Неточные совпадения
Клим
знал, что на эти
вопросы он мог бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он молчал, думая, что, если б Макаров решился на связь с какой-либо девицей, подобной Рите, все его тревоги исчезли бы. А еще лучше, если б этот лохматый красавец отнял швейку у Дронова и перестал бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда не спрашивал о ней, но Клим видел, что, рассказывая, он иногда, склонив голову на плечо, смотрит в угол потолка, прислушиваясь.
Та грубоватость, которую Клим
знал в ней с детства, теперь принимала формы, смущавшие его своей резкостью. Говорить с Лидией было почти невозможно, она и ему ставила тот же
вопрос...
— Разве ты со зла советовал мне читать «Гигиену брака»? Но я не читала эту книгу, в ней ведь, наверное, не объяснено, почему именно я нужна тебе для твоей любви? Это — глупый
вопрос? У меня есть другие, глупее этого. Вероятно, ты прав: я — дегенератка, декадентка и не гожусь для здорового, уравновешенного человека. Мне казалось, что я найду в тебе человека, который поможет… впрочем, я не
знаю, чего ждала от тебя.
— Могу я
узнать — чем вызван обыск? — спросил Самгин и по тону
вопроса понял, что героическое настроение, с которым он шел сюда, уже исчезло.
Они, видимо, хорошо
знали технику процесса,
знали, каков будет приговор, держались спокойно, как люди, принужденные выполнять неизбежную, скучную формальность, без которой можно бы обойтись; они отвечали на
вопросы так же механически кратко и вежливо, как механически скучно допрашивали их председательствующий и обвинитель.
— Я — не понимаю: к чему этот парад? Ей-богу, право, не
знаю — зачем? Если б, например, войска с музыкой… и чтобы духовенство участвовало, хоругви, иконы и — вообще — всенародно, ну, тогда — пожалуйста! А так,
знаете, что же получается? Раздробление как будто. Сегодня — фабричные, завтра — приказчики пойдут или, скажем, трубочисты, или еще кто, а — зачем, собственно? Ведь вот какой
вопрос поднимается! Ведь не на Ходынское поле гулять пошли, вот что-с…
На прямые его
вопросы она отвечала уклончиво, шуточками, а чаще
вопросами же, ловко и незаметно отводя мальчика в сторону от того, что ему еще рано
знать. Ласкала — редко и тоже как-то бережно, пожалуй — скупо.
— Должно быть, схулиганил кто-нибудь, — виновато сказал Митрофанов. — А может, захворал. Нет, — тихонько ответил он на осторожный
вопрос Самгина, — прежним делом не занимаюсь.
Знаете, — пред лицом свободы как-то уж недостойно мелких жуликов ловить. Праздник, и все лишнее забыть хочется, как в прощеное воскресенье. Притом я попал в подозрение благонадежности, меня, конечно, признали недопустимым…
— У меня,
знаешь, иногда ночуют, живут большевики. Н-ну, для них моего
вопроса не существует. Бывает изредка товарищ Бородин, человек удивительный, человек, скажу, математически упрощенный…
Самгин решал
вопрос: идти вперед или воротиться назад? Но тут из двери мастерской для починки швейных машин вышел не торопясь высокий, лысоватый человек с угрюмым лицом, в синей грязноватой рубахе, в переднике; правую руку он держал в кармане, левой плотно притворил дверь и запер ее, точно выстрелив ключом. Самгин
узнал и его, — этот приходил к нему с девицей Муравьевой.
Изредка она говорила с ним по
вопросам религии, — говорила так же спокойно и самоуверенно, как обо всем другом. Он
знал, что ее еретическое отношение к православию не мешает ей посещать церковь, и объяснял это тем, что нельзя же не ходить в церковь, торгуя церковной утварью. Ее интерес к религии казался ему не выше и не глубже интересов к литературе, за которой она внимательно следила. И всегда ее речи о религии начинались «между прочим», внезапно: говорит о чем-нибудь обыкновенном, будничном и вдруг...
Теперь она говорила вопросительно, явно вызывая на возражения. Он, покуривая, откликался осторожно, междометиями и
вопросами; ему казалось, что на этот раз Марина решила исповедовать его, выспросить, выпытать до конца, но он
знал, что конец — точка, в которой все мысли связаны крепким узлом убеждения. Именно эту точку она, кажется, ищет в нем. Но чувство недоверия к ней давно уже погасило его желание откровенно говорить с нею о себе, да и попытки его рассказать себя он признал неудачными.
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него — роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это —
вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие,
знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «девушки для радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
На этот
вопрос он не нашел ответа и задумался о том, что и прежде смущало его: вот он
знает различные системы фраз, и среди них нет ни одной, внутренне сродной ему.
