку Нехаевой, девушка вырвала руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй в губы и торопливый шепот...
Не поднимая
головы, Клим посмотрел вслед им. На
ногах Дронова старенькие сапоги с кривыми каблуками, на
голове — зимняя шапка, а Томилин — в длинном, до пят, черном пальто, в шляпе с широкими полями. Клим усмехнулся, найдя, что костюм этот очень характерно подчеркивает странную фигуру провинциального мудреца. Чувствуя себя достаточно насыщенным его философией, он не ощутил желания посетить Томилина и с неудовольствием подумал о неизбежной встрече с Дроновым.
«Болван», — мысленно выругался Самгин и вытащил руку свою из-под локтя спутника, но тот, должно быть, не почувствовал этого, он шел, задумчиво опустив
голову, расшвыривая
ногою сосновые шишки. Клим пошел быстрее.
Клим вышел на террасу. Подсыхая на жарком солнце, доски пола дымились под его
ногами, он чувствовал, что и в
голове его дымится злость.
Макаров стоял, сдвинув
ноги, и это очень подчеркивало клинообразность его фигуры. Он встряхивал
головою, двуцветные волосы падали на лоб и щеки ему, резким жестом руки он отбрасывал их, лицо его стало еще красивее и как-то острей.
В течение пяти недель доктор Любомудров не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент не мог понять, физически болен он или его свалило с
ног отвращение к жизни, к людям? Он не был мнительным, но иногда ему казалось, что в теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял
голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов. В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом, знакомые лица, фразы.
Дядя Хрисанф, сидя верхом на стуле, подняв руку, верхнюю губу и брови, напрягая толстые икры коротеньких
ног, подскакивал, подкидывал тучный свой корпус,
голое лицо его сияло восхищением, он сладостно мигал.
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек с растрепанной бородкой и серым, незначительным лицом. Он был одет в женскую ватную кофту, на
ногах, по колено, валяные сапоги, серые волосы на его
голове были смазаны маслом и лежали гладко. В одной руке он держал узенькую и длинную книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к столу, он сказал дьякону...
У печи кто-то всхрапнул, повез
ногами по полу и гулко стукнулся
головой о перегородку.
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не в силах остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится в комнате. Лютов обожженно вертелся у стола, теряя туфли с босых
ног; садясь на стул, он склонялся
головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не падает вперед,
головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
Ездили на рослых лошадях необыкновенно большие всадники в шлемах и латах; однообразно круглые лица их казались каменными; тела, от
головы до
ног, напоминали о самоварах, а
ноги были лишние для всадников.
По улице, раскрашенной флагами, четко шагал толстый, гнедой конь, гривастый, с мохнатыми
ногами; шагал, сокрушенно покачивая большой
головой, встряхивая длинной челкой.
У дуги шел, обнажив лысую
голову, широкоплечий, бородатый извозчик, часть вожжей лежала на плече его, он смотрел под
ноги себе, и все люди, останавливаясь, снимали пред ним фуражки, шляпы.
— Женщина лежала рядом с каким-то бревном, а
голова ее высунулась за конец бревна, и на
голову ей ставили
ноги. И втоптали. Дайте мне чаю…
Макаров бережно усадил его на стул у двери — обычное место Диомидова в этой комнате; бутафор утвердил на полу прыгающую
ногу и, стряхивая рукой пыль с
головы, сипло зарычал...
Глядя на Диомидова, она схватилась за
голову, качалась, сидя на стуле, и топала
ногами. Диомидов тоже смотрел на нее вытаращенным взглядом и кричал...
Сел на подоконник и затрясся, закашлялся так сильно, что желтое лицо его вздулось, раскалилось докрасна, а тонкие
ноги судорожно застучали пятками по стене; чесунчовый пиджак съезжал с его костлявых плеч,
голова судорожно тряслась, на лицо осыпались пряди обесцвеченных и, должно быть, очень сухих волос. Откашлявшись, он вытер рот не очень свежим платком и объявил Климу...
Самгин четко видел уродливо скорченное тело без рук и
ног, с
головой, накрытой серым передником, — тело, как бы связанное в узел и падавшее с невероятной быстротой.
От пива в
голове Самгина было мутно и отяжелели
ноги, а ветер раздувал какие-то особенно скучные мысли.
— Ну, так что? — спросил Иноков, не поднимая
головы. — Достоевский тоже включен в прогресс и в действительность. Мерзостная штука действительность, — вздохнул он, пытаясь загнуть
ногу к животу, и, наконец, сломал ее. — Отскакивают от нее люди — вы замечаете это? Отлетают в сторону.
— Неужели — воры? — спросил Иноков, улыбаясь. Клим подошел к окну и увидал в темноте двора, что с ворот свалился большой, тяжелый человек, от него отскочило что-то круглое, человек схватил эту штуку, накрыл ею
голову, выпрямился и стал жандармом, а Клим, почувствовав неприятную дрожь в коже спины, в
ногах, шепнул с надеждой...
