Неточные совпадения
— Наивность, батенька!
Еврей есть
еврей, и это с него водой не смоешь, как ее ни святи, да-с! А мужик есть мужик. Природа равенства не
знает, и крот петуху не товарищ, да-с! — сообщил он тихо и торжественно.
— А
знаешь, не нравятся мне
евреи. Это — стыдно?
— Кочура этот —
еврей? Точно
знаете — не
еврей? Фамилия смущает. Рабочий? Н-да. Однако непонятно мне: как это рабочий своим умом на самосуд — за обиду мужикам пошел? Наущение со стороны в этом есть как будто бы? Вообще пистолетные эти дела как-то не объясняют себя.
— Некоторые кадеты идут за ним… да! У них бунтует этот милюковец — адвокат,
еврей, — как его? Да — Прейс! Ядовитое… гм!
Знаете, эта истерика семитов, людей без почвы и зараженных нашим нигилизмом…
— Благодару вам! — откликнулся Депсамес, и было уже совершенно ясно, что он нарочито исказил слова, — еще раз это не согласовалось с его изуродованным лицом, седыми волосами. — Господин Брагин
знает сионизм как милую шутку: сионизм — это когда один
еврей посылает другого
еврея в Палестину на деньги третьего
еврея. Многие любят шутить больше, чем думать…
Евреи были антипатичны Самгину, но,
зная, что эта антипатия — постыдна, он, как многие, скрывал ее в системе фраз, названной филосемитизмом.
А они,
знаете, все
евреи, бедняки и эдакие истерические, кричат.
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть царь, король, своя земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу
знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди
евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело. Люди, милый человек, по земле ходят, она их за ноги держит, от своей земли не уйдешь.
Неточные совпадения
Степан Аркадьич покраснел при упоминании о Болгаринове, потому что он в этот же день утром был у
Еврея Болгаринова, и визит этот оставил в нем неприятное воспоминание. Степан Аркадьич твердо
знал, что дело, которому он хотел служить, было новое, живое и честное дело; но нынче утром, когда Болгаринов, очевидно, нарочно заставил его два часа дожидаться с другими просителями в приемной, ему вдруг стало неловко.
— Вот еще что вздумал?
Еврей… а русские обычаи! Эй! кто там? Возьми лошадь, сведи на конюшню. Да овса ему засыпь. Я сейчас сам приду, посмотрю. И
знай: имя ему — Малек-Адель!
И когда Рабинович, типичный
еврей, с необыкновенно черной бородой и курчавыми волосами, в мундире с шитьем и при шпаге, входил в «присутствие», — в нем нельзя было
узнать Рабиновича — торговца, сидевшего в свободные часы в своей лавочке или за меняльным столиком.
— У нас,
евреев, это делается очень часто… Ну, и опять нужно
знать, за кого она выйдет. А! Ее нельзя-таки отдать за первого встречного… А такого жениха тоже на улице каждый день не подымешь. Когда его дед, хасид такой-то, приезжает в какой-нибудь город, то около дома нельзя пройти… Приставляют даже лестницы, лезут в окна, несут больных, народ облепляет стены, чисто как мухи. Забираются на крыши… А внук… Ха! Он теперь уже великий ученый, а ему еще только пятнадцать лет…
С ним считалось «правительство», его
знало «образованное общество», чиновники, торговцы —
евреи — народ, питающий большое уважение к интеллекту.