Неточные совпадения
— Видишь, Лида, — говорила Алина, толкая подругу. — Он — цел. А ты упрекала меня
в черством сердце. Нет, омут не для него, это для меня, это он меня
загонит в омут премудрости. Макаров — идемте! Пора учиться…
— Боюсь, что они Лидию
в политику
загонят…
Поярков, стараясь говорить внушительно и спокойно, поблескивал желтоватыми белками,
в которых неподвижно застыли темные зрачки, напирал животом на маленького Прейса,
загоняя его
в угол, и там тискал его короткими, сердитыми фразами...
Загнали во двор старика, продавца красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его головой; потом вошел прилично одетый человек, с подвязанной черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни на кого не глядя, скрылся
в глубине двора, за углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал себя сконфуженно и глупо. Он стоял
в тени, за грудой ящиков со стеклами для ламп, и слушал ленивенькую беседу полицейских с карманником.
— Нам необходима борьба за свободу борьбы, за право отстаивать человеческие права, — говорит Маракуев: разрубая воздух ребром ладони. — Марксисты утверждают, что крестьянство надобно
загнать на фабрики, переварить
в фабричном котле…
— Во множестве единства не бывает, не будет! Никогда. Напрасно
загоняете в грех.
Размышляя, Самгин любовался, как ловко рыжий мальчишка увертывается от горничной, бегавшей за ним с мокрой тряпкой
в руке; когда ей удалось
загнать его
в угол двора, он упал под ноги ей, пробежал на четвереньках некоторое расстояние, высоко подпрыгнул от земли и выбежал на улицу, а
в ворота, с улицы, вошел дворник Захар, похожий на Николая Угодника, и сказал...
— Студентов
загоняют в манеж, — объяснил ему спокойный человек с палкой
в руке и с бульдогом на цепочке. Шагая
в ногу с Климом, он прибавил...
— Замок, конечно, сорван, а — кто виноват? Кроме пастуха да каких-нибудь старичков, старух, которые на печках смерти ждут, — весь мир виноват, от мала до велика. Всю деревню, с детями, с бабами, ведь не
загоните в тюрьму, господин? Вот
в этом и фокус: бунтовать — бунтовали, а виноватых — нету! Ну, теперь идемте…
— Ну, как вы живете? — снисходительно спрашивал он. — Все еще стараетесь
загнать всех людей
в один угол?
Подросток, пробуя объехать телегу,
загнал одну из своих лошадей
в глубокую лужу и зацепил бричкой ось телеги; тогда мужик, приподняв голову, начал ругаться...
— Ну, чать, у нас есть умные-то люди, не всех
в Сибирь
загнали! Вот хоть бы тебя взять. Да мало ли…
—
В революции… то есть —
в Совете! Из ссылки я ушел,
загнали меня черт знает куда! Ну, нет, — думаю, — спасибо! И — воротился.
— Смеетесь? Вам — хорошо, а меня вот сейчас Муромская
загоняла в союз Михаила Архангела — Россию спасать, — к черту! Михаил Архангел этот — патрон полиции, — вы знаете? А меня полиция то и дело штрафует — за голубей, санитарию и вообще.
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стал молчаливее, реже попадал на глаза и не так часто гонял голубей. Блинов снова
загнал две пары его птиц, а недавно, темной ночью, кто-то забрался из сада на крышу с целью выкрасть голубей и сломал замок голубятни. Это привело Безбедова
в состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору
в ночном белье, несмотря на холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе и, желтый от злобы, заявил...
Раньше чем Самгин выбрал,
в который идти, — грянул гром, хлынул дождь и
загнал его
в ближайший музей, там было собрано оружие, стены пестро и скучно раскрашены живописью, все эпизоды австро-прусской и франко-прусской войн.
Прошли.
В десятке шагов за ними следовал высокий старик; брезгливо приподняв пышные белые усы, он тростью гнал пред собой корку апельсина, корка непослушно увертывалась от ударов, соскакивала на мостовую, старик снова
загонял ее на панель и наконец, затискав
в решетку для стока воды, победоносно взмахнул тростью.
На улице было солнечно и холодно, лужи, оттаяв за день, снова покрывались ледком, хлопотал ветер,
загоняя в воду перья куриц, осенние кожаные листья, кожуру лука, дергал пальто Самгина, раздувал его тревогу… И, точно
в ответ на каждый толчок ветра, являлся вопрос...
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция
загоняет московских студентов
в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его
в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.
Но все-таки он представил несколько соображений, из которых следовало, что вагоны
загнали куда-нибудь
в Литву. Самгину показалось, что у этого человека есть причины желать, чтоб он, Самгин, исчез. Но следователь подкрепил доводы
в пользу поездки предложением дать письмо к брату его жены, ротмистру полевых жандармов.
— Ну — чего ж вы хотите? С начала войны
загнали целую армию
в болото, сдали немцам
в плен. Винтовок не хватает, пушек нет, аэропланов… Солдаты все это знают лучше нас…
Неточные совпадения
Один только козак, Максим Голодуха, вырвался дорогою из татарских рук, заколол мирзу, отвязал у него мешок с цехинами и на татарском коне,
в татарской одежде полтора дни и две ночи уходил от погони,
загнал насмерть коня, пересел дорогою на другого,
загнал и того, и уже на третьем приехал
в запорожский табор, разведав на дороге, что запорожцы были под Дубной.
Долго мы не могли сделать друг другу никакого вреда; наконец, приметя, что Швабрин ослабевает, я стал с живостию на него наступать и
загнал его почти
в самую реку.
Может быть, Вера несет крест какой-нибудь роковой ошибки; кто-нибудь покорил ее молодость и неопытность и держит ее под другим злым игом, а не под игом любви, что этой последней и нет у нее, что она просто хочет там выпутаться из какого-нибудь узла, завязавшегося
в раннюю пору девического неведения, что все эти прыжки с обрыва, тайны, синие письма — больше ничего, как отступления, — не перед страстью, а перед другой темной тюрьмой, куда ее
загнал фальшивый шаг и откуда она не знает, как выбраться… что, наконец,
в ней проговаривается любовь… к нему… к Райскому, что она готова броситься к нему на грудь и на ней искать спасения…»
— Голубчик, Аника Панкратыч, выручи, — умолял Иван Яковлич,
загнав Лепешкина
в самый угол. — Дай мне, душечка, всего двести рублей… Ведь пустяки: всего двести рублей!.. Я тебе их через неделю отдам.
Въезжая
в эти выселки, мы не встретили ни одной живой души; даже куриц не было видно на улице, даже собак; только одна, черная, с куцым хвостом, торопливо выскочила при нас из совершенно высохшего корыта, куда ее, должно быть,
загнала жажда, и тотчас, без лая, опрометью бросилась под ворота.