Неточные совпадения
Отец тоже незаметно, но значительно изменился, стал
еще более суетлив, щиплет темненькие усы свои, чего раньше не делал; голубиные глаза его ослепленно мигают и
смотрят так задумчиво, как будто отец забыл что-то и не может вспомнить.
Туробоев вежливо улыбался, но его улыбка тоже была обидна, а
еще более обидно было равнодушие Лидии; положив руку на плечо Игоря, она
смотрела на Клима, точно не желая узнать его. Затем она, устало вздохнув, спросила...
В гимназии она считалась одной из первых озорниц, а училась небрежно. Как брат ее, она вносила в игры много оживления и, как это знал Клим по жалобам на нее, много чего-то капризного, испытующего и даже злого. Стала
еще более богомольна, усердно посещала церковные службы, а в минуты задумчивости ее черные глаза
смотрели на все таким пронзающим взглядом, что Клим робел пред нею.
И тотчас началось нечто, очень тягостно изумившее Клима: Макаров и Лидия заговорили так, как будто они сильно поссорились друг с другом и рады случаю поссориться
еще раз.
Смотрели они друг на друга сердито, говорили, не скрывая намерения задеть, обидеть.
Клим понял, что Варавка не хочет говорить при нем, нашел это неделикатным, вопросительно взглянул на мать, но не встретил ее глаз, она
смотрела, как Варавка, усталый, встрепанный, сердито поглощает ветчину. Пришел Ржига, за ним — адвокат, почти до полуночи они и мать прекрасно играли, музыка опьянила Клима умилением,
еще не испытанным, настроила его так лирически, что когда, прощаясь с матерью, он поцеловал руку ее, то, повинуясь силе какого-то нового чувства к ней, прошептал...
Клим шел во флигель тогда, когда он узнавал или видел, что туда пошла Лидия. Это значило, что там будет и Макаров. Но, наблюдая за девушкой, он убеждался, что ее притягивает
еще что-то, кроме Макарова. Сидя где-нибудь в углу, она куталась, несмотря на дымную духоту, в оранжевый платок и
смотрела на людей, крепко сжав губы, строгим взглядом темных глаз. Климу казалось, что в этом взгляде да и вообще во всем поведении Лидии явилось нечто новое, почти смешное, какая-то деланная вдовья серьезность и печаль.
Клим знал, что на эти вопросы он мог бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он молчал, думая, что, если б Макаров решился на связь с какой-либо девицей, подобной Рите, все его тревоги исчезли бы. А
еще лучше, если б этот лохматый красавец отнял швейку у Дронова и перестал бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда не спрашивал о ней, но Клим видел, что, рассказывая, он иногда, склонив голову на плечо,
смотрит в угол потолка, прислушиваясь.
Рассказывала Нехаева медленно, вполголоса, но — без печали, и это было странно. Клим
посмотрел на нее; она часто прищуривала глаза, подрисованные брови ее дрожали. Облизывая губы, она делала среди фраз неуместные паузы, и
еще более неуместна была улыбка, скользившая по ее губам. Клим впервые заметил, что у нее красивый рот, и с любопытством мальчишки подумал...
Он стал ходить к ней каждый вечер и, насыщаясь ее речами, чувствовал, что растет. Его роман, конечно, был замечен, и Клим видел, что это выгодно подчеркивает его. Елизавета Спивак
смотрела на него с любопытством и как бы поощрительно, Марина стала говорить
еще более дружелюбно, брат, казалось, завидует ему. Дмитрий почему-то стал мрачнее, молчаливей и
смотрел на Марину, обиженно мигая.
Макаров говорил не обидно, каким-то очень убедительным тоном, а Клим
смотрел на него с удивлением: товарищ вдруг явился не тем человеком, каким Самгин знал его до этой минуты. Несколько дней тому назад Елизавета Спивак тоже встала пред ним как новый человек. Что это значит? Макаров был для него человеком, который сконфужен неудачным покушением на самоубийство, скромным студентом, который усердно учится, и смешным юношей, который все
еще боится женщин.