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь к нему; белобрысый юноша сидел открыв рот, и в светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал со стула, наклоняя тело, но подняв
голову, и каким-то пьяным или сонным взглядом прикованно следил за игрою лица оратора. Фомин, зажав руки в коленях, смотрел под
ноги себе, в лужу растаявшего снега.
Сигару курил, стоя среди комнаты, студент в сюртуке, высокий, с кривыми
ногами кавалериста; его тупой, широкий подбородок и бритые щеки казались черными, густые усы лихо закручены; он важно смерил Самгина выпуклыми, белыми глазами, кивнул гладко остриженной, очень круглой
головою и сказал басом...
Рабочий, дважды кивнув
головою, сел, взглянул на грязные сапоги свои, спрятал
ноги под стул и тихонько заговорил, не угашая улыбочку...
— Ну, все равно, — махнул рукою Долганов и, распахнув полы сюртука, снова сел, поглаживая
ноги, а женщина, высоко вскинув
голову, захохотала, вскрикивая сквозь смех...
— В Торнео. Ведь вы знаете, — усмехаясь, ответил он. Айно, покачивая
головой, осмотрела его с
головы до
ног, он беззаботно махнул рукой.
Офицер вскинул
голову, вытянул
ноги под стол, а руки спрятал в карманы, на лице его явилось выражение недоумевающее. Потянув воздух носом, он крякнул и заговорил негромко, размышляющим тоном...
По улице Самгин шел согнув шею, оглядываясь, как человек, которого ударили по
голове и он ждет еще удара. Было жарко, горячий ветер плутал по городу, играя пылью, это напомнило Самгину дворника, который нарочно сметал пыль под
ноги партии арестантов. Прозвучало в памяти восклицание каторжника...
Путь Самгину преграждала группа гостей, среди ее — два знакомых адвоката, одетые как на суде, во фраках, перед ними — тощий мужик, в синей, пестрядинной рубахе, подпоясанный мочальной веревкой, в синих портках, на
ногах — новенькие лапти, а на
голове рыжеватый паричок; маленькое, мелкое лицо его оклеено комически растрепанной бородкой, и был он похож не на мужика, а на куплетиста из дешевого трактира.
В зеркале Самгин видел, что музыку делает в углу маленький черный человечек с взлохмаченной
головой игрушечного чертика; он судорожно изгибался на стуле, хватал клавиши длинными пальцами, точно лапшу месил, музыку плохо слышно было сквозь топот и шарканье
ног, смех, крики, говор зрителей; но был слышен тревожный звон хрустальных подвесок двух люстр.
Чешуйчатые
ноги ее почти не касались пола, тяжелые космы волос, переплетенных водорослями, оттягивали
голову ее назад, мелкие, рыбьи зубы ее блестели голодно и жадно.
— Шш! — зашипел Лютов, передвинув саблю за спину, где она повисла, точно хвост. Он стиснул зубы, на лице его вздулись костяные желваки, пот блестел на виске, и левая
нога вздрагивала под кафтаном. За ним стоял полосатый арлекин, детски положив подбородок на плечо Лютова, подняв руку выше
головы, сжимая и разжимая пальцы.
Поправив на
голове остроконечный колпак, пощупав маску, Самгин подвинулся ко столу. Кружево маски, смоченное вином и потом, прилипало к подбородку, мантия путалась в
ногах. Раздраженный этим, он взял бутылку очень холодного пива и жадно выпил ее, стакан за стаканом, слушая, как спокойно и неохотно Кутузов говорит...
Жена, нагнувшись, подкладывала к
ногам его бутылки с горячей водой. Самгин видел на белом фоне подушки черноволосую, растрепанную
голову, потный лоб, изумленные глаза, щеки, густо заросшие черной щетиной, и полуоткрытый рот, обнаживший мелкие, желтые зубы.
Люди, выгибая спины, держась за
головы, упирались
ногами в землю, толкая друг друга, тихонько извинялись, но, покорствуя силе ветра, шагали все быстрей, точно стремясь догнать улетающее пение...
Толчки ветра и людей раздражали его. Варвара мешала, нагибаясь, поправляя юбку, она сбивалась с
ноги, потом, подпрыгивая, чтоб идти в
ногу с ним, снова путалась в юбке. Клим находил, что Спивак идет деревянно, как солдат, и слишком высоко держит
голову, точно она гордится тем, что у нее умер муж. И шагала она, как по канату, заботливо или опасливо соблюдая прямую линию. Айно шла за гробом тоже не склоняя
голову, но она шла лучше.
Запевали «Дубинушку» двое: один — коренастый, в красной, пропотевшей, изорванной рубахе без пояса, в растоптанных лаптях, с
голыми выше локтей руками, точно покрытыми железной ржавчиной. Он пел высочайшим, резким тенором и, удивительно фокусно подсвистывая среди слов, притопывал
ногою, играл всем телом, а железными руками играл на тугой веревке, точно на гуслях, а пел — не стесняясь выбором слов...