Каждый раз, когда он думал о Лютове, — ему вспоминалась сцена ловли несуществующего сома и вставал
вопрос: почему Лютов смеялся,
зная, что мельник обманул его? Было в этой сцене что-то аллегорическое и обидное. И вообще Лютов всегда хитрит. Может быть, сам с собой хитрит? Нельзя понять: чего он хочет?
— Вас, юристов, эти
вопросы не так задевают, как нас, инженеров. Грубо говоря — вы охраняете права тех, кто грабит и кого грабят, не изменяя установленных отношений. Наше дело — строить, обогащать страну рудой, топливом, технически вооружать ее. В деле призвания варягов мы лучше купца
знаем, какой варяг полезней стране, а купец ищет дешевого варяга. А если б дали денег нам, мы могли бы обойтись и без варягов.
— Ну-с,
вопросы к вам, — официально начал он, подвигая пальцем в сторону Самгина какое-то письмо. — Не
знаете ли: кто автор сего послания?
Вошел местный товарищ прокурора Брюн де Сент-Ипполит, щеголь и красавец, — Тагильский протянул руку за письмом, спрашивая: — Не
знаете? —
Вопрос прозвучал утвердительно, и это очень обрадовало Самгина, он крепко пожал руку щеголя и на его
вопрос: «Как — Париж, э?» — легко ответил...
— Это — плохо, я
знаю. Плохо, когда человек во что бы то ни стало хочет нравиться сам себе, потому что встревожен
вопросом: не дурак ли он? И догадывается, что ведь если не дурак, тогда эта игра с самим собой, для себя самого, может сделать человека еще хуже, чем он есть. Понимаете, какая штука?
—
Вопрос о путях интеллигенции — ясен: или она идет с капиталом, или против его — с рабочим классом. А ее роль катализатора в акциях и реакциях классовой борьбы — бесплодная, гибельная для нее роль… Да и смешная. Бесплодностью и, должно быть, смутно сознаваемой гибельностью этой позиции Ильич объясняет тот смертный визг и вой, которым столь богата текущая литература. Правильно объясняет. Читал я кое-что, — Андреева, Мережковского и прочих, — черт
знает, как им не стыдно? Детский испуг какой-то…
Он, Самгин, не ставил пред собою
вопроса о судьбе революции,
зная, что она кончилась как факт и живет только как воспоминание.
Самгин
знал, что промышленники, особенно москвичи, резко критикуют дворянскую политику Думы, что у Коновалова, у Рябушинских организованы беседы по
вопросам экономики и внешней политики, выступали с докладами Петр Струве и какой-то безымянный, но крупный меньшевик.
— Он тоже имеет какое-то отношение к Земгору? Не
знаете? Присвоенной формы не носит, имеет какое-то отношение к
вопросам продовольствия и вообще что-то вроде негласного инспектора. Все
знает, все считает.
—
Узнали? — повелительно спросил он, показывая среди крепких, плотных зубов два в коронках из платины, и, после неизбежных фраз о здоровье, погоде, войне, поставил — почему-то вполголоса —
вопрос, которого ожидал Клим Иванович.
— Для меня лично корень
вопроса этого, смысл его лежит в противоречии интернационализма и национализма. Вы
знаете, что немецкая социал-демократия своим вотумом о кредитах на войну скомпрометировала интернациональный социализм, что Вандервельде усилил эту компрометацию и что еще раньше поведение таких социалистов, как Вивиани, Мильеран, Бриан э цетера, тоже обнаружили, как бессильна и как, в то же время, печально гибка этика социалистов. Не выяснено: эта гибкость — свойство людей или учения?
Неточные совпадения
Никто, однако ж, на клич не спешил; одни не выходили вперед, потому что были изнежены и
знали, что порубление пальца сопряжено с болью; другие не выходили по недоразумению: не разобрав
вопроса, думали, что начальник опрашивает, всем ли довольны, и, опасаясь, чтоб их не сочли за бунтовщиков, по обычаю, во весь рот зевали:"Рады стараться, ваше-е-е-ество-о!"
— Откуда я? — отвечал он на
вопрос жены посланника. — Что же делать, надо признаться. Из Буфф. Кажется, в сотый раз, и всё с новым удовольствием. Прелесть! Я
знаю, что это стыдно; но в опере я сплю, а в Буффах до последней минуты досиживаю, и весело. Нынче…
— Я? я недавно, я вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее
вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не
знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Этот
вопрос занимает теперь лучшие умы в Европе. Шульце-Деличевское направление… Потом вся эта громадная литература рабочего
вопроса, самого либерального Лассалевского направления… Мильгаузенское устройство — это уже факт, вы, верно,
знаете.
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на
вопрос,
знает ли он народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на
вопрос, любит ли он народ.