Клим никогда
еще не видел ее такой оживленной и властной. Она подурнела, желтоватые пятна явились на лице ее, но в глазах было что-то самодовольное. Она будила смешанное чувство осторожности, любопытства и, конечно, те надежды, которые волнуют молодого человека, когда красивая женщина
смотрит на него ласково и ласково говорит с ним.
Говоря, Томилин делал широкие, расталкивающие жесты, голос его звучал властно, глаза сверкали строго. Клим наблюдал его с удивлением и завистью. Как быстро и резко изменяются люди! А он все
еще играет унизительную роль человека, на которого все
смотрят, как на ящик для мусора своих мнений. Когда он уходил, Томилин настойчиво сказал ему...
Он не возбуждал каких-либо добрых чувств, не возбуждал и снисходительной жалости, наоборот, Климу хотелось дразнить его, хотелось
посмотреть, куда
еще может подпрыгнуть и броситься этот человек?
Иноков постригся, побрил щеки и, заменив разлетайку дешевеньким костюмом мышиного цвета, стал незаметен, как всякий приличный человек. Только веснушки на лице выступили
еще более резко, а в остальном он почти ничем не отличался от всех других, несколько однообразно приличных людей. Их было не много, на выставке они очень интересовались архитектурой построек,
посматривали на крыши, заглядывали в окна, за углы павильонов и любезно улыбались друг другу.
— Пустяки, милейший, сущие пустяки, — громко сказал он, заставив губернатора Баранова строго
посмотреть в его сторону. Все приличные люди тоже обратили на него внимание.
Посмотрел и царь все с той же виноватой улыбкой, а Воронцов-Дашков все
еще дергал его за рукав, возмущая этим Клима.
Спивак приподняла голову и
посмотрела на Клима с улыбкой,
еще более смутившей его.
— На это не
смотрят, — заметил Клим, тоже подходя к окну. Он был доволен, обыск кончился быстро, Иноков не заметил его волнения. Доволен он был и
еще чем-то.
Клим тоже
посмотрел на лицо ее, полузакрытое вуалью, на плотно сжатые губы, вот они сжались
еще плотней, рот сердито окружился морщинами, Клим нахмурился, признав в этой женщине знакомую Лютова.
Клим вспоминал: что
еще, кроме дважды сказанного «здравствуй», сказала ему Лидия? Приятный, легкий хмель настраивал его иронически. Он сидел почти за спиною Лидии и пытался представить себе: с каким лицом она
смотрит на Диомидова? Когда он, Самгин, пробовал внушить ей что-либо разумное, — ее глаза недоверчиво суживались, лицо становилось упрямым и неумным.
«Что же я тут буду делать с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб не слышать отца, вслушивался в шум ресторана за окном. Оркестр перестал играть и начал снова как раз в ту минуту, когда в комнате явилась
еще такая же серая женщина, но моложе, очень стройная, с четкими формами, в пенсне на вздернутом носу. Удивленно
посмотрев на Клима, она спросила, тихонько и мягко произнося слова...
Это
еще более рассмешило женщину, но Долганов, уже не обращая на нее внимания,
смотрел на Дмитрия, как на старого друга, встреча с которым тихо радует его,
смотрел и рассказывал...
Говоря, Долганов
смотрел на Клима так, что Самгин понял: этот чудак настраивается к бою; он уже обеими руками забросил волосы на затылок, и они вздыбились там некрасивой кучей. Вообще волосы его лежали на голове неровно, как будто череп Долганова имел форму шляпки кованого гвоздя. Постепенно впадая в тон проповедника, он обругал Трейчке, Бисмарка,
еще каких-то уже незнакомых Климу немцев, чувствовалось, что он привык и умеет ораторствовать.
— Нам известно о вас многое, вероятно — все! — перебил жандарм, а Самгин, снова чувствуя, что сказал лишнее, мысленно одобрил жандарма за то, что он помешал ему. Теперь он видел, что лицо офицера так необыкновенно подвижно, как будто основой для мускулов его служили не кости, а хрящи: оно, потемнев
еще более, все сдвинулось к носу, заострилось и было бы смешным, если б глаза не
смотрели тяжело и строго. Он продолжал, возвысив голос...
