Неточные совпадения
Да, она,
конечно, выдумывает что-то злое.
—
Да, — ответил Клим, глядя, как угасает ее деланная улыбка, и думая: «Это — игра.
Конечно — игра!»
— Попер, идол! — завистливо сказал хромой и вздохнул, почесывая подбородок. — А колокольчик-то этот около, слышь, семнадцати пудов,
да — в лестницу нести. Тут, в округе, против этого кузнеца никого нет. Он всех бьет. Пробовали и его, — его,
конечно, массыей народа надобно бить — однакож и это не вышло.
—
Да,
да, — прошептала она. — Но — тише! Он казался мне таким… необыкновенным. Но вчера, в грязи… И я не знала, что он — трус. Он ведь трус. Мне его жалко, но… это — не то. Вдруг — не то. Мне очень стыдно. Я,
конечно, виновата… я знаю!
— Ну
да, я понимаю! Разумеется, я напишу в Москву отзыв, который гарантирует вас от повторения таких — скажем — необходимых неприятностей, если,
конечно, вы сами не пожелаете вызвать повторения.
«
Конечно, я не сказал ничего лишнего.
Да и что мог я сказать. Характеристика Инокова? Но они сами видели, как он груб и заносчив».
— Ага!
Конечно.
Да,
да, — бормотал рыженький, кивая растрепанной головою.
Да, с нею становилось все более забавно, а если притвориться немножко влюбленным в нее, она,
конечно, тотчас пойдет навстречу. Пойдет.
—
Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще мужчины мыслят более или менее церковно. Автор — умный враг и — прав, когда он говорит о «не тяжелом, но губительном господстве женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно и верно указал, что женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной и возбудителем культуры, он,
конечно, не мог.
— Вообразить не могла, что среди вашего брата есть такие… милые уроды. Он перелистывает людей, точно книги. «Когда же мы венчаемся?» — спросила я. Он так удивился, что я почувствовала себя калуцкой дурой. «Помилуй, говорит, какой же я муж, семьянин?» И я сразу поняла: верно, какой он муж? А он — еще: «
Да и ты, говорит, разве ты для семейной жизни с твоими данными?» И это верно, думаю. Ну,
конечно, поплакала. Выпьем. Какая это прелесть, рябиновая!
—
Конечно — глупо!
Да ведь мало ли глупостей говоришь. И вы тоже ведь говорите.
«В сущности, уют этих комнат холоден и жестковат. В Москве, у Варвары, теплее, мягче. Надобно ехать домой. Сегодня же. А то они поднимут разговор о завещании. Великодушный разговор,
конечно.
Да, домой…»
— Н-да, так вот этот щедрословный человек внушал,
конечно, «сейте разумное, доброе» и прочее такое,
да вдруг, знаете, женился на вдове одного адвоката, домовладелице, и тут, я вам скажу, в два года такой скучный стал, как будто и родился и всю жизнь прожил в Орле.
— Замок,
конечно, сорван, а — кто виноват? Кроме пастуха
да каких-нибудь старичков, старух, которые на печках смерти ждут, — весь мир виноват, от мала до велика. Всю деревню, с детями, с бабами, ведь не загоните в тюрьму, господин? Вот в этом и фокус: бунтовать — бунтовали, а виноватых — нету! Ну, теперь идемте…
—
Да — как же, — обиженно заговорил Косарев. — Али это порядок: хлеб воровать? Нет, господин, я своевольства не признаю.
Конечно: и есть — надо, и сеять — пора. Ну, все-таки: начальство-то знает что-нибудь али — не знает?
—
Да, — поторопилась ответить Варвара, усаживаясь на диван с ногами и оправляя платье. — Ты,
конечно, говоришь всегда умно, интересно, но — как будто переводишь с иностранного.
— Может быть,
конечно, что это у нас от всесильной тоски по справедливости, ведь, знаете, даже воры о справедливости мечтают,
да и все вообще в тоске по какой-нибудь другой жизни, отчего у нас и пьянство и распутство. Однако же, уверяю вас, Варвара Кирилловна, многие притворяются, сукиновы дети! Ведь я же знаю. Например — преступники…
— Ну,
да. Я,
конечно, с филерами знаком по сходству службы. Следят, Клим Иванович, за посещающими вас.
—
Да, — уж
конечно. Ведь вы, наверное, тоже думаете, как принято, — по разуму, а не по совести.
—
Да. Это все,
конечно, между нами. До времени. Может быть, еще объяснится в ее пользу, — пробормотал Гогин и, слабо пожав руку Самгина, ушел.
—
Да, — ответил Клим, вдруг ощутив голод и слабость. В темноватой столовой, с одним окном, смотревшим в кирпичную стену, на большом столе буйно кипел самовар, стояли тарелки с хлебом, колбасой, сыром, у стены мрачно возвышался тяжелый буфет, напоминавший чем-то гранитный памятник над могилою богатого купца. Самгин ел и думал, что, хотя квартира эта в пятом этаже, а вызывает впечатление подвала. Угрюмые люди в ней,
конечно, из числа тех, с которыми история не считается, отбросила их в сторону.
—
Да, — невольно и неожиданно для себя подтвердил Клим. —
Конечно, так и было сказано.
