Неточные совпадения
— Как слепой в яму упал, — вставил Варавка,
а Клим, чувствуя, что он побледнел от досады, размышлял: почему это случается так, что все забегают вперед его? Слова Томилина, что люди прячутся друг от друга в
идеях, особенно нравились ему, он считал их верными.
— «Скучную историю» Чехова — читали? Забавно,
а? Профессор всю жизнь чему-то учил,
а под конец — догадался: «Нет общей
идеи». На какой же цепи он сидел всю-то жизнь? Чему же — без общей
идеи — людей учил?
—
А — общая
идея — это не общее место? — спросила Лидия.
— У Чехова — тоже нет общей-то
идеи. У него чувство недоверия к человеку, к народу. Лесков вот в человека верил,
а в народ — тоже не очень. Говорил: «Дрянь славянская, навоз родной». Но он, Лесков, пронзил всю Русь. Чехов премного обязан ему.
— Томилину — верю. Этот ничего от меня не требует, никуда не толкает. Устроил у себя на чердаке какое-то всесветное судилище и — доволен. Шевыряется в книгах,
идеях и очень просто доказывает, что все на свете шито белыми нитками. Он, брат, одному учит — неверию. Тут уж — бескорыстно,
а?
Но, просматривая
идеи, знакомые ему, Клим Самгин не находил ни одной удобной для него, да и не мог найти, дело шло не о заимствовании чужого,
а о фабрикации своего. Все
идеи уже только потому плохи, что они — чужие, не говоря о том, что многие из них были органически враждебны,
а иные — наивны до смешного, какова, например,
идея Макарова.
— Правильная оценка. Прекрасная
идея. Моя
идея. И поэтому: русская интеллигенция должна понять себя как некое единое целое. Именно. Как, примерно, орден иоаннитов, иезуитов, да! Интеллигенция, вся, должна стать единой партией,
а не дробиться! Это внушается нам всем ходом современности. Это должно бы внушать нам и чувство самосохранения. У нас нет друзей, мы — чужестранцы. Да. Бюрократы и капиталисты порабощают нас. Для народа мы — чудаки, чужие люди.
— Корреспонденций моих — не печатают. Редактор, старый мерин, пишет мне, что я слишком подчеркиваю отрицательные стороны,
а это не нравится цензору. Учит: всякая критика должна исходить из некоторой общей
идеи и опираться на нее.
А черт ее найдет, эту общую
идею!
Слушая все более оживленную и уже горячую речь Прейса, Клим не возражал ему, понимая, что его, Самгина, органическое сопротивление
идеям социализма требует каких-то очень сильных и веских мыслей,
а он все еще не находил их в себе, он только чувствовал, что жить ему было бы значительно легче, удобнее, если б социалисты и противники их не существовали.
— Она! Слова ее! Жива! Ей — лет семьдесят, наверное. Я ее давно знаю, Александра Пругавина знакомил с нею. Сектантка была, сютаевка, потом стала чем-то вроде гадалки-прорицательницы. Вот таких, тихонько, но упрямо разрушавших
идею справедливого царя, мы недостаточно ценим,
а они…
— Лозунг командующих классов — назад, ко всяческим примитивам в литературе, в искусстве, всюду. Помните приглашение «назад к Фихте»? Но — это вопль испуганного схоласта, механически воспринимающего всякие
идеи и страхи,
а конечно, позовут и дальше — к церкви, к чудесам, к черту, все равно — куда, только бы дальше от разума истории, потому что он становится все более враждебен людям, эксплуатирующим чужой труд.
— Наше поколение веровало в
идею прогресса…
А материалисты окорнали ее, свели до
идеи прогресса технического.
— И не воспитывайте меня анархистом, — анархизм воспитывается именно бессилием власти, да-с! Только гимназисты верят, что воспитывают —
идеи. Чепуха! Церковь две тысячи лет внушает: «возлюбите друг друга», «да единомыслием исповемы» — как там она поет? Черта два — единомыслие, когда у меня дом — в один этаж,
а у соседа — в три! — неожиданно закончил он.
— В Европе промышленники внушают министрам руководящие
идеи,
а у нас — наоборот: у нас необходимость организации фабрикантов указана министром Коковцовым в прошлом году-с!
«Нет. Конечно — нет. Но казалось, что она — человек другого мира, обладает чем-то крепким, непоколебимым.
А она тоже глубоко заражена критицизмом. Гипертрофия критического отношения к жизни, как у всех. У всех книжников, лишенных чувства веры, не охраняющих ничего, кроме права на свободу слова, мысли. Нет, нужны
идеи, которые ограничивали бы эту свободу… эту анархию мышления».
Тут Самгин вспомнил о мире, изображенном на картинах Иеронима Босха,
а затем подумал, что Федор Сологуб — превосходный поэт, но — «пленный мыслитель», — он позволил овладеть собой одной
идее —
идее ничтожества и бессмысленности жизни.
— В быстрой смене литературных вкусов ваших все же замечаем — некое однообразие оных. Хотя антидемократические
идеи Ибсена как будто уже приелись, но место его в театрах заступил Гамсун,
а ведь хрен редьки — не слаще. Ведь Гамсун — тоже антидемократ, враг политики…
— «Западный буржуа беднее русского интеллигента нравственными
идеями, но зато его
идеи во многом превышают его эмоциональный строй,
а главное — он живет сравнительно цельной духовной жизнью». Ну, это уже какая-то поповщинка! «Свойства русского национального духа указуют на то, что мы призваны творить в области религиозной философии». Вот те раз! Это уже — слепота. Должно быть, Бердяев придумал.
— Вы, батенька, слишком легко подчиняетесь фактам, в ущерб
идее.
А — надо знать: принятие или непринятие той или иной
идеи оправдывается чисто теоретическими соображениями,
а отнюдь не степенью пригодности или непригодности этой
идеи для обоснования практической деятельности.
Учреждение, которое призвано к борьбе с внутренним врагом, хотя и позволило случаями Азефа и Богрова несколько скомпрометировать технические приемы своей работы, но все же достаточно осведомлено о движении и намерениях враждебных сил,
а силы эти возбуждают протесты и забастовки рабочих, пропагандируют анархическую
идею пораженчества.
Неточные совпадения
— Ничего ты не хочешь устроить; просто, как ты всю жизнь жил, тебе хочется оригинальничать, показать, что ты не просто эксплуатируешь мужиков,
а с
идеею.
Страсти не что иное, как
идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами,
а ни одна не скачет и не пенится до самого моря.
— В самом серьезном, так сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы,
идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с,
а моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
— Нам вот все представляется вечность как
идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая,
а по всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится.
— Прекрасная
идея! Может, и все компанию сделают.
А не хочешь ли… посущественнее, перед чаем-то?