Заломив руки, покачивая бедрами, Варвара пошла встречу китайца. Она вспотела, грим на лице ее растаял, лицо было неузнаваемо соблазнительно. Она так бесстыдно извивалась пред китайцем, прыгавшим вокруг нее вприсядку, с такой вызывающей улыбкой
смотрела в толстое лицо, что Самгин возмутился и почувствовал: от возмущения он
еще более пьянеет.
Со стен
смотрели на Самгина лица mademoiselle Клерон, Марс, Жюдик и
еще многих женщин, он освещал их, держа лампу в руке, и сегодня они казались более порочными, чем всегда.
Обидное сознание бессилия возрастало, к нему примешивалось сознание виновности пред этой женщиной, как будто незнакомой. Он искоса, опасливо
посматривал на ее встрепанную голову, вспотевший лоб и горячие глаза глубоко под ним, — глаза напоминали угасающие угольки, над которыми
еще колеблется чуть заметно синеватое пламя.
Остановились в Нижнем Новгороде
посмотреть только что открытое и
еще не разыгравшееся всероссийское торжище. Было очень забавно наблюдать изумление Варвары пред суетливой вознею людей, которые, разгружая бесчисленные воза, вспарывая тюки, открывая ящики, набивали глубокие пасти лавок, украшали витрины множеством соблазнительных вещей.
Вскоре явилась Любаша Сомова; получив разрешение жить в Москве, она снова заняла комнату во флигеле. Она немножко похудела и как будто выросла, ее голубые глаза
смотрели на людей
еще более доброжелательно; Татьяна Гогина сказала Варваре...
Впечатление огненной печи
еще усиливалось, если
смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными глазами открывалась продолговатая, в форме могилы, яма, а на дне ее и по бокам в ложах, освещенные пылающей игрой огня, краснели, жарились лысины мужчин, таяли, как масло, голые спины, плечи женщин, трещали ладони, аплодируя ярко освещенным и
еще более голым певицам.
Варвара никогда не говорила с ним в таком тоне; он был уверен, что она
смотрит на него все
еще так, как
смотрела, будучи девицей. Когда же и почему изменился ее взгляд? Он вспомнил, что за несколько недель до этого дня жена, проводив гостей, устало позевнув, спросила...
Лютов выпил
еще, взял яблоко, скептически
посмотрел на него и, бросив на тарелку, вздохнул со свистом.
Самгин шумно захлопнул форточку, раздраженный воспоминанием о Властове
еще более, чем беседой с Лютовым. Да, эти Властовы плодятся, множатся и
смотрят на него как на лишнего в мире. Он чувствовал, как быстро они сдвигают его куда-то в сторону, с позиции человека солидного, широко осведомленного, с позиции, которая все-таки несколько тешила его самолюбие. Дерзость Властова особенно возмутительна. На любимую Варварой фразу: «декаденты — тоже революционеры» он ответил...
Клим промолчал, разглядывая красное от холода лицо брата. Сегодня Дмитрий казался более коренастым и
еще более обыденным человеком. Говорил он вяло и как бы не то, о чем думал. Глаза его
смотрели рассеянно, и он, видимо, не знал, куда девать руки, совал их в карманы, закидывал за голову, поглаживал бока, наконец широко развел их, говоря с недоумением...
Этот парень, давно знакомый,
еще утром сегодня был добродушен, весел, услужлив, а теперь круглое лицо его странно обсохло, заострилось, точно после болезни; он
посматривал на Самгина незнакомым взглядом и вполголоса говорил...
«Может быть — убийцы и уж наверное — воры, а — хорошо поют», — размышлял Самгин, все
еще не в силах погасить в памяти мутное пятно искаженного лица, кипящий шепот, все
еще видя комнату, где из угла
смотрит слепыми глазами запыленный царь с бородою Кутузова.
Придерживая очки, Самгин
смотрел и застывал в каком-то
еще не испытанном холоде.