— Ты,
конечно, знаешь: в деревнях очень беспокойно, возвратились солдаты из Маньчжурии и бунтуют, бунтуют! Это — между нами, Клим, но ведь они бежали,
да,
да! О, это был ужас! Дядя покойника мужа, — она трижды, быстро перекрестила грудь, — генерал, участник турецкой войны, георгиевский кавалер, — плакал! Плачет и все говорит: разве это возможно было бы при Скобелеве, Суворове?
— Ах,
да! Н-да…
конечно! Вот как… А — кто ж это собирает? Социалисты-революционеры или демократы?
—
Да, это,
конечно, так! — сказал Брагин, кивнув головой, и вздохнул, продолжая: — Эту пословицу я вчера читал в каком-то листке. — И, пожимая руку Самгина, закончил: — От вас всегда уходишь успокоенный. Светлым, спокойным умом обладаете вы — честное слово!
«Ну
да, —
конечно: рабочий класс — Исаак, которого приносят в жертву. Вот почему я не могу решительно встать рядом с теми, кто приносит жертву».
— Это — дневная моя нора, а там — спальня, — указала Марина рукой на незаметную, узенькую дверь рядом со шкафом. — Купеческие мои дела веду в магазине, а здесь живу барыней. Интеллигентно. — Она лениво усмехнулась и продолжала ровным голосом: — И общественную службу там же, в городе, выполняю, а здесь у меня люди бывают только в Новый год,
да на Пасху, ну и на именины мои,
конечно.
—
Да —
конечно же, с удовольствием! — вскричал Безбедов, нелепо размахивая руками. — Как бы это сказать вам? Ах, черт…
—
Да, как будто нахальнее стал, — согласилась она, разглаживая на столе документы, вынутые из пакета. Помолчав, она сказала: — Жалуется, что никто у нас ничего не знает и хороших «Путеводителей» нет. Вот что, Клим Иванович, он все-таки едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, — я,
конечно, указала на тебя. Почему? — спросишь ты. А — мне очень хочется знать, что он будет делать там. Говорит, что поездка займет недели три, оплачивает дорогу, содержание и — сто рублей в неделю. Что ты скажешь?
— Я — не понимаю: что это значит? Мы протестовали, нам дали конституцию. И вот снова эмигранты, бомбы. Дмитрий,
конечно, тоже в оппозиции,
да?
«
Да, он сильно изменился.
Конечно — он хитрит со мной. Должен хитрить. Но в нем явилось как будто новое нечто… Порядочное. Это не устраняет осторожности в отношении к нему. Толстый. Толстые говорят высокими голосами. Юлий Цезарь — у Шекспира — считает толстых неопасными…»
— Очень революция, знаете, приучила к необыкновенному. Она,
конечно, испугала, но учила, чтоб каждый день приходил с необыкновенным. А теперь вот свелось к тому, что Столыпин все вешает, вешает людей и все быстро отупели. Старичок Толстой объявил: «Не могу молчать», вышло так, что и он хотел бы молчать-то,
да уж такое у него положение, что надо говорить, кричать…
Здесь,
конечно, нет-нет
да и услышишь человечье слово, здесь люди памятливы, пятый год не забывают.
Она,
конечно, требует сведениев от нас, дворников,
да — ведать-то нечего, обыватель тихо живет.
— Наверно — хвастает, — заметил тощенький, остроносый студент Говорков, но вдруг вскочил и радостно закричал: — Подождите-ка!
Да я же это письмо знаю. Оно к 907 году относится. Ну,
конечно же. Оно еще в прошлом году ходило, читалось…
«
Да, — соображал Самгин. — Возможно, что где-то действует Кутузов. Если не арестован в Москве в числе «семерки» ЦК. Еврейка эта, видимо, злое существо. Большевичка. Что такое Шемякин? Таисья,
конечно, уйдет к нему. Если он позовет ее. Нет, будет полезнее, если я займусь литературой. Газета не уйдет. Когда я приобрету имя в литературе, — можно будет подумать и о газете. Без Дронова.
Да,
да, без него…»
— Думаешь: немецкие эсдеки помешают?
Конечно, они — сила.
Да ведь не одни немцы воевать-то хотят… а и французы и мы… Демократия, — сказал он, усмехаясь. — Помнишь, мы с тобой говорили о демократии?
Да, это будет удар, который отразится на судьбах всей Европы и,
конечно, на судьбе всего человечества.
Конечно, это — как вы вчерась говорили — немцы, русских не любят,
да — ведь какие немцы-то?
«А этот, с веснушками, в синей блузе, это… московский — как его звали? Ученик медника?
Да, это — он.
Конечно. Неужели я должен снова встретить всех, кого знал когда-то? И — что значат вот эти встречи? Значат ли они, что эти люди так же редки, точно крупные звезды, или — многочисленны, как мелкие?»
— Интеллигент-революционер считается героем. Прославлен и возвеличен. А по смыслу деятельности своей он — предатель культуры. По намерениям — он враг ее. Враг нации. Родины. Он,
конечно, тоже утверждает себя как личность. Он чувствует: основа мира, Архимедова точка опоры — доминанта личности.
Да. Но он мыслит ложно. Личность должна расти и возвышаться, не опираясь на массу, но попирая ее. Аристократия и демократия. Всегда — это. И — навсегда.