Вошли Алина и Дуняша. У Алины лицо было все такое же окостеневшее, только
еще более похудело; из-под нахмуренных бровей глаза
смотрели виновато. Дуняша принесла какие-то пакеты и, положив их на стол, села к самовару. Алина подошла к Лютову и, гладя его редкие волосы, спросила тихо...
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно
смотрел, как передовой солдат и
еще двое, приложив ружья к плечам, начали стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это — Дьякон.
Его обслуживала горничная Настя, худенькая девушка с большими глазами; глаза были серые, с золотой искрой в зрачках, а
смотрели так, как будто Настя всегда прислушивалась к чему-то, что слышит только она.
Еще более, чем Анфимьевна, она заботилась о том, чтобы напоить чаем и накормить защитников баррикады. Она окончательно превратила кухню в трактир.
Смешно раскачиваясь, Дуняша взмахивала руками, кивала медно-красной головой; пестренькое лицо ее светилось радостью; сжав пальцы обеих рук, она потрясла кулачком пред лицом своим и, поцеловав кулачок, развела руки, разбросила поцелуй в публику. Этот жест вызвал
еще более неистовые крики, веселый смех в зале и на хорах. Самгин тоже усмехался,
посматривая на людей рядом с ним, особенно на толстяка в мундире министерства путей, — он
смотрел на Дуняшу в бинокль и громко говорил, причмокивая...
— Ну? Что? — спросила она и, махнув на него салфеткой, почти закричала: — Да сними ты очки! Они у тебя как на душу надеты — право! Разглядываешь, усмехаешься…
Смотри, как бы над тобой не усмехнулись! Ты — хоть на сегодня спусти себя с цепочки. Завтра я уеду, когда
еще встретимся, да и — встретимся ли? В Москве у тебя жена, там я тебе лишняя.
Самгин ожидал не этого; она уже второй раз как будто оглушила, опрокинула его. В глаза его
смотрели очень яркие, горячие глаза; она поцеловала его в лоб, продолжая говорить что-то, — он, обняв ее за талию, не слушал слов. Он чувствовал, что руки его, вместе с физическим теплом ее тела, всасывают
еще какое-то иное тепло. Оно тоже согревало, но и смущало, вызывая чувство, похожее на стыд, — чувство виновности, что ли? Оно заставило его прошептать...
Самгин, не вслушиваясь в ее слова,
смотрел на ее лицо, — оно не стало менее красивым, но явилось в нем нечто незнакомое и почти жуткое: ослепительно сверкали глаза, дрожали губы, выбрасывая приглушенные слова, и тряслись, побелев, кисти рук. Это продолжалось несколько секунд. Марина, разняв руки, уже улыбалась, хотя губы
еще дрожали.
Еще более неприятно было установить, что его отношение к Мише совпадает с отношением Безбедова, который
смотрел на юношу, дико выкатывая глаза, с неприкрытой злостью и говорил с ним презрительно, рычащими словами.
Это было не очень приятно: он не стремился
посмотреть, как работает законодательный орган Франции, не любил больших собраний, не хотелось идти
еще и потому, что он уже убедился, что очень плохо знает язык французов.
Все четыре окна квартиры его были закрыты ставнями, и это очень усилило неприятное его настроение. Дверь открыла сухая, темная старушка Фелицата, она показалась
еще более сутулой, осевшей к земле, всегда молчаливая, она и теперь поклонилась ему безмолвно, но тусклые глаза ее
смотрели на него, как на незнакомого, тряпичные губы шевелились, и она разводила руками так, как будто вот сейчас спросит...
Это было неприятно слышать. Говоря, она
смотрела на Самгина так пристально, что это стесняло его, заставляя ожидать слов
еще более неприятных. Но вдруг изменилась, приобрела другой тон.
Она вопросительно
посмотрела на него, ожидая
еще каких-то слов, но не дождалась и объяснила...
Ерухимович
смотрел на всех неподвижным взглядом каменных глаз и рассказывал
еще.
Хозяин
смотрел на нее, ожидая, что она
еще скажет. А она, поняв его, бойко сказала...